Кожица моя, бархатистая, все ради тебя!

Пришлось открыть дверь, чтобы он вкатил свой безразмерный кейс и проследовал за ним.

— Там еще купальники есть и трусики, — понизив голос, прошептал он, когда проходил мимо.

Все-таки не удержалась от осквернения номера и ударила Славина сумкой по спине, подгоняя его неспешное вторжение на мою территорию.

Номер у меня был просторный и в то же время очень уютный. Он сочетал в себе богатство восточных элементов в интерьере и европейский минимализм. Из цветов в нем преобладали в основном белый и серый, при этом особый шик придавали ярко-желтые детали в виде портьер или изголовья кровати, выполненной в виде заостренной кверху лжеарки с внутренней обивкой и резным орнаментом по краям. Комната была разделена на две зоны несплошной стеной, покрытой арабеской[1]. В спальне находилась кровать королевских размеров, длинный комод, на котором стоял телевизор, а во второй части комнаты расположились такой же длинный письменный стол, журнальный столик и кресла, обращенные к панорамному окну с видом на море. Лоджия представляла собой отдельную небольшую комнатку с плетеными столом и креслами.

— О-о-о, вот это кровать! — тут же оценил Славин, бросил чемодан у меня на пути и запрыгнул на огромное ложе, смяв покрывало и скинув на пол часть подушек. Я даже возразить не успела.

— Слезай, — скомандовала, а сама отправилась проверять вторую часть комнаты. Она была такой, какой я ее себе и представляла, а именно идеальной для завтраков с видом на море и вечерних посиделок с книгой. Невольно улыбнулась, выглянув на уютную лоджию и оценив причудливый восточный орнамент на стене.

Когда вернулась в спальню, чтобы выгнать друга, увидела, что тот уже сбросил обувь и ворочается на кровати, пытаясь вытащить из-под себя покрывало и одеяло, не вставая. Это что такое? Он опять гнездо вьет на моей территории?

— Ты что делаешь? — возмутилась, одергивая покрывало и не давая Славину его сбросить, чтобы оказаться в уличной одежде на чистых простынях. — Убирайся!

— Что ты опять кричишь? Я уже которую ночь не спал, устал. Немножко полежу и уйду.

— Иди к себе лежать!

— Тебе все равно вещи распаковать надо. Пока ты этим занимаешься, я подремлю.

И действительно закрыл глаза, повернувшись ко мне спиной и обняв подушку.

— И что же тебе не спалось?

— Киса заболела, и я всю ночь мотался, сначала увозя ее от Юры в ветеринарку, потом к тебе за документами и обратно, оставшуюся часть ночи сидел рядом с ней, запертой в клетке, чтобы ей не было грустно. Вернулись домой мы только под утро, но уснуть так и не смогли после твоего звонка. Затем я выяснял, куда ты укатила, и ругался с отцом. Когда выяснил, где ты, оказалось, что очередной рейс на носу, и пришлось подхватывать вещи и нестись в аэропорт. Хорошо хоть, чемодан догадался собрать заранее. Да и ночной перелет в экономклассе с несчастными, замученными, орущими детьми мне бодрости не придал. — Все это он рассказывал с ленцой, уткнувшись носом в подушку и, похоже, действительно начиная засыпать.

Да уж, у него без меня жизнь тоже не была медовой. Значит, осталась в этом мире справедливость.

— Кто меня сдал? — поинтересовалась, вкатывая его чемодан в комнату и укладывая его на пол, чтобы открыть. — Мама?

— Ага, если бы, — пробормотал он, все так же растягивая слова, будто произносил их из последних сил. — Тетя Люда — кремень. Ничем ее не возьмешь. — Я улыбнулась. Да, мама у меня такая, иногда и тетю Марину вредностью переплюнуть может. — И не надавишь на нее: будущая теща как-никак… — совсем еле слышно пробормотал он в подушку.

— Что ты сказал?

— Говорю: не хотелось бы мне ссориться с твоей мамой.

— Ты другое сказал, — буркнула обиженно, но он повторять или оправдываться не спешил. — И на кого ты надавил в итоге? Про мою поездку знала только мама.

— Нашлись добрые люди, поведали, — пробормотал он совсем уж неразборчиво, действительно засыпая на ходу.

