Егор поднял голову, и наконец их глаза встретились. На лицо главного архитектора падал свет от горящих в бронзовом подсвечнике двух свечей, и мальчик вдруг с удивлением и облегчением понял, что в этом лице нет ничего грозного. Оно было внимательно и как будто немного печально, а синие глаза смотрели пристально, спокойно. Вокруг глаз и на большом, выпуклом лбу в ярком свете прорисовывались острые, резкие морщинки. Их было много, но лицо все равно казалось вблизи куда моложе, чем прежде, издали, и Егорушка подумал, что главный вроде слишком молод, чтобы, как мужики говорили, строить собор двадцать с лишним лет.

Мальчик набрал в рот воздуха и, вздохнув, проговорил:

— Не медом намазано вовсе… Мне собор нравится.

— Что-о?! — Огюст даже привстал в кресле и тут же упал обратно. — Что ты сказал?

— Что слышали! — уже совсем дерзко выпалил Егор. — Нравится мне собор Исаакиевский, вот я его строить и хочу!

— Врешь! — вырвалось у Монферрана. — Ты… как это? Под-ли-зы-ваешься!

— Да вот вам крест святой! Да разве я врать-то стану! Красивый он! Коли хоть один камень в нем положу, век гордиться буду!

Огюст тихо рассмеялся.

— Ну-ну, хорошо сказал, — он взял мальчика за руку и осторожно притянул к себе. — Послушай, а тебе в рубашке не холодно?

— Не-а!

Егор опять мотнул головой и доверчиво подошел к главному архитектору совсем вплотную, и тот, вдруг подхватив его под мышки, усадил к себе на колени.

— Завтра Алексей Васильевич купит тебе одежду новую и башмаки.

— Башмаки?! — ахнул Егорушка. — Отродясь у меня их не было!

— Ну так теперь будут.

Кондрат Демин не сажал сына к себе на колени, не имел привычки его баловать, а каково было на коленях у матери, мальчик успел позабыть, и теперь вдруг его охватило ощущение незнакомого блаженства. Ему стало хорошо на коленях у этого человека, которого он прежде так боялся, что Егорушка невольно опустил голову на плечо главного и почувствовал, как учащенно колотится его сердце.

— Не выгоняйте меня со строительства, Август Августович! — ласково и настойчиво взмолился Егор. — К любому делу приставьте и поглядите — я справлюсь!

Монферран засмеялся и ладонью провел по мягким Егоркиным кудрям.

— Ладно, Егор Кондратьевич! А что бы ты хотел делать? Чему тебя обучить?

— Меня-то? — маленький Демин просиял и тут же наморщил лоб и задумался. — Да я… Я бы хотел…

— Ну что стесняешься? Говори!

И Егорушка выдохнул:

— Мне бы выучиться таких людей и ангелов мраморных делать, как те, что на дворе у вас! Можно тому научиться?

Огюст слегка отстранил от себя мальчика и посмотрел на него с еще большим интересом:

— Ого! А ты оказывается… как это? С искрой божьей… Ну-ну! Научиться можно, только это трудно, Егор Кондратьевич. Сперва надо выучиться завитки и цветочки из мрамора вырезать, а потом уже к ангелам подбираться. Станешь всему понемногу обучаться? Годами, а?

— Стану, — решительно сказал мальчик.

— Отлично! По рукам, — Огюст опять улыбнулся и сжал в своей руке Егоркин кулачок. — Через пять-семь лет хорошие мраморщики нужны будут больше, чем сейчас. Завтра же я попрошу Лажечникова, чтобы он взял тебя в обучение. Знаешь Павла Лажечникова?

Егор слегка поежился.

— Еще б не знать… Злой, как черт… Поди-ка бить станет! Но я не боюсь! — тут же спохватился он. — Пускай его бьет! Все одно учиться буду.

— Он не будет тебя бить, — главный говорил спокойно и решительно, и словам его нельзя было не верить. — И не так уж он зол. А мастер это хороший — все говорят. Он и выучит тебя резцом владеть. А там посмотрим. Может, и дальше учиться будешь, если окажешься способным. Я договорюсь, чтобы тебе платили пока как ученику мастера. А из какой ты губернии? Как тебя писать?

