Карету свою он оставил на дороге, велев кучеру Якову ехать к усадьбе и ждать его там, сколько понадобится, а сам, спросив дорогу у встретившихся крестьян, пошел напрямик, не в силах отказаться от прогулки по этой зачарованной роще. Его путь лежал в маленькое имение Суворово, что начиналось неподалеку, за речкой Вихлянкой.

Два дня спустя после памятного вечера в Итальянской опере князь Василий Петрович Кочубей запросто, по-дружески навестил Монферрана и за чаем между прочим передал ему поклон от своей родственницы Ирины Николаевны Суворовой.

— Поклон и извинения, — добавил князь, улыбаясь, — потому как Ирен уверяет, что нечаянно сказала вам нечто не совсем любезное, не ведая, кто вы такой.

— Да ведь мадам уж извинялась передо мной при вас же! — заметил, немного краснея, Огюст. — И я думаю, напрасно извинялась: я нисколько не был обижен.

— Тем лучше! — Кочубей был доволен такой нежданной покладистостью строптивого архитектора. — Тем лучше, друг мой, значит, я мог с легким сердцем сдержать свое обещание: я обещал вам давеча, что познакомлю вас с мадам Суворовой ближе.

— И в самом деле? — Монферран рассмеялся. — И что же, она этого хочет?

— Даже очень хочет, мсье. Дело в том, что у нее неподалеку от Петергофа есть крохотное именьице. Дом, роща, кусочек реки. Ну вот дом ей хочется перестроить: стар он и неказист. Вами Ирен восхищается давно, у нее альбом ваш есть, еще тот, первый… словом, ей бы очень хотелось, чтоб ее домик перестроил великий Монферран. Только она не очень богата, так спрашивает: во что может обойтись такая перестройка?

— С вашей родственницы, дорогой князь, я не возьму дорого! — заверил Огюст. — Я действительно дорогой архитектор, но только не для добрых моих знакомых.

И дело было решено. Еще пару дней спустя, выбрав день посвободнее, Монферран с утра отправился в Суворово. Гнев его успел к этому времени поостыть, он уже с усмешкой вспоминал ссору с госпожой Суворовой, и ему забавно было представлять, как теперь они встретятся и что может сказать ему при новой встрече эта воинственная дама. Однако, шагая через золотую рощу по узкой-узкой тропе, он забыл и думать об Ирине Николаевне, о возможном разговоре с ней и о том, зачем он вообще сюда явился. Колдовство прозрачного осеннего дня совершенно заворожило его.

Между тем тропа вывела его к реке. Вихлянка, оправдывая свое название, петляла меж крутых песчаных берегов, заросших густым ольшаником и бузиной.

По словам косарей, в ста саженях вверх по течению должен был быть мост, и архитектор, вглядевшись, чтобы заметить еле уловимое движение воды и определить, куда она течет, пошел дальше по тропе теперь уже вдоль берега.

Кусты почти совершенно скрывали от него реку, лишь иногда река показывалась сквозь желтеющие заросли, и ее сияющая дневная синева манила окунуться.

«Полно, она ведь холодная!» — останавливал себя Монферран.

С реки донесся всплеск, и Огюст, глянув сквозь кусты, увидел, что кто-то здесь оказался похрабрее его. Посреди речки темнела голова купающегося, а на траве меж кустов лежали сложенные стопкой светлый сюртук, панталоны, рубашка, валялись башмаки.

Архитектор раздвинул немного ветви, охваченный невольным любопытством: ему хотелось увидеть смельчака, а заодно узнать, кто это такой — поблизости, кажется, жили одни крестьяне. Но в этот момент голова исчезла, купальщик нырнул. Его не было видно почти минуту, и архитектор уже готов был испугаться: куда, в самом деле, он подевался, не утонул же?

И тут возле самого берега опять плеснула вода, потом расступилась, и перед ошеломленным Монферраном возникла вдруг русалка… Она показалась сразу, встав на дно и выпрямившись, так что вода скрыла ее лишь до бедер. Стройная, высокая шея, небольшие прекрасные груди, чуть угловатые плечи с резкими ключицами, тонкая талия, гибкие руки — и все это в потоке темных мокрых волос. Это диво было вполне созвучно чародейскому золотому лесу и синей молчаливой реке.

Изумленный, почти испуганный архитектор еще не успел осознать до конца неловкость положения, в котором оказался, как его будто ударило: он узнал купальщицу. То была… сама госпожа Суворова! Только теперь он вспомнил слова Невзоровой о ее пристрастии к мужскому костюму!

