Мира

Параллельная реальность. Смутно помню, как попала домой.

Напротив выхода из двора, в котором сидела-ревела располагалась аптека. Зашла, попросила что-то из успокоительных, в рамках «дешево и сердито». Опухшие глаза, красный нос, без лишних слов описали провизору нужный диагноз. В итоге: уже там начала запихивать в рот жёлтые таблетки валерьянки, из стеклянного пузырька. По словам девушки норма за раз три-четыре штуки.

Я шла домой и забрасывала их за щеку как конфеты. Не три, или четыре на дозу. А одну за другой. Одну за другой.

Резиновая пробка и ватка были зажаты в левой руке. Стеклянный пузырек с гремящими таблетками располагался в другой. Периодически наклонялся в рот и быстро, заметно пустел.

Не помню, на каком десятке проглоченных, меня начало тошнить от противного вкуса рассасываемой во рту оболочки.

Воды с собой не было. Глотала, как есть.

В итоге, к двери родительской квартиры, живот крутил и бурлил. В горле стояла горечь и едва не выворачивало на изнанку.

Руки тряслись. Перед глазами плыла пелена.

Еле провернула ключ в тугом замке и, не вынимая, и не замыкая дверь, мигом ринулась к унитазу. Упала на колени, болезненными спазмами избавилась от ненужного содержимого в пустом желудке, захлопнула крышку, а потом ещё долго сидела на полу, положив на неё уставшую голову.

Выхожу минут через пять. Перед глазами ведёт. Голову кружит. А на пороге стоит соседка бабушка-одуванчик, опирается на свою деревянную палку и любопытно всматривается вглубь квартиры, вытянув голову.

— Здравствуйте, баб Мань, — салютую устало.

— Мирочка, у тебя всё хорошо? Ключ в замке, дверь нараспашку.

— В туалет сильно хотела, бабуль, — отмахиваюсь натужной улыбкой.

Глаза сухотелой старушки присматриваются ко мне внимательно. Сканируют на наличие правды в ответе и выносят строгий вердикт:

— Похудела то как. Щеки впали. Цвет лица серый. Одни глазищи только торчат. Высокая, красивая, а глянуть не на что: кожа, да кости. Дурака валяешь что-ли на диете сидевши, али приболела со своею бесконечной учёбой? Совсем не смотрит Анька за девкой!

— Приболела, возможно, немного, — соглашаюсь смиренно, лишь бы разговор не дошел до ушей мамы. — Отлежусь и восстановлюсь до отъезда. Ещё месяц. Экзамены и все сложности позади. Не переживайте.

— Поступила или слоняться начнёшь аки неприкаянная? — вопрошает сурово, заставляя тратить на неё последние силы.

— Поступила, баб Мань, — уверяю безоговорочным. — Поступила.

— Молодец, — хвалит мягче, изгибая морщинистые губы в улыбке. — Ты девка толковая. Далеко пойдёшь. Главное женихов пока гони в шею! А то всю жизнь исковеркают. Им всегда нужно только одно от девчат. Ты слишком простая, доверчивая.

Монотонно киваю. Соседка ещё что-то бормочет, но уже оборачивается и направляется в сторону лестницы. Достаю ключи из замка, запираю дверь.

Прикасаюсь лбом к холодному полотну и ещё минут пять стою так, не шелохнувшись.

Я звонила Женьке не менее сотни раз. Я написала ему с десяток обиженных сообщений… Я выплакала все слёзы. Кажется… Обезводила организм так, что не напиться после. А он… Ни одно сообщение до него так и не доставлено. На мои звонки продолжает отвечать механический женский голос. Выдаёт просьбу перенабрать позже или предлагает оставить голосовое сообщение после сигнала.

Сколько мычаний, болезненных стонов и всхлипываний я уже успела отправить? Даже думать не хочу ни о чём больше. Всё. Конец…

Ничего другого теперь и вовсе не надо.

Заставляю себя оторваться от двери. Сбрасываю у порога обувь и ползу по стеночке в свою спальню.

Падаю на постель. Как есть. Не раздевшись. Упираюсь носом в подушку, что ещё хранит его запах.

Ненавижу. Себя. За это жалкое состояние. Знала же не что шла, но нет, всё равно оказалась к этому не готовой.

