И лишь потом стало — вчера.

…Крики роженицы, смягченные стенами дома, а также плотно закрытыми дверьми и окнами, были тем не менее отчетливо слышны во дворе и даже на улице, вызывая живейший интерес у нескольких старушек из прислуги, увлеченно обсуждавших происходящее.

— Не разродится, — со знанием дела заявила кухарка Деметра, поправив узел чепца под тройным подбородком. — У них, у аристократов, завсегда так… не тех статей…

Ее собеседницы — высохшая, крохотная знахарка Юки-Онна и ткачиха Фисса с неестественно крупными ступнями и ладонями — переглянулись между собой, затем скосились на пышный бюст краснолицей Деметры и согласно закивали головами. Польщенная кухарка порылась в карманах, извлекая оттуда пригоршню жареных косточек плодов дерева раус и щедро одарила приятельниц.

— Говорят, корень ойлоххо помогает. — У Юки-Онны были не по возрасту крепкие зубы, и шелуха от разгрызенных косточек мгновенно усыпала землю у ее ног.

— Заварить с нужными травками и пить по ущербным лунам… и бабка чтоб была хорошая, рукастая — размять там или потянуть, где надо…

Фисса все поглаживала свои опухшие пальцы, и голос ткачихи был такой же опухший, бесформенный, тягучий.

— Слыхали, бабы, — повитуху из самого Согда выписывали… на верблюдах везли, как благородную… ба-альшие деньги плачены…

И Фисса сочно причмокнула губами, словно пробуя на вкус те самые «ба-альшие деньги».

В конце улицы взвилась пыль, и из душного облака вылетел смуглый юноша в белом бурнусе, горяча норовистого трехлетка. Он резко осадил коня у скамеечки, где сидели женщины, и те закашлялись, ворча и отплевываясь.

— Хай, ящерицы! — добродушно заорал наездник, вертясь в седле, словно ему под шаровары засунули полосатую горную осу. — Когда гулять станем?! Дому опора нужна, господину Кастору наследник нужен, веселому Бану Утбе праздник нужен! Сколько можно праздник рожать?! Делать — быстро, почему рожать долго?!

— Айя, бешеный… — замахала руками Юки-Онна, пересаживаясь подальше от пляшущей лошади. — Тебя, видно, делали быстро, а рожали и того быстрее… Ума не сделали, сердца не сделали, один ветер между ушами… Госпожа Леда не от ваших кочевников-верходуев дитя носит, от самого господина Кастора! Думаешь, легко богу сына родить?

— Не знаю, не доводилось! — расхохотался Утба, подпрыгивая и хлопая в ладоши. — В набег ходил, женщин любил, коней объезжал — рожать не успел пока… Постарею — к вам приду, старухи… Учиться!…

Он свесился вниз и лукаво подмигнул недовольной Деметре:

— Скажи, кухарка: если соль и сахар вместе смешать — что получится?! Лар Леда — наша, земных кровей, господин Кастор — бес, ему Вечность улыбалась… Дите каким получится? Чего больше — соли или сахару?

Старухи переглянулись. Вопрос Утбы вскрыл причину, по которой они вот уже пятый час сидели у дома Кастора. И вся Целлия мучилась той же проблемой, шепчась по углам, ероша волосы, пожимая плечами…

Целлия была третья в линии поселений Муаз-Тая, и основал ее лично бес Кастор с тремя своими братьями по манежу. Первоначально он назвал поселок Марцеллией — в память сгинувшего в поисках Зала Ржавой Подписи беса Марцелла, но через два года в поселок набилось столько разноязычных искателей счастья и приключений, что название само собой урезалось до короткого и легкого в произношении — Целлия.

Беглецы из Согда и Калорры, на удивление спокойно уживающиеся рядом; младшие сыновья вождей племен Бану со своими воинами и наложницами; крестьяне и ремесленники, на вопросы о своем происхождении не отвечавшие, но работавшие за троих… За несколько лет Целлия разрослась, и уже многие голопузые шалопаи считали ее родиной, а далекие города превращались для них скорее в интересную, но мало похожую на правду сказку. И вот…

Первый ребенок — смертной от беса. Чего больше? Кто родится? Или — что родится?!

