Классе в восьмом я увлеклась чтением, а именно романами о любви. И глотала одну книгу за другой. С самого детства во мне жила скрытая от чужих глаз мечтательница, которая грезила о принце на белом коне, безбедной жизни, несметных богатствах, успехах в карьере. И в тот период мои мечты особенно обострились. Но если свои грезы об успешной и богатой жизни я ни от кого не скрывала и все знали меня как меркантильную и стервозную девчонку, то о мечтах о красивой и самоотверженной любви знали не многие, а вернее, практически никто. «Практически» — потому что о них знал чертов Славин!

— Грин. Алые паруса, — громко прочитал он, крутясь на вращающемся стуле и сжимая книгу, которую я в то время читала перед сном, в руках. — Мы же это уже прошли, — рассеянно заметил он, разглядывая обложку. — Зачем она тебе?

— Положи на место! — наказала я зло, потому что была уязвлена тем, что он нашел мою слабость. — Ты это не проходил, а проспал. И сочинение тебе писала я.

Эта книга была особенно мной любима. И не столько из-за сюжета и героев, сколько из-за чувства сказочности, мечтательности, которое дарила. Алые паруса для меня были символом сбывающихся мечтаний и надежд, и мне очень хотелось верить в то, что и мои надежды сбудутся однажды, если я буду терпеливо ждать.

— Я-то, может, и спал, зато ты — нет. И я помню, как ты с Зинаидой Вячеславовной ругалась на предмет того, что Ассоль — дура.

— Я не говорила такого!

— Может, и не говорила, но имела в виду.

— Просто она мне не нравится по характеру… Но зато она предана своим мечтам, что неплохо… — смущенно заметила я. Ассоль я действительно не во всем понимала и поддерживала, во многом даже порицала, но ее преданность своим мечтам, пусть и глупым, меня восхищала.

Однако Пашка меня, кажется, не понял.

— Это каким? Своему серому принцу? — уточнил он со смешком.

— Капитану! — возмутилась я, отбирая у него книгу и пряча ее под подушку.

— Тоже о капитане под алыми парусами мечтаешь?

— А если и мечтаю, что с того? — с вызовом поинтересовалась я. Славин хрюкнул и заржал.

— Замолчи! — возмутилась, злясь еще больше. — Давай лучше плакат рисовать.

— А ты еще не нарисовала? — лениво придвинулся он к столу, на котором я разложила ватман, краски и фломастеры.

— Вообще-то, это парная работа должна быть, — заметила я. Славин облокотился на стол и начал играть письменными принадлежностями.

— Вообще-то, я рисовать не умею.

— Тогда будешь идейным вдохновителем, — объявила, вручая ему учебник.

Мы принялись готовить газету для защиты проекта по истории, а о книге быстро забыли. Вернее, я очень надеялась, что он забыл, но вскоре выяснилось, что мои чаяния оказались напрасными, и мне еще не раз пришлось краснеть перед Славиным за свои глупые девичьи мечты. Я пыталась отстаивать свои грезы, заверяла в том, что обязательно найду капитана — само совершенство, а он лишь смеялся. Причем высмеивал он очень обидно, будто его задевали и даже уязвляли мои мечты. Он припоминал мне алые паруса с поводом и без, особенно когда злился на меня.

Пашка начал гулять с девочками. Вроде бы ничего криминального и достаточно ожидаемо, учитывая его популярность, но неожиданно меня это очень сильно задело. Все время он был у меня под боком, готовый выполнить любое поручение-распоряжение, а тут вдруг: «Юль, не получится. Мне Катю надо до дома проводить». Что? Как так? Какая Катя? Маша? Оля? Юля?!

Я пребывала в бешенстве. Без видимой причины. Даже сама не могла понять, почему меня так злят Кати-Маши-Оли-Юли. В конце концов, с Пашкой мы были просто друзьями, практически братом и сестрой, а наличие у него подруг меня выводило из себя и превращало в плаксивую истеричку.

Дабы вернуть себе душевное спокойствие, я тоже сходила на пару свиданий, благо претендентов составить мне компанию было немало. Но все мои визави и рядом не стояли с мечтой об идеальном капитане под алыми парусами, а потому беспощадно посылались в дальние дали.

