Просто отлично спалось на сытый желудок.
Солли и Сигурд подождали еще немного, затем бесшумно отползли назад, и Изменчивый сменил облик. Они набрали коры Красного дерева и вернулись к пещере — готовить мазь.
О странном незнакомце они не говорили, словно его и не было вовсе. И Даймону не сказали ни слова… О чем тут говорить?
Горы большие, леса много, места всем хватит…
…Крохотный букетик цветов с бледно-голубыми, почти прозрачными лепестками, трогательно выгнутыми, подобно векам спящей юной женщины…
Белый, матовый мрамор плиты; бегущие во все стороны прожилки, словно вены свесившейся вниз руки с тонкими, длинными пальцами; и высеченные в камне слова, нагревшиеся за день…
«Лар Леда Согдийская, из рода Архонта Пеллия, 352 — 413 гг. До встречи, госпожа, — мы любили тебя…»
Кастор медленно встал на колени, коснувшись надгробья, легко-легко, как ветер, как дождь, как время; и пальцы, пробежав по отрезку эпитафии — «До встречи…», — вывели поверх него всего один-единственный знак, невидимый на камне…
«Прощай…»
Уже не внуки — правнуки с длинным хвостом приставок «пра» населяли Целлию, и все приграничье давно забытой границы на добрых три четверти состояло из Девятикратных, для которых имя покойной Леды Согдийской тонуло в глубинах прошлого и плохо увязывалось с живым, чернобородым, могучим бесом Кастором зу Целль, бессменным господином и правителем.
И мало кто замечал в каждодневных делах и заботах, что в спокойных, внимательных глазах Кастора с некоторых пор опять побежали знакомые паутинки тумана. Серый паук Вечности после долгого перерыва опять принялся за свою неспешную работу.
Каждую весну в этот день он приходил на Целлийское кладбище и долго сидел у могилы первой жены. Дома ждали дела, дела и нынешние жены — согласно обычаю и по зову плоти, — все они ждали и вполне могли подождать.
Она не могла. Потому что была первой.
…Легкое покашливание за спиной вывело беса из состояния задумчивости. Не вставая, он обернулся и увидел одного из сопровождающих, робко переминающегося с ноги на ногу. Высокий, смуглый воин с профилем племен Бану и голубыми глазами согдийцев смущенно ждал, теребя полу набивного кафтана и поминутно поправляя плоский шлем с назатыльником.
Кастор помнил его еще ребенком, увлеченно размахивающим деревянным мечом, и детская преданность во взглядах потомков, слуг и учеников в последнее время тяготила беса, опутывая липкими водорослями скуки и отрешенности.
— Что там у тебя, Гударзи?
— Люди, Отец. Незнакомые, чужие люди… тебя просят. Говорят, что из города…
Гударзи один ходил в леса Муаз-Тая, он уже пятый год был наставником в школе Скользящих в сумерках, но с Кастором воин говорил коротко, отрывисто, тщательно подбирая слова. Все приказа ожидал…
Кастор вздохнул, поднимаясь с колен, потом кивнул сопровождающему и двинулся по узкой дорожке, усыпанной белым песком из заброшенных карьеров. Туда, где у выхода с кладбища притаилась ажурная круглая беседка, полускрытая вьющимися побегами.
В беседке ждали трое. Глубокий замшелый старик, чьи руки непрерывно дрожали, а лицо напоминало прибрежные изрезанные склоны с их оползнями и расщелинами; пожилой усатый мужчина лет пятидесяти, чем-то неуловимо похожий на старца; и третий…
Третий, молодой человек с предплечьями молотобойца и гладкими щеками юноши, стоял у входа в беседку и пристально глядел в сторону кладбища. Из-за плетей вьюнков он не видел подходящего сбоку Кастора, и в глазах его пульсировало странное, неуместное чувство — зависть…
Потом он заметил беса, смешался и неуверенно шагнул ему навстречу.
Кастор протянул ему руку, затягивая рукопожатие дольше, чем это принято в первый раз между незнакомыми людьми. Пауза повисла в воздухе и стала увеличиваться в размерах.
— Мы из города, — сказал молотобоец.
Старшие молчали и разглядывали хозяина здешних мест.
— Из Согда? — бровь Кастора удивленно поползла вверх. — Пешком? Сумели добраться?
— Нет, не из Согда. Из Калорры. Спаси Калорру, бес. Голод у нас. Дети мрут, как… На тебя последняя надежда.
