На выпускном я призналась в своих чувствах. Практически.

Готовилась я к этому специально: настраивалась, придумывала речь, представляла себе его реакцию, свои чувства. По моему мнению, и место, и момент я подобрала безупречные. Прямо как в любовных романах: вечер выпускного, мы оба в вечерних нарядах, красивые, счастливые, со светлыми надеждами смотрящие в будущее. Все должно было быть идеально.

Дело было так: рассвет, я в самом красивом платье, с прической из завитых длинных локонов, с букетом полевых цветов, которые Славин нарвал на обочине дороги, отчаявшаяся, уставшая после длинного дня, наполненного и искрящимся счастьем, и тягучей печалью, рядом веселый Пашка и поднимавшиеся в небо несколько десятков китайских фонариков. Часть одноклассников смотрела в небо, часть ругалась между собой, разорвав или подпалив свои бумажные фонарики. У нас с Пашей фонарик был один на двоих, поджигал его, а также командовал процессом Славин, я расправляла, поддерживала и слушалась. Наш тандем был проверен годами, поэтому фонарик улетел в небо первым.

И вот мы стоим рядом, смотрим в небо. Оба счастливые и немного пьяные от шампанского и переполняющих эмоций.

— Паш, — позвала я его, дернув за рукав рубашки. — Паш.

— А, — откликнулся он, оборачиваясь.

Наши взгляды встретились. И я забыла всю заранее заготовленную речь. Вообще ничего в голову не приходило, кроме…

— Я люблю тебя.

Сама вздрогнула от произнесенных слов. Пашкино же лицо исказилось ужасной гримасой: он перестал улыбаться, глаза его расширились будто от страха, губы изогнулись, словно от брезгливости, а руку, которой он до этого сжимал мою ладонь, он отдернул и провел ею по лацкану пиджака. Все эти реакции я отметила за считаные секунды и не столько поняла, что он испуган и наша дружба трещит по швам, сколько почувствовала. Улыбнулась следом также по наитию, неосознанно. Глядя на меня, будто в зеркало, Славин тоже растянул губы в улыбке и закинул руку мне на плечи.

— Ну и шуточки у тебя, конечно, — расслабившись, заметил он и прижал меня к себе. — Я тоже тебя люблю, Золотко.

Не нужно было добавлять, что его любовь ко мне дружеская, братская. Это было понятно и без слов.

В тот день Пашка, сам того не подозревая, растоптал мои чувства, мои мечты, мои надежды. Моя трехлетняя любовь оказалась безжалостно разбита, уничтожена, как и надежды на красивый студенческий роман, свадьбу на берегу моря, большой дом за городом, двух озорных детишек и общую фамилию. Мне было нестерпимо больно, но дать волю чувствам я не могла. Продолжала улыбаться, смеяться, шутить, а сердце в это время будто леденело, чувства покрывались инеем, а слезы-льдинки разрывали внутренности, не находя выхода. И даже когда я осталась наедине сама с собой, когда смывала макияж, не заплакала. Смотрела в зеркало, и казалось, что за несколько часов, что я не видела своего отражения, во мне произошли необратимые изменения.

Я выросла. Боль от безответной первой влюбленности убила во мне детскую наивность и невинность. Сердце заледенело, в глубине оно еще полыхало надеждами и мечтаниями, но снаружи было заковано в панцирь изо льда. Отныне мною правил разум. Холодный, рациональный и не терпящий пустых грез.

По законам жанра, пережив травмирующее событие, героини любовных романов, сериалов, фильмов обычно меняют имидж. И я тоже решила это проделать, когда проснулась на следующее утро и вновь взглянула на себя в зеркало. Выглядела я не так, как прежде, и не могла понять, в чем дело: то ли глаза не блестели, то ли опущенные уголки губ давали такой эффект. Мне были необходимы перемены. А самые легкодостижимые из них были именно внешними.

Однако собственноручно стричь волосы рано утром было чересчур, потому что, во-первых, это только в фильмах прокатывало: отрезала длинные локоны с решительным выражением лица — и вышла из ванной комнаты с модной прической. А во-вторых, расставаться с волосами, над которыми тряслась годами с масочками, бальзамами да маслами было просто-напросто жаль. В гриву своих русых локонов я вложила немало сил.

