Это лучше, чем мозолить глаза новым знакомым лишние три ночи на неделе. Проще спрятаться ото всех в своей родной комнате.

Вопрос: как надолго хватит моих сил водить окружающих за нос? И как быстро мама раскусит, что я давно играю против неё по её же правилам?

Очередное утро. Очередной понедельник.

В этот раз отправляемся в Москву на машине. Мама спереди, рядом с папой. Чемодан и сумки-запасы с продуктами занимают всё место в багажнике. Я и конфеты-сосульки разложились на заднем сиденье.

Еду и считаю секунды. Пытаюсь поспать, чтобы сократить путь, а в итоге вновь открываю глаза от дёрганья в пробке. К горлу подкатывает так, что хоть вой.

Вот он знак: расскажи родителям всё, покайся! Но нет. Упрямство внутри ещё теплится. Боязнь за того, кто растёт внутри, превышает желание выговориться.

Терплю. Сосу конфеты. Пью мелкими глотками. И ссылаюсь на недосып, нервы и лёгкое недомогание.

Папа посылает в зеркало заднего вида сочувственные взгляды. Мама откровенно вздыхает. Дочь сломалась… Знала бы она правду.

Заселение. Высокое здание в шестнадцать этажей. Мой, на счастье, тринадцатый. Безучастно следую за родителями и знакомым чемоданом. Паркуюсь в нужном блоке. Знакомлюсь с соседями, не запоминая имён. Занимаю кровать, тумбочку, место на полке.

Всё? Лечь. Закрыть глаза. Выдохнуть.

Живот напряжён так, словно пресс состоит из цельного камня. А родители ещё рядом. Натужно улыбаюсь. Держу лицо.

— Мирочка, ну мы поедем, — тянет мама при всех с теплотой и заботой. Не пытаюсь даже судить: это игра на публику или прозрение, что я остаюсь, повзрослела. — У папы работа, — тяготит обязательствами. — Веди себя хорошо. Звони, пиши, в конце первой недели сразу же приезжай.

Прикасается губами к щеке, тише напоминает о деньгах.

— Будь умницей, дочь, — скупо перенимает эстафету папа.

— Спасибо, — благодарю обоих и отпускаю. В большей мере себя. Впереди неделя. Освоиться. Привести в порядок разум и чувства.

Дверь захлопывается. Рядом тут же оказывается одна из троих девчонок, с кем отныне делю серую однотипную комнату. На скромных квадратных метрах едва умещается две односпальных кровати и одна двухэтажная, четыре тумбочки, встроенный шкаф, обеденный стол, что является так же учебным и стулья, они же накопители снятых вещей.

— Нина, — протягивает руку, фиксируя мою ладонь серьезным захватом.

Невольно удивляюсь чужой силе или же я с утра слишком ослабла?

Она сама с виду маленькая, хрупкая. «От прыжка два вершка.»

Русая, с двумя тоненькими косичками. С небольшим острым носиком и румянцем на щеках. В общем, и обычная, и приметная. Первая, кто из сложившейся компании сделал шаг вперёд, что готов хоть как-то принять меня.

— Мира, — проговариваю тихо.

— Домашняя? — уточняет смеясь. — Это видно. Хорошие у тебя родители. Приличные.

— Да, — киваю, не вдаваясь в подробности. Любящие и понимающие. Надеюсь.

— Ну ты не переживай, я тебе тут всё покажу. Мы с Людой с Урала, здесь тусуемся уже как неделю. Света с Владика. Она здесь и того больше.

— Спасибо, — благодарю, пытаясь ненадолго прилечь. — Можно я слегка отдохну? Пробки. Укачало в дороге.

— Да-да, конечно, — смеётся, но уже шепотом и даже что-то бросает другим, которые не обращают на меня никакого внимания.

Отворачиваюсь к стенке, не раздеваясь. Незаметно засовываю руку под широкую кофту. Грею живот и мысленно прошу того, кто растёт внутри, помочь мне всё это выдержать.

Уже привычно разговариваю с ним про себя, заменяя этим общением дефицит настоящего. Успокаиваю. Его? Себя? Обоих. В неимении рядом Женьки. И часто представляю его возвращение… День. Месяц. Себя… с его ребёнком.

