— Нет, мсье, не знаю!

И с этими словами Монферран подхватил онемевшего от радости Кёне под руку и увлек в свой кабинет.

С тех пор молодой археолог стал своим человеком в «доме каменщика», и никто уже не удивлялся, если он, как случилось и в этот вечер, являлся запросто, не предуведомив хозяев заранее. Обычно ему всегда были рады.

— Право, не уходил бы отсюда! — проговорил Кёне, выходя с Алексеем во двор и при свете масляного фонаря рассматривая статуи. — Среди какой красоты вы живете, Алексей Васильевич!

— Я живу среди чудес! — улыбаясь, заметил управляющий. — А вы полюбуйтесь, полюбуйтесь на них, сударь, не то ноябрь на дворе — мы их скоро в ящики попрячем, чтобы не простудились… И вы бы пальто застегнули, на улице ветер…

Когда Кёне ушел, Алексей погасил дворовый фонарь, перед тем пройдясь между статуй, которые вечером нравились ему еще больше, чем днем, ибо в них появлялось что-то загадочное, неуловимое и в застывших их позах мерещилось слабое движение. Затем управляющий запер двери и, загораживая ладонью голубоватый язычок свечи, стал подниматься по лестнице.

Из гостиной доносились голоса Анны и Вари, приводивших в порядок стол. В коридоре вторая горничная — низенькая, полная Ольга — подметала пол, стараясь потише шаркать метлой.

— Хозяин куда пошел? — спросил ее Алексей.

— В кабинет к себе, — ответила служанка. — И вас зовет.

Алексей быстро прошел оставшуюся часть коридора и постучал в дверь, украшенную инкрустацией с цветами и колибри.

— Заходи! — крикнул из-за двери Огюст.

Он сидел, как обычно, за столом, склонившись над небольшим акварельным рисунком. Управляющий подошел и через его плечо взглянул на лист. Там был нарисован пейзажный садик возле занятной круглой башни.

— Нравится? — спросил Монферран, не отрывая тонкой собольей кисточки от шероховатой поверхности бумаги.

— Красиво, — подтвердил Алеша. — И для кого вы такую сказку делать будете?

— Представь себе, для собственного дома, — архитектор чуть повернул голову и подмигнул управляющему. — Могу я и себе что-то сделать, а? Хочу вот дом еще немножко перестроить, реконструировать. Только не сейчас, а через год-два. Сейчас не до того. Надо начать интерьер.

Здесь Алексею не надо было спрашивать «какой», он знал, что когда его хозяин говорит не «купол того-то и того-то» или не «отделка такого-то здания», а просто «купол» или «отделка», то речь идет о соборе святого Исаакия.

— Да ведь ваш интерьер уже принят Комиссией и утвержден, — заметил Алеша. — Что вам он все покоя не дает?

Монферран повернулся в кресле всем корпусом и отложил кисточку.

— Сядь-ка рядом, не стой над головой… Что мне не дает покоя? А ты знаешь, какие именно теперь начнутся сложности и неприятности? Да уж начались! Сегодня я перед императором осрамился!

Алексей испугался:

— Опять поспорили с ним? Опять?

— Да, опять, мой милый, увы…

И Огюст, вдруг что-то вспомнив, расхохотался. Он долго хохотал, даже прослезился от смеха и, успокоившись, хлопнул Алексея по руке и начал рассказывать.

— Понимаешь, после принятия проекта, разумеется, стали обсуждать, кто будет выполнять заказы, кто сделает в соборе живописные работы — это прежде всего важно. Я написал свое мнение, предложил пригласить наших господ академиков. Пускай спасибо скажут! Ну а государю иностранцы больше нравятся, так он заявил, что надо позвать художников из Италии и Франции. Нет, каково, а? Будто мало своих! И вот сегодня я по его вызову был во дворце, и он опять приступил ко мне с этим своим намерением. Ведь вот-вот напишет свое «быть посему». Ну, я и раскипятился немного, не сдержался. И говорю ему, ты только послушай, что: «Государь, поймите: наши русские художники не хуже других напишут!» А весь разговор, как ты понимаешь, по-французски…

Алексей зажал рот ладонью, чтобы не рассмеяться еще громче хозяина.

— Т… Так и сказали «наши русские»? — выдохнул он.

