Сижу. Пиво пью. Гляжу по сторонам. Хорошо! Закурить бы еще — так никто не курит. Ну и кабак! Все сидят тихо, чинно, почти не разговаривают, не курят, не шумят… и больше двух кружек никто не берет — ни одного пьяного или даже заметно подгулявшего.

Впору табличку вешать: «Кабак высокой культуры»!.. И надписи неприличной ни одной нету…

Заходят еще двое — самая что ни на есть деревенщина, разве только не в лаптях. Хотя нет, один в лаптях! И туда же — шапки долой, с порога кланяются, ноги вытирают… как в японских тренировочных залах, додзе по-японски… Только там еще приговаривают: «Здравствуй, зал, я пришел совершенствоваться»!

А тут как? Здравствуй, кабак, я пришел совершенствоваться?..

Батюшки — за стол садятся одновременно и совершенно одинаково. Почище, чем в армии! Так ведь никто за ними не смотрит, вроде бы сержантов тут нет…

Или есть?

Опять хозяин тут как тут, сама любезность, рожа от радушия скоро лопнет.

— Чего изволят Люди Знака?

— Мы нижайше просим Вас принести горячей еды для двух человек и по одной кружке пива каждому, сидящему перед Вами.

— Извольте!

Твою маму!.. С виду — мужики как мужики, только что от сохи, а выражаются — чисто интеллигенты прошлого века! Хотя черт его знает, как тогда интеллигенты выражались, может, еще похлеще меня!..

Ага, жратву притащил… Ну, что теперь?

— Возблагодарим Книгу Судеб за пищу телесную!

— Возблагодарим!

— Спасибо и ласковому хозяину!

— И гостям дорогим — спасибо!..

Так вот он чего от меня ждал! Еще бы, таких слов и я бы дождался… а денег они сразу не дали. Так, вот один встал…

— Спасибо этому дому!

И деньги — на стойку. А хозяин их даже не считает — и так, видно, знает, что тютелька в тютельку…

— Спасибо и Вам. Приходите еще. И пусть свет Книги Судеб озарит Ваш путь…

Вот это да! Как в кино. И в самом деле — иной мир. Какие они все были на хуторе — злые, потные, с колами — а тут только что целоваться друг к другу не лезут! И не спьяну ведь… здесь и пьяных-то — ни одного.

С этими церемониймейстерами надо держать ухо востро. И вообще пора отсюда сваливать, пока меня не раскусили — драться мне сегодня неохота, а на такую вежливость я не потяну. И на дворе темнеет, того и гляди, свечи зажгут… и пиво я допил…

Ну-с, как у них это звучит?

— Спасибо вашему дому, пойдем к другому!

Вроде так? Да не смотри ж ты на меня такими квадратными глазами, я тебе уже заплатил! Забыл, что ли?

Ага, вспомнил!

— Спасибо и Вам. Приходите еще. И пусть свет Книги Судеб озарит Ваш путь, — скороговоркой выпаливает хозяин. Похоже, он очень рад, что я наконец покидаю его богоугодное заведение.

Мы, как болванчики, кланяемся друг другу — кто кого перекланяет. Тут я вспоминаю кое о чем и, вместо того, чтобы направиться к двери, иду к тлеющему в углу камину.

Я лезу в карман, достаю превосходный окурок и прикуриваю от углей, мельком бросая взгляд на хозяина. Он совершенно ошалел, а все посетители просто прилипли гляделками к моей самокрутке.

— Извиняюсь, люди добрые! Я сейчас выйду.

И я поспешно покидаю этот странный кабак. Слишком поспешно. Пальцы снова проходят сквозь ручку. Черт! Но, кажется, никто ничего не заметил.

Плотно закрываю за собой дверь. Снаружи моросит мелкий противный дождик. Явно наши перестарались…

Стою под навесом на крыльце, курю. Похоже, я немного напортачил. Могут и сообразить…

Плевать! А впрочем…

Я с удовольствием давлю окурок на вощеных досках крыльца и смачно сплевываю.

Хреновый из меня разведчик! Грублю, пива много пью… курю еще…

Бросить, что ли?..

— …Пшел вон! — чавкнула грязь под ногами. — Ххххаммм!..

Я промолчал и лишь оперся о телегу, с которой только что спрыгнул. С неба третий день накрапывало, земля успела раскиснуть и превратиться в липкое месиво, пахнущее давлеными грибами; и настроение у меня было, как у той пегой клячи, что покорно тащила телегу через все это безобразие.

Серая обложная дерюга у меня над головой — результат совместных усилий Тальки и Вилиссы — время от времени трещала по всем швам, пропитывая мир бесцветным однообразием; и я мог не опасаться за свою предательскую тень.

В этой грязи утонула бы и тень архангела с тенью трубы во рту, возвещающей день — или тень? — Страшного Суда.

— Ладно, — сказал я сам себе, засовывая большие пальцы рук за новенький пояс с наборными серебряными бляшками (и где Черчек его выискал?). — Ну-с, что мы имеем дальше?..

В кармане моей городской, привозного синего сукна, накидки завозился Болботун. Я успокаивающе похлопал ладонью по карману — и запечник тут же уцепился за обтянутую полоской кожи кромку и полез вверх, подтягиваясь и болтая ножками.

— Цыц! — шепнул я одними губами, зная, что слуху Болботуна черной завистью завидуют волки в лесу. — Уймись, недоделок!

Я вовсе не грубил запечнику — иного обращения он попросту не понимал, и на просительный тон вообще не реагировал.

Запечник угомонился, и я стал оглядываться по сторонам.

Редкий лес вокруг меня кишел паломниками. Действовали они на удивление слаженно и результативно, без лишней возни и суеты; прямо на глазах возникали шалаши и какие-то сооружения из веток и ткани, напоминавшие палатки или юрты кочевников.

У немногих деревянных домиков, стоявших здесь с самого начала, разжигались костры и устанавливались опоры для вертелов и котлов.

Еще дальше виднелась крыша приземистого каменного здания — наверное, это и был Книжный Ларь, местная святыня. Мне он напомнил беременную жабу, сидящую в осоке — тем более что с запада и юга Ларь окружал глухой на вид частокол.

Не самое удачное сравнение для культовой постройки — но другого у меня не было.

…Кряжистый детина налетел на меня, чуть не сбив с ног, по инерции проскочил еще несколько шагов и остановился, глядя мне в лицо.

Я уже начал было прикидывать варианты, самым приемлемым из которых была попытка спешно уйти от краснорожего торопыги — и внезапно я узнал его. Узнал, и все варианты завертелись в моей голове, колотясь о стенки черепа.

Передо мной стоял Пупырь. Чей нож ковырялся в моих ребрах еще при первом пришествии.

Я машинально обернулся — нет, приятеля Пупыря с дубиной поблизости не наблюдалось.

— Беру на себя! — глотая слова, забормотал Пупырь, низко кланяясь. — Все, как есть, беру на себя, и прошу великодушно простить за Поступок… во имя Переплета, равнодушного и неумолимого…

Он замолчал и виновато уставился в землю. Пупырь явно чего-то ждал от меня — чужого для него человека, поскольку Пупыриная память оказалась изрядно дырявой — он ждал, а я остолбенело слушал его извинения и чувствовал себя полным идиотом.

Уж лучше бы он дал мне в морду! — чего я, собственно, и ожидал — или выругался… Да что ж я, как Болботун, речь нормальную понимать разучился?!.

Беру на себя… простить за поступок…