— Я питерский, — гордо сказал Егорушка. — И не крепостной. Батька у меня раньше на заводе Берда работал, а после вот сюда нанялся, собор строить. Работал хорошо, только шибко уставал… Тогда, когда брус-то сорвался, все отскочили, а он не поспел…

Огюст опустил голову, отвел взгляд и несколько минут молчал. Одна из морщин, вертикально перечертившая его лоб, стала вдруг углубляться и даже немного удлинилась. Егорушке ужасно захотелось ее разгладить, он не утерпел и осторожно, одним пальцем провел по ней вверх и вниз и ощутил на пальце теплую влагу: пот, невидимо проступивший на лбу главного.

Через два дня Егор Демин был зачислен учеником к мастеру-мраморщику Павлу Лажечникову и поселился с ним и с другими резчиками в их удобном и теплом бараке.

Павел был рад взять мальчика в обучение.

— Бог вознаградит вас, ваша милость, за доброту к сироте! — сказал он главному архитектору, который сам привел к нему ученика.

— Но смотри же, Павел Сергеевич, головой мне за мальчика отвечаешь. Чтоб он по лесам не лазал и под брусья не попадал. Не то худо будет! — предупредил Монферран.

— Догляжу, как за дитем родным! — пообещал мастер.

— И без подзатыльников учи, понял?

— А уж это, как придется! — Лажечников развел руками и хитро подмигнул, отчего его изуродованное лицо сразу стало приятнее. — Не могу слова дать, но уж постараюсь. Да вы ж не бойтесь, Август Августович, от подзатыльников детишки только понятливей бывают…

Обучение Демина мастер начал с первых же дней, и вскоре до Монферрана дошло, что Лажечников доволен Егоркой. Впрочем, мальчик нередко появлялся в доме у главного архитектора, вернее, во дворе его дома, куда ему было разрешено приходить в свободное время, чтобы проведать любимых греческих богов. Там он подолгу играл с Еленой, и вскоре дружба их стала так тесна, что Элиза и Анна без раздумий начали брать Егорушку на воскресные прогулки по Летнему саду, зная, что с ним Леночке будет куда веселее, да заодно он и маленького Мишу покатает на плечах, если Алексей не сможет пойти гулять со всем семейством.

Алексею нравился смышленый мальчишка, он не возражал против дружбы его с Еленой, наоборот ей радовался и сам учил Егорку читать и писать, чтобы ему стали доступны Леночкины книжки.

— Ты рассказывай ему все, что знаешь, — говорил он дочке. — Он, видишь, как понимает все! Ему сейчас только и учиться, грамоту узнавать. Я вон в девятнадцать первые буквы узнал и то теперь грамотный. А из него, как знать, кто еще будет? Может, умней нас всех вырастет!

В этот вечер гости собрались как-то сами собою, как шепнула мужу на ухо Анна, «взяли да и напросились». Явились ученики-архитекторы Штакеншнейдер и Ефимов, молодой помощник Монферрана на строительстве Шибаев (этот зашел с докладом да так и остался). Явился художник Плюшар, свой человек в доме с тех пор, как лет семь назад написал неплохой портрет хозяина. Неожиданно пришел Деламье.

Первым же явился и последним ушел гость, который недавно стал вхож в «дом каменщика», но, кажется, уже пользовался здесь доверием. Это был совсем еще молодой человек, ему было двадцать четыре года, однако его уже знали в ученых кругах и говорили о нем как о будущем блестящем археологе и историке. Он носил немецкую фамилию Кёне и в придачу титул барона, но прозывался попросту Борисом Васильевичем. Этот юный любитель древностей проник в особнячок на Мойке с чьим-то рекомендательным письмом и заявил хозяину, что спать не может, мечтая увидеть знаменитую монферрановскую коллекцию. Огюст снисходительно выслушал молодого человека и провел его по внутреннему двору, в котором стояли античные и несколько современных статуй, затем показал камеи, фарфор и шпалеры. К его удивлению, Борис Васильевич, правда смущаясь и краснея, как гимназист, однако же с полным знанием дела, тут же дал характеристику некоторым статуям, которые сам архитектор не мог точно датировать, а потом, увлекшись, прочитал чуть не целую лекцию о возникновении искусства камеи в Древней Греции и, внезапно сбившись, умолк, заметив, что знаменитый архитектор смотрит на него широко раскрыв глаза и только что не открыв рот.

— Простите меня! — тут барон даже побледнел. — Вы занятой человек, а я вам горожу глупости всякие да рассказываю то, что вы и без меня знаете…