Мира

Влажное полотенце. Мокрые волосы по плечам. Мягкий плед под спиной. Женька, чертящий какой-то узор маленькой кувшинкой на моей коже.

Щекочет и дразнит. Наблюдает реакции. А рядом лежат ещё с десяток цветов. Пахнущих. Ярких. Тех, что он вытащил из воды с длиннющими стеблями, демонстрируя свои навыки ныряния и подводного плавания.

Щурюсь и сдерживаю улыбку. Он гладит меня лепестками и нежно целует там, где «за секунды до» скользил цветок. Прикасается губами, собирает с моей кожи волны мурашек. Доказывает действиями свои слова о невозможности налюбоваться. И это… всё до нельзя глубоко и приятно. Руки, губы, пальцы, взгляды… Опьяняющее дыхание.

— Здесь нет камер, — комментирует смещая прикосновения и поцелуи к эпицентру пульсации во всем теле. — Не бойся. Я бы заметил. И никого поблизости нет тоже.

— Ты бы почувствовал, — поддакиваю, точно зная, что так и есть. Его взгляды порой ощущаются как эхолокаторы. Слух четко улавливает любой отзвук и шелест.

Там, где я вижу птичку, Женька прищуривается и смотрит глубже. Анализирует. Наблюдает.

— Да. Меня учили сканировать периметр перед зачисткой, — соглашается, не подменяя понятия. — Хорошо учили, Мира. От этого просто так не избавиться и не выключить режим по одному только желанию. Надо привыкнуть к смене обстановки. Пока само по себе не получается. Вечно на стреме.

— Поэтому ты и заметил мой взгляд.

Закрываю ладонями глаза, чтобы не показывать ему очередную порцию своего обожания. А сама сладко улыбаюсь, а порой потягиваюсь подобно кошке, на те или иные подступы и ласки.

— Твой взгляд невозможно было упустить, — Женька смеётся, тихо, беззлобно.

Проводит цветком по моим пальцам. Нависает сверху и целует каждый, которым пытаюсь прикрыть глаза. Растопыриваю и подсматриваю. Ощущаю, как зависает на среднем, что украшен его кольцом. Поток воздуха, расходится в стороны от соприкосновения наших тел. Чужой вес, придавливает меня к земле.

Дышу коротко и часто. В лёгкие не помещается должный объём воздуха. С непривычки кажется будто они пылают изнутри от недостатка кислорода, а кожа, в противовес покрывается слоем испарины.

К подобному на раз-два не привыкнуть. Когда без одежды. На стыке эмоций. На взлете всех ощущения. Обнимаешь. Гладишь. Чувствуешь. Мужское тело. И исходишь до мурашек, до дрожи. От колючих, пробивающих током, прикосновений.

И сходишь с ума от понимания, что он только мой.

От невозможности поверить в то, что это в реальности со мной происходит!

Сумасшествие. Безумие… Недоразумение.

— Мира, только ты одна так умеешь смотреть, — шепчет он, обдувая мои горячие щеки. — В душу. И за неё. Глубже, чем самое естество. Пронизывающе и очень метко.

Пропускаю его слова сквозь себя. Кровь разгоняет сердце ещё быстрее. Чужие фразы оседают в подкорке. Запоминаются. Бережно складываются в ящики памяти, как одни из самых чудесных воспоминаний. Умиляют. Восхищают. И трогают до глубины души своей теплотой и обыденностью.

Его голос звучит искренне, чисто, правдиво. Я не нахожу и единой фальшивой нотки. А сама… Понятия не имею, умеет ли Женечка врать, но, кажется, что нет. Мне. Как минимум.

Убираю пальцы от лица. Даже не стараюсь спрятать блуждающую улыбку. Обхватываю крепкую шею. Сжимаю локтями и тяну его ещё ближе. Так что собственноручно опустошаю лёгкие очередным рьяным рывком. Распластываюсь от падения на меня громоздкой мужской грудной клетки.