Кастор продолжал держать ладонь пришельца в своей, и плечи беса незаметно вспухали от скрытого напряжения.
— Отчего голод? — холодно спросил Кастор. — Крестьяне обленились? Или опять Вершители налогами душат?…
— Нет налогов. И крестьян больше нет. Все, кто по деревням жил, теперь в стенах укрылись, в Калорре… В поле не выйди, в лес не сунься — проклятые Перевертыши озверели совсем… Хотя им-то и звереть дальше некуда. Пять сел — в клочья, отряд воинов в топи заманили… Лютуют оборотни. От того и голод…
— Лютуют, говоришь… А от нас чего хочешь? Чтоб пахать вышли?
— Пахать не надо. Сами вспашем, и вас еще прокормим… Дай бойцов, бес. Про твоих саларов Девятикратных молва далеко бежит: дескать, все, чему тебя арена за века обучила, ты детям передал. Дай своих, бес, Скользящих в сумерках, или сам приди — учить. Не зря Перевертыши от ваших шарахаются. Ох, не зря… Дай людей, прикрой Калорру…
Кастор неожиданно отпустил парня и как кошка прыгнул к его спутникам, хватая их за широкие рукава халатов. Те испуганно отшатнулись, послышался треск разрываемой материи — и левые руки пришедших за помощью калоррианцев оказались обнажены.
Руки, на которых были выжжены Браслеты Жизней. У старика — восемь, у усатого — шесть. Ходоки были Девятикратными. Но пришли они — из Калорры.
Молотобоец выхватил нож и теперь стоял, не зная, что с ним делать.
— Что не бьешь?! — расхохотался Кастор. — Думал, бес беса не узнает? Сразу видно, что ты из рудничных, беглый, а не манежный… Я все никак понять не мог: куда ваш брат-то делся? Как Права бесам дали да надсмотрщиков Пауков с копей поснимали, так даже Порченые жрецы диву дались — рудники через день пустые, никого нет, ни души… Искали вас, искали… у вас там в подземельях сам бес ногу сломит…
Молотобоец-бес спрятал нож и улыбнулся.
— Думать надо, — продолжал Кастор. — Заранее думать… Молодой говорит, а старики молчат, — первый промах. От моего рукопожатия лучшие салары корчатся — а ты на боль внимания не обратил. Значит, второй промах… И третий, главный, — на кладбище с завистью одни бесы смотрят.
Старик в беседке кивнул, соглашаясь со сказанным. Кастор долго и внимательно смотрел на него и усатого; и бес из Калорры понял невысказанную мысль.
— Хитер ты, Кастор зу Целль… Поймал, не спорю. На взлете снял. Только слова мои от того не меняются. Отпусти саларов в Калорру. Иначе не обуздать оборотней… Мало бесов в Калорре, я да трое еще, тоже беглые в прошлом, да дети наши… Вот — внук мой, и сын его, старшенький… Сам видишь: охотники, кузнецы — бойцов нет. Отпусти или научи.
И снова кивнул, соглашаясь, дряхлый внук молодого деда из забытых времен, когда бесы еще бегали с рудников Согда.
И кивнул правнук.
— Меняться будем, — наконец сказал Кастор. — Слово за слово, тайну за тайну. Скажи, рудничный, почему выработки в горах пустуют? Куда ваша порода ушла? Почему не объявляется? И почему до нас восстать не подумали — ведь надсмотрщик бесу не указ… впрочем, и мы хороши…
— Мало ты знаешь о рудничных, манежный Кастор… Не заваливали тебя в шахте, когда Время горлом идет… Так что давай не будем. Было — и прошло. А вот куда наш брат после делся… Есть за Ырташем штоленка заброшенная. На нижнем ярусе зал там большой — в него все и ушли. Вас ведь сотен пять, а нас и того меньше будет… Камнем обросли, в камень спрятались, камнем стали… От Вечности только в камень прятаться. Запоминай, Кастор, может и пригодится когда… Не могли жить больше, и не жить не могли. Теперь сидят, Время на зуб пробуют. Говори, говори свое слово, Кастор, — я ответил.
Кастор задумчиво качал головой. Потом невесело улыбнулся и взял собеседника за плечо. Плечо было твердым и упругим.
— Ты когда по Целлии шел — что видел?
Калоррский бес нахмурился, вспоминая.