Ответ задерживался. У многих бесов было уже по нескольку жен — пока бездетных, но лар Леда не позволяла мужу жениться во второй раз. Со слов кухарки Деметры, госпожа собиралась родить наследника и лишь потом начать спокойно стариться, пустив бессмертного в заждавшийся цветник женских прелестей.

Умна была дочь покойного Архонта Согда, умна да терпелива, а здоровьем не вышла…

Дверь дома открылась, и во двор выглянула высокая, похожая на коршуна, старая кормилица Леды. Мало кто мог сейчас поверить, что именно впалая грудь Зу Акилы выкормила ту красавицу, что кричала сейчас в доме.

Нет. Уже не кричала. Тихо было в доме, тихо да пусто. Чего-то не хватало. Жизни, что ли…

— Мальчик? — взвился в седле неугомонный Утба, но наткнулся на взгляд Зу Акилы и мгновенно угас, стягивая бурнус и вытирая бритую потную макушку.

— Мертвый, — сухо произнесла Зу Акила, плотно сжимая сухие бескровные губы. Словно и не она сказала это слово, а так — ветер принес, дом закашлялся, горы нахмурились…

— Скачи за подростками, Утба, — пускай цветы несут. Чтоб к вечеру холм цветов был. Пусть в лепестках уходит…

Всю ночь Зу Акила просидела на пороге комнаты, где лежало тело новорожденного. Ни слезинки не увидели люди в пустыне ее глаз, ни стона не сорвалось с уст кормилицы, на щеках которой проступали ритуальные шрамы умершего племени Бану Зу Ийй.

А утром…

Когда на неистовый вопль кормилицы сбежался весь дом, люди увидели рыдающую женщину, в чьих руках пищал и размахивал пухлыми лапками наследник смертной Леды и беса Кастора.

Живой. И очень голодный.

Кастор ступил в увядающие цветы, взял ребенка у обессилевшей кормилицы и поднял над головой. Младенец негодующе завопил и уцепился за палец Кастора — и все увидели странный черный ожог в форме браслета, обнявший хрупкое запястье ребенка.

И еще один. Два браслета.

Кастор внимательно смотрел на сына.

— Сколько их у тебя в запасе, малыш? — прошептал бес. — Сколько раз еще? Сколько?…

Ребенок не унимался. Он был мокрый. Он хотел есть.

У него были более важные проблемы.

…Они сидели у костра, и их огромные, неправильные тени колебались на стенах в бликах пламени. Костер уютно потрескивал, дымное тепло ползло по пещере, мясо истекало соком — и все равно что-то было не так. Самой малости не хватало.

Какой?

Даймон, видимо, почувствовал их состояние.

— Я знаю, чего вам не хватает, — неожиданно заявил он. — Просто до сих пор вас знакомили с одной стороной монеты. Но есть и другая. Мы — Пустотники. И эти, — он махнул рукой в сторону зала, — что они знали о нас? Наверное, пришло время…

Даймон умолк, и Солли с Сигурдом взглянули на него. И больше не могли оторваться от старых, больных, подернутых дымкой измученной жизни — от бесцветных глаз Пустотника, в которых…

…Мир менялся. Он стремительно менялся, и опустели гладиаторские казармы и арены, ушла в прошлое война с Калоррой, разъехались по приграничью бесы со своими женами и добровольными спутниками, улеглись страсти в стенах древнего Согда; и жизнь стала понемногу входить в свое привычное русло.

Но…

В одну и ту же реку не войдешь дважды. И вот уже какой-то неуловимый налет увядания появился на лицах людей, тень обреченности легла на ветшающие стены, на брусчатку мостовой… Уехали бесы, и кое-кто из свободных граждан почувствовал себя не таким свободным, как раньше, и начал всерьез задумываться: а действительно ли это привилегия, всеобщее Право на смерть?! И не так строго следили помощники Порченых жрецов за соблюдением Кодекса Веры, и скучали без дела Пауки, пропивая в кабаках дармовое казенное жалование; и ветер на городских улицах еле заметно пропитывался тлением, и осенняя дремотная пелена сгустилась над великим Согдом. Не было больше восхитительного бесправия бессмертных, ушли таинственные демоны-Пустотники, и в городе остались одни люди…