— Да, — выдыхаю осипшим, но ясным. — Очень хочу тебя. Правда.

Выгибает позвоночник толчком, вбивающим длину до самого основания. Рефлексивно выдыхаю стон и сжимаю пальцами его спину. Вцепляюсь, чтоб удержаться на грани. Возможно, делаю больно. Возможно, даже царапаю.

Мышцы растягивает от чужого присутствия. Боль увеличивает пульсацию и мышечные спазмы. Каждый новый максимальный толчок вышибает из груди воздух и заставляет глотать комки кислорода, в перерывах, на короткой дистанции.

Женька замедляется, но теперь уже я хриплю ему в ухо:

— Ещё…

И стону только громче, и слаще.

Ощущения сменяю грани, мощность, краски. Моё тело абсолютно мне не принадлежит: двигается в такт с мужским, подстраивается под его ритм, отзывается дрожью, мурашками, спазмами, на каждое прикосновение губ или пальцев.

— Мирочка, — шепчет Женька, а я перекрываю его обращение очередных звучным стоном. Глаза полуприкрыты, не столько вижу его улыбку, сколько слышу и чувствую. — Девочка моя, — хрипит выворачивая наизнанку всю душу. Вспарывает своей любовью и заглатывает, оставляя видимые, принадлежавшие только ему рубцы-шрамы. — Если бы я только знал, что ты существуешь. Такая. Моя. Я бы тебя никогда не оставил.

— Не уезжай, — целую со звучным выдохом и врезаюсь ногтями под кожу.

— Я вернусь, моя милая, — уверяет, вдалбливая это обещание в меня на всех из возможных уровней соприкосновения. — Никогда. Ни за что. Не смогу отдать тебя кому-то другому. Никогда. Ни за что. Не оставлю.

Мира

Всё последующие дни Женька только и делал, что окружал меня теплом и заботой. Говорил о любви. Писал. Читал мне стихи.

Ласкал на всех уровнях, начиная с ментального. Был со мной всё возможное время, в которое я могла выбраться за пределы дома. И ночью. Был тоже. Настолько близко, что я уже и забыла как спать без него на всей ширине своей узкой постели.

Всё это время… Татка прикрывала меня перед мамой. Татка задавала вопросы. Татка доставала меня звонками и сообщениями.

Я молчала первые дни и ссылалась на тотальный контроль от родителей. А потом…

В один день пришлось просто с улыбкой молчать, при очередном звонке по видео связи, на все поступающие от неё вопросы. Не могла ни ответить, иначе было бы хуже. В тот день звонков от неё последовало не менее десяти к ряду, но рядом был Женька. Всегда. Постоянно. Я не могла подставлять его перед камерой. Пришлось отойти в сторонку, показать, что жива-здорова, кратко упомянуть о том, что у меня всё хорошо, и обещать подруге перезвонить позже.

Солнечный день. Речка. Пригород. Татка не дура и быстро смекнула, что одна я там находиться никак не могу, да и нуждаться в отмазках для мамы я стала, считай постоянно. А Женька…

Он наблюдал молчаливо за моим ярым смущением, но в завершении разговора, так и не высказался, хотя, я и ожидала укора.

— Женечка, она — моё алиби, — нервно пожимаю плечами, не находя в своё оправдание других аргументов. — И она не болтливая. Честно. Иначе бы я не стала ей прикрываться перед мамой.

— Мира, по минимуму, — просит он скупо, а сам не предлагает иной альтернативы. — Пожалуйста. По минимуму.

— Да, — обещаю и отбрасываю телефон в сторону. Виновато обрамляю ладонями его гладкие щеки. Зацеловываю их часто и много. Прошу прощения за то, что ставлю нас под удар. Его. Себя. Понятия не имея, как выйти из этой ситуации правильно.

— Ты — мой секрет, — шепчу заговорщически, прикусывая его губы. — И я не собираюсь тобою ни с кем делиться. Понятно?

— Обещаешь? — уголки любимых губ соглашаются с озвученным и приподнимаются вверх.

Целую каждый из них и чеканю уверенным:

— Обещаю, Женечка.

— Больше жизни тебя люблю, — заключает мой хороший смиренным. И за эти слова я готова стерпеть всё на свете: и претензии мамы, и допросы от Татки, и даже выговор папы, если такой так же последует.

