— Вы что, мужики, с ума посходили — в живого человека ножом тыкать? У вас тут что — все такие? В смысле — с придурью?..

Как ни странно, я их уже почти не боялся — они сами выглядели на редкость перетрусившими. Не знаю уж, на каком языке я с ними заговорил, но эти двое меня прекрасно поняли. Как, впрочем, и я их.

— Так ты выползень или нет? — осведомился один из моих оппонентов. — Ишь, распрыгался…

— Вы мне сперва объясните, что такое «выползень» — тогда я вам отвечу.

— Выползень! — радостно констатировал дядька с ножом. — Заморочить хочет! Не будь я Пупырем — морочит! А ну, Юхрим, объясни ему…

— Запросто! — согласился обладатель дубины — и немедленно, без всякого предупреждения, огрел меня оным орудием по голове.

Самым удивительным было не то, что я выдержал этот удар и даже не потерял сознания. Было больно, но не слишком. Куда удивительней оказалось другое — дубина, проломив мне голову, рассекла мое тело чуть ли не надвое и застряла где- то в районе живота. При этом тело мое практически не пострадало, мгновенно сомкнувшись, словно вода, которую пытались рассечь топором.

Дубина крепко увязла в моем животе, и теперь Юхрим пытался ее оттуда вытащить. Палка двигалась с трудом, неприятно царапая сучками мои внутренности (или что там теперь было у меня в животе?). Юхрим сопел, кряхтел, но дело шло туго.

Я же был до того ошарашен случившимся, что только через несколько секунд до меня дошло все скотство поведения аборигена. Вернее, обоих сразу — потому что, пока потный Юхрим пытался извлечь из меня свое первобытное оружие, Пупырь, обойдя меня сзади, старательно тыкал мне в спину кривым ножом. И это тоже было не самое приятное ощущение в моей жизни.

Тут ко мне, наконец, вернулся дар речи.

— Что ж вы, гады, делаете?! — возмутился я, и, постепенно осознавая свою — пусть и болезненную — неуязвимость, добавил:

— Да я ж вам сейчас головы поотрываю!

— Молчи, выползень! — наставительно произнес тот из агрессоров, который тыкал в меня ножом, на некоторое время оторвавшись от своего важного занятия. — Мы тут хозяева, мы и разговоры разговаривать станем. А для такого отродья, как ты, в Переплете места нету. Самим мало! Так что терпи да помалкивай, раз уж заявился… Понял?

— Ага! — недобро ухмыльнулся я — и вдруг вспомнил все. Лес, костер, исчезающего в дыму Тальку, Бакса…

Талька!

С нечленораздельным криком, переходящим в рев (я и сам не подозревал, что способен издавать подобные звуки!) я развернулся, сбив с ног цепляющегося за свою дубину Юхрима, и с разворота угадал прямо по зубам владельцу кривого ножа. Вообще-то я никогда толком не умел драться, а тут еще мой кулак неожиданно размазался по этой ненавистной роже, частично просочившись внутрь. Благодаря этому зубы моего противника уцелели, но удар все же оказался достаточно сильным, чтобы Пупырь не удержался на ногах и с размаху сел на землю, выронив бесполезное оружие.

— Ты чего? — изумленно заскулил он, потирая одновременно ушибленную скулу и отбитый при падении зад. — Это ж мы тебя должны бить, а не ты — нас! Так не положено…

— Значит, не положено? — спросил я и одним рывком, до смешного легко, вырвал злополучную дубину из своего тела. Если кулаком их не проймешь, то вот это должно подействовать!

— А вот мы сейчас посмотрим, что положено, а что поставлено!..

И я занес над головой увесистую палку.

Однако на этот раз мой противник проявил неожиданную резвость, и дубина с размаху грохнулась на опустевшее место. Оглянувшись, я обнаружил, что оба дядьки улепетывают во все лопатки, причем в разные стороны.

Гнаться за ними у меня не было никакого желания, однако злость и боевой азарт еще не угасли, поэтому я прокричал вслед удирающим врагам витиеватое ругательство, в конце которого вдруг оказалось совершенно незнакомое мне слово. Я готов был поклясться, что слово это ругательством не является — хотя, с другой стороны, клясться, пожалуй, не стоило, так как значения самозванного слова я не знал. И вообще впервые его слышал.

