— Не бойся, я всегда от тебя на расстоянии шага.

Выход. Движение в скорости потока. Ни посмотреть назад. Ни обернуться. Только вперёд. Иначе снесут. Каждый спешит куда-то по своим сверхважным делам. Каждого ждут. Где-то. Или встречают.

Мама крепко вцепляется в мою правую. В один из моментов обгоняет и тащит к метро ускоренным локомотивом. А я иду, ускоряю шаг и невольно улыбаюсь новому утру. Я бы хотела затеряться с ним здесь. В толпе, которой плевать на всех. Я бы осталась наедине. С ним. На расстоянии шага. В эпицентре круга с радиусом не более метра.

Длинные коридоры на переходах. Сочная зелень на выходе из метро. МГУ. Во всей красе и великом убранстве.

Стою, высоко задрав голову и любуюсь зданием, которое вскоре станет моим новым домом. Страха нет. Есть восхищение. И желание преодолеть все преграды.

А между тем, меня обгоняет тень. Темный капюшон и рюкзак за спиной. Проходит. Рядом со мной. На расстоянии шага.

— Пошли, — довольно дёргаю маму.

Разворачивает к себе дотошно уточняя:

— Мирослава, ты помнишь о чём я тебя просила?

— Дословно, — киваю с послушным видом. — И я всё правильно сделаю. И сдам, если укажут на то, что процентная разница в разрыве совсем небольшая.

Мама многословно улыбается и ведёт к знакомому парадному. Фойе. Рамки. Досмотры. Коридоры.

На одной из лестниц замечаю Женьку. Невесомо кивает в направлении аварийного выхода, что граничит с указателем к туалетам.

— Мам, я на минутку, — безотказно скидываю в её руки свою легкую куртку и сумку.

Устремляюсь за тенью, что уже исчезает за поворотом. Дёргает на себя дальнюю дверь.

Даже не рассматриваю, что написано на табличке, и проскальзываю за ним следом. Оказываюсь в полумраке, но врезаюсь взглядом в его горящие глаза. Капюшон скинут. Тяжёлые пальцы обрамляют мне скулы. Губы мгновенно накрывают мои.

Целую и улыбаюсь. Неминуемо улыбаюсь и жадно целую. Висну, на крепкой шее и не хочу уже ни в деканат, ни на экзамен.

С ним везде хорошо. А вдвойне лучше там, где нет мамы.

— Еле выдержал, — усмехается Женька. — Ты тот ещё раздражитель.

— А я с трудом на тебя не обиделась.

— За что? — смеётся с откровенным недопониманием.

— За твоё бесчувствие и ощутимый холод.

— Ветерок, — давит нежностью тона и тяжестью выдоха, за который можно простить и не такое. — Я всё то время, пока ты спала, боялся шелохнуться. И мысленно бил себя по рукам, чтобы не обнять и не притянуть тебя ближе к сердцу. Этот нейтралитет и спокойствие дались мне тяжелее любого самого сложного теста.

— Целуй ещё, — прошу тихо. — Наболтаемся когда-нибудь после.

Он вновь вздыхает, но уже со смешком и заметно легче.

Целует. Горячее горячего. Нежнее нежного. Так, как умеет лишь он. Потому что никого другого, никогда мне ближе не надо.

— Беги, — подгоняет, отрываясь от губ.

Резко разворачивается и выходит первым. Тянет меня рукой и выводит из-за своей спины, когда убеждается в безопасности и в свободе пространства.

Обхожу не оборачиваясь, но в разы увереннее в себе и спокойнее морально.

Один шаг. Между нами. Пусть и формально.

Я ощущаю, что он здесь.

И то, что он всегда и везде будет рядом.

Мира

Если бы не вездесущее присутствие мамы, то эта поездка в Москву стала бы в разы привлекательнее. А так приходилось вечно оглядываться и «иметь глаза на затылке». Вести себя прямо как Женька: быть на стрёме, сканировать местность глазами, не иметь возможности полностью расслабиться в его крепких объятиях и нацеловаться впрок. Так, чтобы до желанного изнеможения, когда от поцелуев уже реально болят, опухают и колют иголками губы.

