И интонации такие противные…

Я предложил внутреннему Баксу, вместе с его интонациями, на время заткнуться, и пошлепал к частоколу вокруг Ларя, с сожалением поглядывая на замшу своих щегольских полусапожек, превратившуюся в грязную коросту.

Поначалу я двигался осторожно, озираясь по сторонам и перебегая от дерева к дереву — за каждым стволом мне мерещился белорясый Страничник или неведомо какой Равнодушный Боди — но вскоре эта игра в веселых стрелков мне прискучила. Тем более что на всем пути к Книжному Ларю я не встретил ни одной живой души.

Птицы и белки — не в счет. Кстати, тень эта живность отбрасывала исправно, сам видел. Почти неразличимая из-за туч, но — тень.

В частоколе между столбами обнаружилась вполне приемлемая щель, и я немедленно приник к ней. Болботун выпрыгнул из кармана, перемазавшись в грязи с ног до головы, и тоже уставился в дырку у моих ног.

Книжный Ларь оказался при ближайшем рассмотрении двухэтажным зданием из красного кирпича, чертовски обычным и с предельно примитивной архитектурой. Куб без окон — и по периметру здания на высоте трех человеческих ростов тянулся широкий карниз, похожий на балкон.

Или узкий балкон, похожий на карниз. В общем, без перил.

А балконе-карнизе той стены, что располагалась справа от меня, стояли три Страничника. Белые-белые. Аж глазам больно.

Внизу под ними, прямо на земле, были расстелены простыни. Тоже белые-белые. Квадратом. Шагов по пятьдесят на каждую сторону.

А на всей этой немыслимой белизне в своеобразном порядке стояли паломники. Босые. Обувь аккуратно выстроилась у стены Ларя — наверное, чтоб не пачкать белые простыни, которые почему-то не пропитывались грязью, что была под ними.

И одежды на паломниках были черные-черные.

Это мне поначалу так показалось, но, приглядевшись, я увидел, что одеяния паломников скорее темно-синие. Или иссиня-черные.

Короче, чернильный цвет. Траур у них, что ли?..

— Ронг арр нофрет-са пату йонхмор-ри тсатха! — провозгласил центральный Страничник, а два боковых соответственно ударили в гонг и звякнули в серебряный колокольчик; и воздух над паломниками завибрировал.

Я ничего не понял. И, в общем, не удивился этому.

— Мосза зарх-ан кемта фриаш-шор!

Гонг.

Колокольчик.

И эхо. Смутный отклик, исходящий от толпы паломников. Отклик, заставивший вздрогнуть какие-то очень глубокие струны во мне — да и то, по-моему, не мои, а Вилиссы.

Что-то будили эти слова в осколке Дара, в кровоточащем куске чужой души, случайно попавшем в меня и неотвязно напоминавшем о себе.

И затрепетала паутина моих видений.

— Арр абу-лоури мостейн ю-суи!..

Толпа содрогнулась. Каждый звук, произнесенный Белым Страничником, нашел в плотной людской массе своего человека — личного, лишь ему предназначенного! — и интонации Страничника удивительно совпали эмоционально с поведением паломников.

Один рухнул на колени. Другой вскинул руки к небу. Третий завыл и рванул рубаху на груди. Четвертый…

И когда глубокий баритон Страничника возвысился до восклицательного порыва — все заревели в экстатическом восторге, и это было потрясающе и противно одновременно, потому что слюни текли из разинутого рта упрямого промысловика Аха, и его дочери-половинки Меноры, и многих, многих других…

Черные люди на белых простынях. Чернильные люди на белых простынях. И белые рясы над чернильными людьми на белых простынях. И красный Книжный Ларь над белыми рясами над чернильными людьми на белых простынях.

И серое небо над нами всеми.

Я чуть не закричал, но успел зажать себе рот. Умница Болботун воткнул мне в ногу, чуть повыше щиколотки, какую-то ужасно острую занозу — и я был благодарен запечнику за отрезвляющую боль. Мне уже хотелось туда, к ним — стать черным знаком на белоснежной странице, найти свое предназначенное место… хотелось видеть то, что видели они, что отражалось в стеклянных от счастья глазах.

Болботун довольно заухал и потянул меня за штанину.