Из своих собственных уст.

Однако, каково бы ни было значение таинственного слова, эффект от него был мгновенным и разрушительным. Вокруг убегавших начали с треском валиться деревья, лес наполнился диким воем и хохотом — словно вся скопившаяся здесь за долгие годы, а то и века, нечисть только и ждала подходящего случая, чтобы разом пробудиться от спячки.

Кажется, оба беглеца остались живы, но уж страху натерпелись — это точно. А я… Похоже, изменилось не только мое тело. Незнакомое слово… внезапный смерч… Так и просилось на язык: «вызванный им смерч». А ведь действительно, не слишком ли красиво для простого совпадения…

А вдруг не слишком?..

…на вид мое тело было вполне нормальным. Оно даже оставляло следы на земле. Но когда я случайно цеплялся за ветку, та обычно не отклонялась, а норовила пройти сквозь меня, и это было довольно неприятно. Интересно, а сам я могу проходить СКВОЗЬ что-нибудь? Например, сквозь стену? При случае надо будет проверить…

И что же из этого следует? Значит, я — призрак, привидение? Это многое бы объясняло… Нет, так даже у привидения крыша может поехать! Надо идти, надо искать Бакса и Тальку, а уж потом начинать ломать голову над накопившимися вопросами.

Я довольно долго брел по тропинке, с трудом найденной и все норовящей исчезнуть. Поначалу лес вроде бы поредел, и я уж было обрадовался, что вот сейчас он кончится, и я выйду к хутору, — почему-то я был уверен, что выйду именно к хутору — но вскоре деревья вновь придвинулись вплотную, подлесок стал гуще, и мне пришлось, чертыхаясь, просачиваться через него. В прямом смысле. Это было не больно, но весьма неприятно — когда что-то инородное двигается внутри тебя (или ты двигаешься, пропуская через себя инородное тело, что, в сущности, одно и то же).

А потом впереди снова посветлело — и тут мне показалось, что здесь я уже был, что я брожу по кругу, и… Точно! Я помнил эту замшелую сломанную осину слева от тропинки — от нее словно исходило нечто отталкивающее, недоброе — и сейчас это ощущение накатило на меня снова.

Заблудился!..

И тут во мне проснулся кто-то другой, кто не мог заблудиться, нигде и никогда; даже сейчас ОН точно знал, куда надо идти — и я послушался этого голоса… нет, не голоса, но послушался. Тянуло меня туда, вот что — прочь от чертовой осины, туда, где в сплошной стене вековых стволов виднелся расширяющийся просвет… и я уже не обращал внимания на проходящие сквозь меня ветки, с удивлением отмечая, что самые тонкие прутики все же отклоняются под моим напором; я почти выбежал на открытое место — и сразу увидел прямо перед собой хутор.

Очень похожий хутор. Даже слишком. У крайней хаты на лавочке сидели трое и увлеченно беседовали, размахивая руками. Один из них был на удивление знакомый бородатый дед, а двое других…

Это были Талька и Бакс.

…Черчек — как я успел понять, не наш фермер, а его дед или прадед — продолжал что-то говорить, Бакс время от времени понимающе кивал, Талька то и дело встревал с разными вопросами, а я сидел и смотрел на своего сына. Сын. Мой. Рядом. Живой…

Живой?

Из того, что я успел уловить из пространного рассказа старика, следовало, что все мы — покойники. И наше полупризрачное состояние это подтверждало. Значит, вот он какой — мир загробный… Ни ангелов с трубами, ни чертей с вилами. Обычный затерянный в лесу хутор, обычный бородатый дед, родственник другого деда с другого хутора, на котором мы были ТАМ. Рай или ад? Да нет, слишком примитивно — рай, ад… Кто-то правильно заметил, что «в жизни все не так, как на самом деле». Глянешь на этот хутор, на вековые сосны вокруг, на светлеющее прозрачное небо, вслушаешься в неторопливый говор старого Черчека — рай, да и только… А как вспомнишь первых встречных мужиков, радостную злобу в их глазах, поднимающуюся для удара дубину — чем не черти? Разве что малость неумелые… Да и дед, оказывается, вещает отнюдь не о райских кущах.