Меняла имидж я целое лето: выбирала длину новой прически, цвет, форму. Я думала и о рыжей огненной бестии, и о брюнетке-стерве, и о милашке-златовласке. Но остановилась в итоге на пепельной блондинке — властной и сильной.

Все лето перед началом учебного года мы со Славиным провели вместе. Сначала выбирали учебное заведение, а затем бегали подавать документы и зачисляться.

Да-да, поступили мы опять в один университет, на один факультет, на одну специальность и даже в одну группу. И я могла бы отговариваться тем, что у нас просто у обоих душа лежала к экономике и менеджменту, но нет. Все было достаточно спонтанно.

— Золотко, папка хочет, чтобы я пошел учиться на экономический в вуз федерального значения. Пошли со мной, а то мне скучно будет, — подсел ко мне в начале одиннадцатого класса Славин.

— Я в медицинский буду поступать, — ответила, не поднимая головы от романа, который прятала за учебником физики.

— Без меня?

— Да, тебе пациентов доверять нельзя.

— Тебе тоже. Ты же психованная!

Подняла на него суровый взгляд.

— Ну пошли, — умоляюще сложил он ладони перед собой. — Мне без тебя никак.

— Я зря, что ли, биологию и химию уже который год зубрю?

— Ну представь себе: целыми днями больные люди. Травмы, увечья, боль. Неужели ты мечтала о том, чтобы видеть это каждый день?

— Отвали, Славин, — посоветовала, снова склоняя голову над романом, а сама думала о том, что учиться вместе — это идеально, ведь так я и предмет моих девичьих грез всегда будем вместе.

— Короче, решайся. Я сказал отцу, что буду поступать на экономический, только если он нас с тобой отправит на лето в Европу. А тебя возьму с собой, если ты составишь мне компанию за одной партой еще на шесть лет.

Это было нечто вроде дополнительного соглашения к сделке с дьяволом, потому что посещение Европы на тот момент было моей мечтой по соседству с капитаном под алыми парусами. С момента, как я об этом услышала и приняла решение, что ежедневные цифры и таблицы намного лучше боли и страданий людей, многое изменилось. Например, выяснилось со стопроцентной вероятностью, что Пашка меня не любит. Но пошла я все равно по тому пути, к которому готовилась весь одиннадцатый класс.

Когда кутерьма с поступлением осталась позади, мы отправились в отпуск в Европу. Конечно, в новых условиях ехать с ним куда-то не хотелось, но, во-первых, путевки были давно куплены и планировали поездку мы еще с Нового года, во-вторых, «столетнюю» дружбу рвать совсем не хотелось, ведь Пашка для меня был не просто проходящей мимо влюбленностью, он играл в моей жизни большую роль и занимал в сердце место рядом с семьей. Ну и в-третьих, Европа — это Европа, можно съездить и с заклятым врагом, не то что со Славиным.

Поездка удалась. И расставила все на свои места. Я поняла, что Паша не более чем хороший, преданный друг, с которым мне нравится проводить время. Я посмотрела на него по-другому — глазами не влюбленной дурочки через розовые очки, а холодной и рассудительной будущей пепельной блондинки через солнцезащитные.

Другом он был идеальным. Щедрый, добрый, веселый, самоотверженный, неглупый, готовый прийти на помощь в любой момент. Я действительно ему дорога, и он так же, как и я, очень бережно и трепетно относится ко мне и нашей дружбе.

А вот как возлюбленный он был из разряда «оторви и выбрось». Не романтичный, самовлюбленный, эгоистичный, хитрый, напыщенный сынок богатого папы. Он не замечал в девушках ничего, кроме ладной фигуры да хорошенького личика. На всех подружек Славин смотрел свысока, будто одаривал их своим божественным вниманием. И при этом взгляд его, который я привыкла видеть веселым и искрящимся, становился масленым и липким.

Словом, я поняла, что не хочу, чтобы однажды он взглянул на меня так же. Я очень дорожила той теплой привязанностью, которая образовалась между нами за годы дружбы, и не хотела ее лишиться, ведь роман мог закончиться не только свадьбой, но и окончательным разрывом. Было легче подавить влюбленность, чем потерять эти крепкие отношения.