Положение можно было исправить. Ирина Николаевна еще не видела нескромного наблюдателя. Огюст решил исчезнуть как можно быстрее и попятился. Но тут под ногой у него внезапно осыпался неровный край берега, Монферран не удержался и, с шумом раздвинув кусты, скатился на спине по крутому откосу. В последний миг ему удалось задержать падение, одной ногой он зарылся во влажный прибрежный песок, другая его нога все же угодила в воду, а сам он оказался лицом к лицу с купальщицей, да не просто лицом к лицу, а можно сказать, нос к носу.

Госпожа Суворова вскрикнула, скорее возмущенно, нежели испуганно. Ее лицо выразило сначала недоумение, потом ярость, потом величайшее изумление.

— Вы с ума сошли! — крикнула она, отступая так, чтобы вода вновь скрыла ее хотя бы до плеч. — Что вы здесь делаете?! И, черт возьми, как вы посмели?!

— Если бы я мог знать, что это вы! — воскликнул Огюст, чувствуя, как его лицо сгорает от заливающей его краски, и с трудом поднимаясь на ноги.

Больше он уже ничего не мог сказать.

— Отвернитесь! — повелительно сказала Ирина Николаевна, и ее обнаженная рука, взметнувшись над водой, указала в сторону. — И не извольте поворачиваться, пока я вам не разрешу!

Архитектор подчинился, испытывая при этом величайшую досаду и втайне прикидывая, какими словами сия особа с ее острым язычком опишет приключение князю Кочубею. А что у нее хватит дерзости ему все рассказать, Огюст почему-то не сомневался…

— Можете подниматься! — услышал он сверху.

Ирина Николаевна стояла над самой кромкой берега, облаченная в белые панталоны и серый сюртук, которые сидели на ней так ловко, будто она носила их каждый день. У нее были узкие девичьи бедра, и она в мужском костюме походила на мальчика-подростка. Этот костюм очень ей шел. Мокрые волосы она успела подобрать, сколоть и спрятать под белой полотняной фуражкой.

Монферран вытряхнул воду из башмака, вновь надел его и стал карабкаться вверх, но проклятый песок продолжал осыпаться, а пальцы архитектора дрожали, и на самом верху он вновь оступился и едва не покатился вниз.

— Руку давайте!

Он невольно вцепился в ее протянутую руку. Ее ладонь была чуть-чуть меньше его собственной, а сама рука так тверда, что, опираясь на нее, архитектор мгновенно взобрался наверх, и они снова оказались лицом к лицу, ибо были одного роста.

— Спасибо! — выдохнул Огюст, не зная, куда ему деваться.

Ирина Николаевна несколько мгновений смотрела на него, странно морщась, делая над собою героические усилия, потом вдруг расхохоталась, закрыв лицо руками, мучительно стараясь подавить свой смех, но вновь и вновь заливаясь им с новой силой.

— Над чем вы смеетесь, мадам? — спросил он по-французски, потому что по-русски сейчас мог сказать какую-нибудь чушь…

— Я… Ах-ха-ха-ха! — она, задыхаясь, с трудом подавила новый приступ смеха, но тут же засмеялась опять. — Я… Вы… У вас было такое лицо! О, простите! Ха-ха-ха! О, если бы вы себя видели!

Огюст против воли тоже рассмеялся, но не так весело, а потом, глядя ей в глаза, простодушно проговорил:

— Я знаю, мадам, что мое лицо легко может стать смешным. Я не красавец, но это, по-моему, не так уж страшно…

Она мгновенно перестала смеяться.

— Кто сказал вам, что вы некрасивы? — ее голос звучал возмущенно.

— Зеркало, мадам, — кротко ответил он.

— Так разбейте его, оно лжет! — бросила госпожа Суворова и решительно повернулась. — Полно смеяться. Идемте. Я, право, не ждала вас так рано, не знаю, готов ли и обед… И вам надо переобуться.

Полчаса спустя они сидели на террасе небольшого и действительно сильно обветшавшего дома, за столом, накрытым не слишком роскошно, но с обычным гостеприимством русских помещиков средней руки. Были тут и жареные рябчики с брусникой, и тушеная телятина с укропом, были прекрасные маринованные грибы, пирожки с яблоками и ароматнейшее земляничное варенье. А чай в небольшом самоваре оказался так вкусен, что его пришлось два раза заваривать. Вино тоже было и тоже очень недурное.