— Значит мне со всеми сегодня тоже нельзя погулять, так? — всё же надуваю губы и закатываю глаза. До слёз, что неминуемо набегают под уставшие веки. Женька же… А я…

— Давай обсудим это по приезду домой, — отмахивается мама более пресно, словно моя проблема ей не является вовсе.

— Хорошо, — соглашаюсь холодом. Вытираю глаза и затыкаюсь. Принудительно выключаю всё, что возможно. Снижаю эмоциональный фон до минимума, притупляю внимание ко всему окружению.

И плевать уже на дела, экзамены, поступление. Если со мной так, то и я могу её же методами! Так как учила. Долго и тщательно. Ответно!

Деканат. Иду следом за ярким пятном, в которое складывается копна рыжих волос. Не смотрю по сторонам. Реагирую как её подопечный на блестящий маятник: выгляжу идеальным ботаном. Дело — первостепенно. Остальное — неважно.

Два часа. В какой-то момент перестаю даже думать. Тупо исполняю приказы. Подай — принеси, скажи то, что надо.

Телефон на нормальном звонке. Женька не звонит и не пишет. Не ищет места, где перехватить меня на пару минут… Или я просто слишком уткнула взгляд в пол и не замечаю оказанных знаков внимания?

Не хочу привлекать к себе мамино. И становиться темой для обсуждения, подобно Татке, не хочу тоже.

Правильно думала: она меня не поймёт. Даже, если приду и расскажу о нас честно. Тем более, если приду и расскажу, как на духу, насколько мгновенно и мощно у нас с ним всё закрутилось! Ещё и запрёт дома до его отъезда. А если узнает про вторжения в спальню…

Вокзал. Ожидание электрички в толпе у перрона.

— Мирослава, с тобой всё хорошо?

Этот вопрос, в исполнении мамы, я слышу раз десятый за эту поездку. Отвечаю. Отвечаю. А поездка всё никак не закончится.

— Всё отлично, — парируют безучастно к дальнейшему ведению разговора. И вновь замыкаюсь. Схлопываюсь, точно ракушка. Такую пытай не пытай — ничто не поможет. Без собственного желания она не откроется. Бери хоть топор, хоть мачете.

— Хорошо, можешь пойти погулять со своей Скворцовой, — даёт послабление за секунды до того, как появляется поезд.

Делаю вид, что пропускаю мимо ушей. Или не слышу за гулом и шумом толпы. В общем, просто игнорирую меньше привлекая внимания к мелочам. Не показываю радости от подобных подачек. Потому что, по-хорошему, уже и не надо. Но мама же психолог с дипломом и со стажем…

Она всегда и всё лучше знает.

Мира

Наверное, мама решила, что это бунтарство, но стоило мне перешагнуть родной порог, как внутри всё закрутилось и завертелось до невозможности.

Срочно захотелось на воздух. А по-хорошему: свалить на пару часов от этого тотального и давящего контроля!

Мгновенно переодеваюсь в неброское, отсылаю Татке короткое: «Я с тобой. Объясню позже». И едва не вылетаю за дверь, целуя на лету папу. Бросая за спину обоим родителям:

— Буду не поздно.

Середина июля. Скоро день равноденствия и самая короткая ночь, а потом и вовсе грядёт конец лета.

Сколько я потеряю в итоге, если стану послушно сидеть под замком? Где мне искать на это силы? Когда он тут, а я…

Учить уроки и готовится к экзаменам больше не требуется. Всё сдано. Осталось ждать результатов: комиссия сама зачтёт на мою фамилию лучший из вариантов.

Не знаю на сколько сдала сегодня, но выполнила всё старательно и интуитивно правильно. Женька помог справиться с внутренним напряжением. Будь он рядом со школы — я бы и все экзамены с лёгкостью сдала на сто, из заявленных ста.

Кажется, за спиной запоздало прозвучал какой-то мамин вопрос. Я не стала сбавлять скорость сбегая по лестнице. Дверь в квартиру звучно захлопнулась. И я перед ней тоже.

Мне уже восемнадцать. Я примерно выполнила перед родителями все свои обязательства. Пусть смиряться с тем, что у меня тоже может быть личная жизнь. Я имею на это право. Сейчас. А не через пять лет по окончанию универа!