Лезу с поцелуями, а Женька отрезвляюще просит:

— Дыши со мной. Одновременно. Это расслабит.

Смеюсь, не справляясь с нервным напряжением, с желанием с разбега сигануть в этот сладкий омут. Утонуть в его глазах, которые сейчас так гармонично соседствуют с небом.

Он наблюдает, а я уточняю, без должного на то удовлетворения:

— Как ты успокаивал сердце перед прыжком?

— На первых порах читал про себя стихи.

Глотаю дыхание, что глубоко иссушает рывками горло. И продолжаю невесело:

— А мне никогда не читали стихи… Прочти.

Он касается губами моей ушной раковины, на секунды втягивает в себя мочку ниже прокола и шепчет. С выражением. Уверяя, что эти строки когда-то были написаны мне:

— Я медленно сходил с ума

У двери той, которой жа́жду.

Весенний день сменяла тьма

И только разжигала жажду.

Прикрываю глаза, размеренно слушая ритм. Пытаюсь вспомнить, кому принадлежит авторство. В итоге за мыслями и внутренним настроем на его голос упускаю толчок, вбивающий в меня боль, что несут эти строки.

Вздрагиваю и закусываю губы. Дышу. Пытаюсь унять дрожь и вернуться к исходному ритму, что гонит классика в нетленных строках.

— Я плакал, страстью утомясь,

И стоны заглушал угрюмо.

Уже двоилась, шевелясь,

Безумная, больная дума…

— А дальше? — выдыхаю, слегка подталкивая его к движению.

Он вновь вызывает ощущение переполненности собой. При этом сердце надрывается в крике о том, что мне и этого мало.

Женька уже проник глубже. В самую душу. И кратковременная физическая близость не способна сравниться с той, что всецело заполняет меня ментально.

— И проникала в тишину, — терзает тело повторяя поступательными движениями ритм четырехстопного ямба.

Продолжает зачитывать с выражением, не подаваясь излишку эмоций, не загоняя дыхание от быстрых однотипных движений.

— …моей души, уже безумной,

И залила мою весну

Волною черной и бесшумной.

— Там дальше о смерти…, — выпаливаю, надрывая голос в высоких нотах.

— О любви, — противоречит Женя. — О той, которая непобедима. Дыши, — просит, целуя губы и щеки. — В ритме строк, что медленно повторяю.

Расслабляет плавным поглаживанием и натягивает внутри каждую мышцу. Клеймит собой. Заставляет чувствовать и, одновременно, наполняет нутро бесконечной заботой и нежностью. Теплотой, что ощущаю аж на кончиках пальцев. Жаром желания, соединившимся с моим и запустившим раскалённую лаву по венам.

— Я медленно сходил с ума, — изводит шепотом Женечка, тараня ушную перепонку горечью сбившегося дыхания. — У двери той, которой жа́жду.

Целует щеки. Размеренно. Нежно. И успокаивает сердцебиение своей тихой любовью.

Мира

Ужин.

Сижу на маленькой кухне с родителями. Поддерживаю за разговором важные темы, да стараюсь держаться привычно и соответствовать должным канонам.

Осанка ровная. Взгляд не бегает в панике. Концентрация на моменте, а не на ощущениях, что вечно мешают…

На том, как сладко ноет низ живота, напоминая о чужом присутствии в моей жизни. На мыслях, которые вызывают смущение. На безграничных чувствах, что переполняют хрупкое сердце.

— Мирослава, ты сегодня дома? — уточняет мама, ни с чего начиная подобие допроса с пристрастием.

— Хотела погулять с одноклассниками. Скоро все разъедутся…, — заставляю себя тормозить и отвечать без нападок, а в виски долбит гулкая паника и разносит по организму гормоны, наполняющие мысли чернотой и пессимизмом.

Если я останусь дома, то… Что…?

— И то правда, — неожиданно парирует папа. — Только недолго, пожалуйста. Тебе нужно сохранять режим и готовиться. Возможно придется что-то пересдавать.