Я собиралась его провожать… Вложить всю нежность в этот момент. Сделать его таким, чтобы запомнил… Запечатлеть любовью, слезами… Ощущением боли, что испытываешь в миг разлуки на переполненном перроне. А Женька… Кроме сердца, он украл у меня даже этот момент! Не говоря уже о последнем, самом горячем и горьком из поцелуев!

Как так…? Да и вообще… Как быть без него? Теперь. Что делать…? Когда сбиты все жизненные ориентиры и планы?

Ничего не хочу. И себя, без него тоже.

Разучилась быть одна. Разучилась о себе без него думать…

Время идёт. Минутная стрелка носится по кругу, как заведённая, а абонент, так и не появляется в сети. Знала, что будет тяжело, но не представляла насколько. Надеялась остаться на связи… С ним. Пусть бы и отвечал не так часто. На деле…

До ближайшего населенного пункта, где располагается воинская часть, кажется, минут тридцать не спеша на машине. Во сколько он уехал, если в девять та женщина уже во всю занималась уборкой?

Головная боль накатывает на любую попытку удержать в голове необходимую мысль. Прячусь под подушку. Закрываюсь руками. Живот всё ещё крутит, но света и звуков вокруг становится меньше. Через какое-то время, кажется, что физически слегка отпускает.

Татка просила позвонить… Как только…

Не хочу. Не выдержу.

Ни обсуждения как так могло произойти, ни её жалости, ни обдумывания как жить дальше.

Сейчас хочется… Только тишины. Только темноты. Только холода… Без его рук. Потому что никому не позволю обнять поверх. Никому. Только ему одному. По возвращении.

Плотно зажмуриваю глаза. Мама просила об ужине. Не сейчас точно. Иначе опустошу желудок ещё не единожды.

Позже. Всё позже. А лучше вообще никогда. Время желаний прошло. Его безвозвратно забрал с собой Женька.

Мира

— Мирослава, — голос мамы напряжён, пропитан недовольством, однако, волнения и глубоких переживаний я в не слышу. Просто бьёт по ушам. Резкостью. Высотой звука.

Открываю глаза, с трудом фокусируя взгляд спросонья. Веки так и тянет сомкнуться. Подсознание подкидывает детскую игру: я тебя не вижу, значит меня нет…

Я спряталась от всех. Реально спряталась, мам. Что не понятно?!

— Ты собиралась заняться ужином, — давит на невыполненные обещания, ставя моё желание выше собственной просьбы. Это не она «предложила». Это я добровольно приняла на себя всю обязанность и не выполнила.

— Мам, я виновата. Прости, — зачитываю оправдательный протокол. — Слишком устала за все эти дни. Только прилегла, а уже вечер.

— Это всё твои гулянки, — хмыкает, уперев руки в бока. — Говорила, ничего хорошего из них не выйдет.

— Ты совершенно права, — поднимаюсь, собираясь исправить допущенное безрассудство. — Больше никуда не пойду. Буду отсыпаться до отъезда. Сейчас быстро что-нибудь приготовлю.

— Отдыхай уже, — мягче отмахивается мама. — А то твоя Скворцова ещё заявит, что я тебя эксплуатирую!

— Мам…, — отсылаю своё нежелание к дальнейшему ведению разговора.

— Ничего путного из этой девицы не выйдет, — продолжает она гнуть свою линию. — Помяни моё слово, Мира.

Поучает. Поучает. Реалистично вживаюсь в роли китайского болванчика и монотонно киваю.

Мама уходит из моей спальни в более удовлетворенном состоянии чем пришла. Вот она, прошаренная психология в действии: хочешь самоутвердиться, обесценить свои проблемы — найди виноватого, заставь кого-то чувствовать себя ущербно, уничтожь чью-либо самооценку.

Или комбо: профессионально проверни всё это сразу.

Смахиваю заставку с экрана телефона. Ничего. От него. Только Татка уточняет о необходимости алиби.

Ставлю бесшумку. Откидываю аппарат в сторону. Вновь торкаюсь носом в подушку. Отказываюсь с кем-то разговаривать. Не испытываю желания есть, пить, думать. Просто лежу. Мысленно молю Господа о полном забвении. Не плачу. Уже. Сил нет. Брать новые теперь неоткуда.