Мы обошли частокол, выйдя к тыльной стороне Ларя, где никого не было; Болботун юркнул в щель, я со скрежетом зубовным просочился насквозь — и мы, оглядевшись, вошли в Книжный Ларь.

Дверца там обнаружилась. Маленькая такая, неприметная, покоробленная вся…

Снаружи доносились вопли Страничника.

Гонг.

Колокольчик.

И мелькало в глазах черное на белом… черное на белом… буквы на страницах… запекшаяся кровь на мертвой плоти…

…вниз, вниз, ступенька, вторая, двадцать вторая… налево, еще раз налево, теперь направо, прямо и вниз — ступенька, третья, пятая, двадцать пятая…

Признаюсь честно — мне очень хотелось хоть одним глазком взглянуть на Книгу Судеб. Или Зверь-Книгу, как звал ее старый Черчек. Тем более, что мой внутренний компас с таким энтузиазмом откликнулся на эту задачу, что я успевал только шевелить ногами и удивляться по ходу дела тем катакомбам, которые обнаружились под Книжным Ларем.

Безлюдным, безликим, без… безопасным?

«И был день, — монотонно бубнил в моей голове голос промысловика Аха, — когда Пустой демон Дэмми-Онна бился над Книгой Судеб с Отцом Гневных Маарх-Харцелом, и оба они рухнули в Бездну, откуда не возвращаются — а Книга осталась. И был день… день… день…»

Затем голос сбивался — я не сомневался, что именно в этот момент происходил очередной экстаз паломников наверху — и ему на смену приходил визгливый противный дискант, попискивавший на окраине сознания:

— Книга Судеб, полное собрание сочинений! Переплет твердый, глянцевый, возможна суперобложка…

И снова — вниз, вниз, ступенька, вторая, двадцать вторая… направо, налево, дверь распахивается от легкого толчка…

И я остановился.

В маленькой комнате без окон ползал по полу белый Страничник. Ряса его была подкатана и прихвачена поясом, Страничник смешно двигал тощими старческими ножками, и нижняя губа его была закушена от усердия.

Лысина Страничника вспотела и глянцево отражала рассеянный сумеречный свет, заполнявший комнату. Милый такой старичок, однако, и милая стремянка в центре помещения, парочка милых рулонов в углу, мел и тряпка… миска с густой белесой жидкостью, над которой поднимался не менее густой пар.

Обои он переклеивать собрался, что ли?!

Страничник мельком глянул на меня и отвернулся. Спустя мгновение он просеменил еще к одной двери — в проем я видел письменный стол и угол какого-то фолианта на столе — прикрыл дверь, потыкал в нее пальцем и обернулся ко мне.

— Здравствуйте, молодой человек, — сказал Страничник, мучаясь одышкой и подслеповато моргая, отчего он сразу стал похож на седенького младенца, у которого бессердечные люди отобрали любимую соску.

— Здравствуйте, молодой человек… Вы не подержите мне отвес?

— Подержу, — ответил я, глупо кивая, потом взял у него веревку с грузиком на конце, забрался на стремянку и стал держать отвес.

Я стоял на крохотной площадочке, венчавшей складную лестницу, я держал дурацкую веревку, стараясь не дергать рукой, а одышливый дедушка шустро ползал вокруг меня, размечая пол меловыми линиями, разливая свой дымящийся клей в металлические гнутые плошечки, расставляя их по углам, пришепетывая себе под нос, и тут кто-то громко закричал внутри меня — и я свалился со стремянки.

Старичок стоял напротив меня, у самой стены, и всю его благообразность как корова языком слизала. Шершавым, влажным языком…

Нет, не то чтобы у него объявились клыки или глубокие морщины меж косматыми бровями… и походил он по-прежнему на древнего младенчика, но только на младенчика, изловившего любопытную муху и намеревающегося пообрывать ей слюдяные крылышки.

— Вот так и прожил бы я свою жизнь, — доверительно сообщил он мне, — и не узнал бы никогда, какие дураки еще на свете водятся. А мы-то головы ломаем, кто же это Даром своим Переплет прошиб, кто Белого Отца Свидольфа от хуторка задрипанного погнал… Не ушибся, падленыш? Нет, вижу, не ушибся, нечем тебе пока ушибаться, выползень приблудный…