Накрываю ладонью глаза. Будто от света. А сама купирую слёзы. Прячу веки, что дрожат как ошпаренные.

Прячу напряжение и все прыгающие эмоции.

Сколько я так продержусь?

Минимум. Точно. Срок, в который возможен аборт. А потом… Потом буду каяться перед родителями. Падать в ноги. Потом уже будет всё позади. Станет можно…

Мира

Студенческая жизнь.

Ещё пару месяцев назад я представляла это понятие совершенно иначе. Но один парень и случайная встреча в парке в корне изменили всем привычную ситуацию.

Тридцать первое августа. Утро. В моей комнате уже пусто. Девчонки всем скопом уехали «исследовать Москву» на предмет последующего празднества дня знаний.

Я отказалась. Сошлась на том, что не умею пить вовсе и подобный экспресс урок может стать для меня слишком фатальным. Кажется, они уже успели сложить обо мне своё верное первое впечатление… Не объяснять же им… Впрочем, как и всем остальным тоже. Лучше соответствовать образу жизни нелюдимой ботанши-отшельницы, чем выходить с кем-то на откровенные разговоры.

Десять часов. До жути неудобный матрас, серые стены, невзрачный потолок.

Звонок Татки, вырывает из привычной задумчивости. Трель её сигнала нервирует и никак не заканчивается. Не отвечу, она пойдёт на второй, третий, пятый круг. Будет звонить, пока не добьётся желаемого ответа и информацию, которую так же не хочу с ней обговаривать.

— Мирка! — наседает сурово подруга. — Ты там что уже сессию досрочно сдаёшь, пока все только готовятся бухать в честь взрослого дня знаний? Мы с тобой студенческие то обмывать собираемся или я зря по всей красе уже выхожу из общаги?

— Тат, с моей непереносимостью, — канючу, не имея понятия, как от неё отвязаться. — У меня комендант заявила, что самолично на входе станет всех первачков обнюхивать.

— Фу-у-у, — недовольно выводит Скворцова. — Сдался тебе этот МГУ с такими жесткими правилами?! Мирк, ну я же реально еду уже! Мне до тебя всего десять станций. Хоть погуляем в красивом месте, а то моя общага в промышленном районе. Выйти некуда, посмотреть нечего.

— Хорошо, приезжай, — смягчаюсь, принимая тот факт, что нельзя бесконечно сидеть в помещении. — Погуляем, подышим.

— Поговорим, да? — не унимается Татка.

— Поговорим, — обещаю, а сама сижу скрестив пальцы.

— Собирайся, выходи, — командует чётко. — Я наберу, как буду поблизости.

Отключается и я с трудом заставляю себя начать подчиняться. Апатия. Полная и безвозвратная. Хочется домой. И плотно закрыть от всех дверь. А больше… Больше, кроме весточки от Женьки, ничего и не хочется.

Широкие аллеи. Деревья, украшенные золотом и багрянцем. Два коктейля в руках. У Скворцовой молочный с клубникой. У меня шоколадный.

— Как ты? Что вообще нового? — засыпает меня вопросами, едва усевшись на деревянную лавочку. — Не писал, не звонил? Я тут подумала, Мирк, может мне отца расспросить, а? Если Егоров твоего одноклассник, то папа вполне может знать и его родителей.

— Отец давно погиб, мама-учитель, уехала по распределению в какой-то посёлок. Это всё, что мне известно, — выдыхаю с грустью, прячу глаза. Смотрю себе под ноги. На яркие листья, с которыми на дорожках играет озорной ветер. — Я жду его. Очень, — роняю как-то безжизненно. Прижимаю указательным пальцем перепонки в ушах. От нервов где-то там моментально начинает закладывать и долго болезненно тукает.

— Не дай Бог так влюбиться, — заключает Скворцова. Искривляет губы. Пьёт, искусывая неповинную бумажную трубочку. — Ты и раньше особо разговорчивой не была, Мирка, а теперь и вовсе становишься нелюдимой. Неужели помимо него нет вообще красок в жизни?

— Есть, почему же, — парирую глухо, — просто…

— Ну что просто? Не до этого сейчас? Целый год проведёшь как монашка? Он тебе ни привет, ни пока, а ты ждёшь и омываешь подушку слезами?