И это ни протест. Ни взыгравшие гормоны или юношеский максимализм. Это я. Просто я. И мои нереализованные желания.

В кратчайшие сроки оказываюсь во дворе нужного дома. На удачу, перехватываю железную дверь за вошедшим жильцом. Поднимаюсь по лестнице через ступеньку и оказываюсь у деревянного полотна, от которого так и тянет необжитостью, холодом.

Нажимаю кнопку звонка и слышу жуткую трель, что разносится в пустоте. От неё мигом потеют ладони и заходится сердце. Ноет, каком-то незнакомом, болезненном стоне.

Стою. Ни жива, ни мертва. И прислушиваясь к малейшим звукам в своём окружении.

Жду. И боюсь не дождаться.

Щелчок.

Кидаюсь ему на шею, раньше, чем тяжёлое полотно завершает движение. Женька крепко прижимает к себе и шепчет успокаивающим:

— Тише, Ветерок, тише.

Он не задаёт лишних вопросов. Просто сдерживает захватом мои частые вздрагивания и усмиряет импульс своим дыханием. Расслабляет не только затёкшие мышцы, но и опустошает мне голову. Выгребает из неё весь хлам, оставленный мамой. Заменяет собой. Ощущениями. Прикосновения. Мягкостью. Силой. Уверенностью.

Так и стоим на пороге. Я в джинсах, футболке и кофте. Женька в спортивных штанах и, кажется, даже тапках на босую ногу.

После душа. Волосы ещё мокрые. И запах такой, что невозможно одним рывком надышаться!

— Можно я останусь? — прошу, не желая его отпускать. Руки так же крепко держат его в захвате, а губы так и льнут к стальной, крепкой шее. Целуют. Ненавязчиво нежно. И запускают вибрацию желания по всему телу.

— …до утра, Жень, — продолжаю с неоткуда возникшим упрямством. — Мама, она…

— Мама, — заключает беспрекословно. Не даёт вставить лишнее кроме тяжкого вздоха. — Отведу тебя позже домой. К полуночи будешь в своей постели.

— Не честно, — протестую, поднятая на руки. Ещё сильнее обхватываю его и тяну ближе. — Она совсем со мной не считается. Не понимает. Будто сама никогда не была молодой и влюбленной.

Дверь за спиной тяжело хлопает. Женька переносит мой вес на одну руку и запирает замок.

— Говорила с ней обо мне?

— Нет, — мотаю головой без возможного промедления. — Никому не говорила. Ничего.

— Вот и не надо, — скупо хвалит и уносит по коридору в сторону спальни. — Я решу этот вопрос. Сам. По возвращении.

Порог светлой комнаты. Матрас. Окно. Шторы. Темный рюкзак в уголке.

Плавно опускается со мной на колени. Укладывает на одеяло. Один вопрос. Многогранный. Вместительный.

— Веришь?

— Люблю, — шепчу, отбрасывая в сторону свою кофту.

Втягиваю в себя сладкие губы, которыми за весь день вдоволь так и не нацеловалась. — Очень люблю. Очень-очень…

Его губы на моей шее и руки, стягивающие одежду, вторят тем же словам. Только молча и жестами. Мы опять остаёмся только наедине и становится плевать на то, что кто-то может выступить против этого спонтанно образовавшегося союза.

Женька давно глубоко проник под мою кожу. Сроднился настолько, что без него, в дальнейшем, уже себя и не вижу.

Как можно вырвать из сердца эту любовь, когда каждый толчок внутри обнажает перед ним слой за слоем, раскрывая целую душу?

Подаюсь ближе.

Его крепкие руки держат меня под бедра. Контролируют угол и глубину начальных проникновений. По стальным мышцам видно насколько он напряжён, при этом действует с осторожностью, плавно, размеренно.

Любуюсь. Им. И не могу насмотреться.

— Женечка, — тяну сладко, ощущая, как сжимаются мышцы от этой медленной пытки.

Тело просит большего. Чаще. Сильнее. Глубже. Низ живота пульсирует так, что непременно пронизывает спазмами и его тоже.

— Здесь нет родителей. Прекращай меня мучить. Я хочу ощутить тебя в полную силу.

— Точно? — голос непривычно хрипит и пробивает очередным резонансом, усиливая в глубине болезненную пульсацию.