Пашка же не был так разборчив и менял подружек одну за другой. А я злилась на него. И даже тот факт, что ни с одной из них отношения у него не были и на долю такими крепкими, как со мной, не утешал.

Вскоре я поняла причину своей злости.

Со мной случилось самое страшное для молодой девчонки, лучший друг которой — парень, для которого она не более чем маленькая сестричка. Я влюбилась. И не в старшеклассника, актера или певца, а в него — в кудрявого Пашку, который и рядом не стоял с загадочным, смелым капитаном из грез.

Я убеждала себя в том, что он герой не моего романа, что он совсем не похож на идеал, который я жду и о котором мечтаю. Он слишком прост, грубоват, прямолинеен, где-то туповат, где-то не сдержан. Я знаю его слишком долго — видела его и с соплями, и с зеленкой по всему телу во время ветрянки, видела, как его бьют, а он не может отбиться, ловила не раз его на вранье, лицемерии и других неподобающих для героя вещах. Он был не «тот самый».

И все-таки сердце трепетало, когда я видела его или слышала голос. Я ревновала его к подружкам и даже к друзьям-приятелям. Пыталась привлечь его внимание, все время быть рядом. Пыталась понравиться.

Последние три класса школы я только и делала, что старалась привлечь к себе его мужской взгляд, а не братский. Тщательно следила за своим внешним видом, поведением, манерами, поступками. Пыталась быть милой, заботливой, нежной, послушной и давила в себе такие черты характера, как упрямство, гордость, тщеславие. Переделать себя было непросто, но на людях мне удалось сделать из себя хрупкую девочку-зефирку, которая, как я считала, должна нравиться парням. Мне вслед вздыхали другие, но не Пашка, который знал меня так же хорошо, как и я его, и внезапному послушанию и ранимости не просто не поверил — даже не заметил. Его интересовали лишь собственные подружки. А самое большое его внимание ко мне, которое даровало кратковременную надежду, складывалось из нескольких невзначай брошенных фраз: «Юль, ты юбку забыла надеть. Давай я тебя прикрою, а ты беги быстрее домой, оденься», «Ты гуляла с козлом Козловым? Моим врагом? Чтобы я тебя больше с ним не видел!», «Вау, Золотко, вот это платье! Да ты затмишь любую!». Слыша подобное, я начинала мечтать: «Паша заметил мои длинные ноги, теперь точно влюбится», «Ревнуешь, Славин? Ну ревнуй, ревнуй. Тебе полезно», «Главное сейчас — затмить твою крашеную стерву. Хороша, говоришь? Для тебя старалась, оцени уже, Пашенька-дурачок». Но дурачок, будто слепой, ничего не видел и не слышал.

Одно из главных качеств в Ассоль, которое мне не нравилось, — ее пассивность. Позиция сесть и ждать счастья мне категорически была непонятна. Я придерживалась мнения, что за счастье надо бороться и ничего само по себе в руки не приплывет. Вот и за Пашку я решила бороться, чем и занялась с усердием в одиннадцатом классе.

Я больше не молчала, а всячески намекала Славину, что он мне нравится, строила козни против его пассий и удерживала рядом разными хитростями. Последние полгода перед окончанием школы у него не было ни одной подружки, я крепко держала его на поводке подле себя и не давала возможности даже шага ступить в сторону. Вклинилась в его компанию друзей, которые были мне противны, бегала за ним на хоккей, даже курить пробовала, чтобы и в курилке стоять рядом. Пашку мое постоянно присутствие рядом раздражало ничуть не меньше, чем меня — его подружки. Мою же попытку начать курить он пресек еще на первой сигарете, когда наорал так, что у меня всю последующую неделю в ушах звенело.

Злиться он злился на мое постоянное присутствие рядом, однако не прогонял. Его скорее раздражало, что друзья восхищаются мной, а девушки не рискуют подойти близко. Мы стали много общаться, все свободное время проводили вместе, рядом. Я посчитала себя победительницей. Он улыбался мне, смотрел только на меня, я была уверена, что у него тоже есть ко мне чувства, и, затаив дыхание, ждала первого поцелуя. Но его не случалось. Пашка продолжал похлопывать меня по плечу и называть другом.