Покачала головой и открыла чемодан. Он был разделен на две части. С одной стороны аккуратно были сложены мои вещи, с другой абы как свалены его. Тут же нахмурилась. Что-то не похоже, чтобы мою одежду, выглаженную, рассортированную чуть ли не по цветам, собирал Славин. Вот сваленные в кучу рубашки — явно его рук дело.

Первым делом заметила свою шляпку, которую приобрела на неделе моды во Франции во время работы со Славиным в международном отделе. И это ее он назвал «пыльной панамой»? Да я на нее дышать лишний раз боялась, надев лишь однажды на фотосессию. Она стоила как половина моей машины, хранилась в специальной коробке под кроватью, в неприкосновенности, а тут лежала, обложенная с разных сторон одеждой, видимо, чтобы не потеряла форму. И ее внутренности были забиты моими трусами, о которых вскользь Пашка уже упоминал.

— Ты действительно рылся в моем белье?! — заорала, запрыгивая на кровать и разворачивая его к себе, чтобы схватить за шею.

Славин проснулся мигом, но сориентироваться не успел и лишь вытаращил на меня испуганные глаза, пока я сдавливала его каменную шею. Как же это в фильмах у хрупких девушек получается душить этих огромных мужчин? Или я недостаточно вошла в состояние аффекта для такого подвига?

— Н-нет, — прохрипел он.

— Что? — немного ослабила хватку. А то вдруг и правда задохнется. Где я труп прятать буду, чтобы он мне отпуск не испортил?

— Нет, — четче проговорил он. — Я же не извращенец. Лучше его на тебе посмотрю.

Я бы поспорила и с тем утверждением, и с другим. Но сейчас лишь немного придушила для профилактики и снова отпустила.

— Откуда тогда там мои трусы?

— Не трусы, а трусики, — назидательно поправил он.

— А тебе откуда знать? Ты же не рылся. Может, там именно трусы. Огромные панталоны. Моей бабушки.

— Фу, Золотко, я о тебе лучшего мнения.

— Ну? — встряхнула его, чтобы признавался, а не разыгрывал из себя клоуна.

— Тетя Люда сказала, что положила тебе «трусики, купальнички, кремики, маслица» и остальную вашу бабью утварь, — быстро проговорил он. Ну мама! Пашке нельзя такого говорить, у него память на всякую чушь феноменальная — он тебя теперь до старости цитировать будет! — Это она твои вещи собирала, когда я ей сказал, что ты багаж потеряла.

Облегченно выдохнула. Мы, конечно, со Славиным очень близки, но кое-что, по моему мнению, должно оставаться тайной. И я сейчас даже не про трусы, а про пыль под кроватью, откуда была извлечена шляпка. Что-то я не помнила даже приблизительно, когда мыла там пол в последний раз.

— А еще она рассказала, какая ты ужасная хозяйка. У тебя под кроватью покров пыли толщиной с ковер, паутина и «вот такие пауки», — словно прочитав мои мысли, принялся он дальше цитировать маму. Снова пришлось придавить шею, чтобы перестал улыбаться.

Мама, что ты ему еще наговорила? Забыла, что ли, что желаешь видеть его в зятьях? Это же называется антиреклама!

— Молчи. У тебя вообще там тараканы!

— У меня там домработница убирает.

— А ты проверял?

— Нет. Я ей такие деньги плачу, что живности там точно быть не должно.

Закатила глаза и отпустила его шею. И только сейчас осознала, в какой позе на эмоциях оказалась — сидя на нем и склонившись к его лицу. Раньше подобное меня бы не смутило — мы и спали вместе, бывало, и в шутку боролись, перекатываясь по кровати в обнимку, но после последних событий и слов стало неловко от подобной позы.

— Славин, — прошептала настороженно. Он тоже перестал улыбаться и посмотрел на меня серьезным, пристальным взглядом.

— Что? — так же тихо ответил он.

— Твоя рука лежит на моей попе.

— Я знаю, — доверительно признался он. — Ей там хорошо.

— Убирай.

— Неа. Пусть справедливость восторжествует.

— Какая еще справедливость?

— Почему какой-то Леонид Петрович трогал, а я до сих пор нет? — поинтересовался он, положил еще и вторую ладонь и погладил.