Взамен этого приходилось себя вечно сдерживать, а это, оказывается, очень сложно и энергозатратно! С непривычки, такая конспирация нещадно бесит и отбирает силы, что без того находятся в дефиците.

— Я бы с удовольствием погуляла с тобой по Москве, если бы не мама, — сетую на жизнь, урвав пять минут на близость в очередном закоулке старого университета. Женька не высказывает должного недовольства. Использует и эти секунды, чтобы зацеловать мои щеки, морально уравновесить и устаканить внутренний фон, что ощущается резкими скачками и глубокими впадинами.

Я успела настолько привыкнуть к его присутствию рядом, что начинаю угасать спустя полчаса. Бо́льший отрезок времени представляется и вовсе неимоверно долгой разлукой. Что будет дальше…?

— Нагуляемся ещё позже, Ветерок, — парирует он схожей оптимистичной формулировкой. — По разным городам и столицам. Всё будет. Просто не сразу.

— Да, — обнимаю крепче, опуская лишние доводы. Проговариваю про себя аналогичное: всё будет. Было бы время…

— Жень, меня мама ждёт, надо завершить здесь с бумагами. Далее решить, где перекусить, а после отправляться на вокзал, чтобы успеть до пяти на обратную электричку.

— Хотел бы помочь с одним или другим…

— Но я не смогу это объяснить, — перебиваю, останавливая поцелуем дальнейшее течение разговора. — Встретимся вечером?

Он кивает, уверяя беспрекословным:

— И всё это время буду поблизости тоже.

Коридоры. Повороты. Входы и выходы. Очередная разлука, грозящая растянуться на долгие часы до желанной встречи.

— Мирослава, — начинает повышенным мама.

Обращение уже не сулит хорошего, но я пытаюсь сгладить углы улыбкой.

— Куда ты опять подевалась?

— Осматривала аудитории, — парирую воодушевленно. Смотрю в её глаза, надеясь на то, что зрачки находятся в состоянии радости или покоя. Моё сердце не заходится в панике. Оно знает и помнит все обещания Женьки. Он рядом. И наше время ещё обязательно будет. Просто позже. — Я немного прогулялась по старому корпусу, — посредственно перебираю перед глазами коридоры и закоулки, что успела увидеть. — Здесь красиво и очень интересно.

— Не уходи больше далеко, — утяжеляет она тон, проговаривая каждое слово чётко и назидательно, — здесь не везде хорошо ловит связь, некоторые стены очень толстые.

Монотонно киваю, а за спиной, уже на автомате, скрещиваю свои тонкие длинные пальцы.

Обещаю не уходить и не обещаю. Потому что всё равно ненадолго сбегу от неё до электрички. Иначе настроение претерпит ни один заезд на американских горках: вверх-вниз, вниз-вверх и бесконечно по кругу.

— Мира, с тобой всё хорошо? Ты какая-то несобранная последнее время.

— Татка уверяет, что всё дело в том, что нас лишают последних каникул. Ни погулять, ни отдохнуть напоследок.

— Доотдыхается твоя Танька! — вспыхивает мама ярым огнём. Щеки одномоментно заливаются краской, а глаза становятся непривычно яркими, тёмными. — Принесёт в подоле и вся жизнь под откос! — повышает голос и я ненароком успеваю обрадоваться тому, что в коридоре никого нет. И даже испугаться того, что эту речь Женька может услышать.

— И что потом? — уточняет мама, продолжая играть на повышении тона. Устрашает? Пытается вдолбить мне понятные истины? — В итоге: ни образования, ни хорошей работы, ни мужа! Так и останется твоя Скворцова с ребёнком, из-за своей глупости, одна и никому не нужная!

— Какой-то не слишком профессиональный расклад, мам, — хмурюсь и злюсь, испытывая подобие обиды за Татку. Да и вообще. Придумает тоже! А в случае чего, так Скворцова девчонка боевая, «приберёт щенка к рукам» и оформит всё лучшим образом!

— Это жизненный расклад, Мирослава, — констатирует мама своим рабочим стальным тоном. Он не терпит комментариев и не считается с аргументами. Она знает о чем говорит. Точка. Даже папа в такие моменты игнорирует продолжение дискуссии. — Помяни моё слово, — заключает резонно, — лучшего будущего этой вертихвостке и не светит!