— Ну да… Вижу, что император покраснел и смотрит на меня зло-презло. Так, думаю, вот теперь на дверь покажет — изволь ждать, пока гнев у него остынет. Но он вдруг хмыкнул и говорит мне, да так ехидно: «Добро же, мсье, пускай, пожалуй что, пишут ваши русские…» Стыд, да и только!

— Отчего же стыд? — продолжая смеяться, воскликнул Алеша. — Вот ему и стыдно стало. А вы сказали правильно. А кого же будете звать из художников?

Монферран стал загибать пальцы:

— Согласие пока дали оба брата Брюлловы[69], господин Васин, профессор Алексеев, профессор Шебуев. Неф, наверное, будет, государь любит его, да и мастер он отменный, дай бог, чтоб не отказался. Хотелось бы Бруни[70] пригласить, да кто его знает? Дел я с ним не имел. Он больше живет за границей, чем в России. Говорят, капризуля, хуже меня! Но пишет так, что дрожь разбирает. Видел «Медного змия»? Ну и, само собою, Плюшара[71] позову, приятель как-никак и француз — нельзя обидеть, хотя не знаю, как он поладит с такими монументальными работами. И еще надо человек пятнадцать звать. Там работы бог знает, на сколько лет… И сложного будет немало…

Тут он нахмурился и некоторое время молчал, отвернувшись.

— А что будет сложно? — спросил Алексей, уловив тревогу в голосе хозяина.

Архитектор досадливо махнул рукой, будто ему не хотелось отвечать, но тут же и передумал.

— Тебе скажу, ладно… Боюсь я этих росписей по штукатурке! Сыро внутри собора, холодно, стены влажнеют, зимой будут индеветь. Почти все русские храмы не отапливаются: хватает летнего тепла. А фрески и к морозу привычны, терпят. Но сухая штукатурка на свинцовом грунте — дело иное. Да и мрамор внутри будет страдать. Как я сразу не понял, не знаю… И никто не понял, никто ведь мне не сказал! Разрабатываем, конечно, систему отопления, но надо многое переделать внизу, так что можно будет установить эту систему лет этак через десять. А писать они начнут вот-вот! Не посыпется у них штукатурка-то, а?

— А что же делать? — растерялся Алексей.

— Ничего, — буркнул Монферран, — работать. Может быть, и ничего. Но в любом случае, — тут он упрямо тряхнул головой, — в любом случае, так или иначе, надо добиться прочности росписей. Пускай думают. Только о том, что я сказал сейчас, ты не вздумай…

— А вы меня не предупреждайте! — обиделся Алеша. — Не впервые, слава богу. С кем-нибудь вы уже об этом говорили?

— Ни с кем, — надменно отрезал Огюст. — И ни с кем говорить не буду. Прежде пожара воду не льют.

— А с кем же вы отопление придумываете? — поймал хозяина на слове управляющий.

— Пока что сам с собою.

И, сердито отвернувшись, архитектор снова взялся за соболью кисточку и наклонился над акварельным листом.

На следующее утро он сразу отправился на строительство. Совершив обычный обход, выслушав мастеров и просмотрев отчеты своих помощников, он направился к мастерским мраморщиков, но его остановил вывернувшийся точно из-под земли мастер Максим Салин.

— Август Августович! Постойте-ка. Доброе утро!

— Доброе утро, Максим Тихонович. Ну вы точно черт из табакерки! Что-нибудь случилось?

Мастер заулыбался. Его доброе, по-былинному красивое лицо приняло лукавое выражение.

— Дурного ничего не случилось. А поглядеть кое-что надо. Не пойдете ли со мной в мою мастерскую минуток на пять?

Огюст сразу понял, в чем дело.

— Закончили?! — он так и подскочил от радости. — Вы закончили его, да?

— Так точно. Посмотрите? Одиннадцать лет ведь возился…

— Так ведь после работы! — воскликнул архитектор. — По-моему, вы быстро справились. Ах вы, умница, золотой человек!

Быстрым шагом они дошли до мастерской Салина — отдельно построенного небольшого домика. Внутри он был разгорожен надвое: в первой половине работали над деревянными заготовками двое подручных, учеников мастера, во второй священнодействовал он сам. Монферран знал, что Максим Тихонович часто засиживается здесь до глубокой ночи, если только не берет работу домой: инструментов и приспособлений он немало держал и на своей квартире.