«Доживаем» вместе наши часы. Возвращаемся в город до приезда с работы родителей. Впереди ещё вечер и ночь. Вместе. Если получится.

Запираю все эмоции на глухие замки и вздыхаю про себя, наблюдая на пороге Скворцову в компании мамы. Я же обязалась перезвонить позже… В итоге само «позже» застало меня раньше, чем успела об этом подумать.

— Мирка, срочно надо поговорить, — хватает за руку Татка и утаскивает в сторону моей спальни. — Тёть Ань, сделайте чая, пожалуйста. Спасибо, — бросает вдогонку маме.

— Ну и? — осаждает, как только за её спиной плотно закрывается дверь.

— Тат, не лезь, — прошу тихо и прячу глаза, по которым и без слов всё понятно.

— Коза ты, Мирка! — цедит повышенным шепотом. — Разве подруги так поступают? Давай, показывай!

— Что? — тушуюсь и поджимаю губы, что неминуемо тянет сложиться в улыбку. — Тат, я обещала…

— Фотки показывай! — наседает не унимаясь. — Страничку его, переписки! Я от любопытства с ума сойду! Уже неделю прикрываю тебя и сама не врубаюсь зачем? Да и вообще в то, как всё так вышло!

— Нет ничего, — прячу губы и веду плечами в знак аргумента.

— Мирка, завязывай! — хмыкает Скворцова, высказывая одним взглядом всю гамму своего недовольства.

— Тат, у меня реально ничего нет.

— С ним? Ни в жизнь не поверю! — фыркает и осматривает меня сверху донизу. — И как только твоя мама не замечает? Совсем нюх потеряла за своими вербальными признаками! От тебя же просто прёт эта бешеная энергетика! У тебя вид залюбленной и обласканной с макушки до кончиков пальцев!

— Дура, — выпаливаю беззлобно, на что получаю ответку мгновенно:

— Ты — да! Мирка, я, конечно, рада, что ты не останешься старой девой с большим количеством кошек, но, что за прикол с конспирацией? — стоит, уперев руки в бока и не собирается отступать, пока во всём досконально ей не покаюсь. Давит морально и, одновременно, до боли, до жути к себе располагает. Мне так хочется с кем-то поговорить о нём… О нас.

«По минимуму, пожалуйста» — всплывает его отголосок назидательным тоном в обрывках памяти.

— Показывай, давай всё! Пусть у меня не так много опыта, но хоть что-то я тебе подскажу! — кривится и не отстаёт Татка. — Или ты так сильно маму с папой боишься? Парень-то вроде серьёзный был?!

— Да не ведёт он соцсети и фотографий у меня, так же как переписки, нет. Мы разговариваем, Тат, — выдыхаю, не зная, где правильно ставить точку во всей этой теме.

— Ага, — фыркает подруга. — Только разговариваете и спите вместе. Понятно. А что ещё надо-то?

— Та-а-ат, — искривляю губы в гримасу и давлю тихим тоном, уводя голос в грубость.

— Ты его любишь. Окей, — заключает Скворцова. — А он? Дай Бог памяти, парень не местный? Залётный?

— Прекрати, — оседаю на постель и беспомощно закрываю глаза руками. — Он уедет…

— Когда?

— Не зна-а-аю, — тяну, а слёзы опережают первый сказанный слог и изливаются на щёки волной, будто на аварийном участке прорывает плотину. — Не знаю, Тат. Он вернётся… Ко мне…

— Точно? — выдыхает устало. Прогибает матрас падая рядом.

— Да-а-а, — шепчу болезненным стоном, а она утыкает мою голову в своё плечо и начинает плавно гладить от макушки и вниз, цепляя спутанные от купания волосы.

— Дура ты, Мирка, — шепчет мягко, по-дружески. — Кто б мог подумать, что ты так вляпаешься? Всегда правильная. Девочка-умница.

— Не говори никому, — прошу, продолжая периодически всхлипывать.

— Не стану, — парирует пофигистическим тоном. — Больно надо. А ты будь аккуратнее, окей? Собиралась на поступление тебя шампанским баловать, а тут вскоре походу водкой отпаивать.

— Тат…, — сглатываю, не понимая, что стоит ответить.

— Не пропадай и звони, — шикает, как большая. — Понятно?