— Что это значит? — вскрикнул молодой человек, еще не успевший испугаться и испытавший в тот момент одно только возмущение. — Что вам угодно?

— Огюст Рикар де Монферран? — спросил комиссар, приближаясь к нему вплотную.

— Да, — ответил молодой человек.

И вот тут холодный комок встал у него в горле. Было названо его имя, значит, это не ошибка…

— Вы арестованы, — сказал комиссар.

— За что?! — выдохнул Огюст, с неистовством пытаясь освободить руки.

— А вот этого я не знаю. И это уже не мое дело, — усмехнулся комиссар. — Да бросьте вы сопротивляться, молодой человек, не то я прикажу этим ребятам скрутить вас.

— И скрутим живо! — зло произнес старший из солдат, крепкий мужичище с могучими жестокими руками. — Нечего и трепыхаться, роялист проклятый!

И он так решительно заломил руку арестованного за спину, что хрустнул плечевой сустав. Огюст вскрикнул больше от гнева, нежели от боли, и, потеряв голову, закричал:

— Пусти меня, скот! Да как ты смеешь?!

Эти слова произвели немедленное и страшное действие.

— Что ты сказал?! — взревел солдат. — Вы слышали, ребята? Он меня скотом обозвал! Ар-р-ристо-крат паршивый!

— Прекратить! — вскричал комиссар, видя, что дело оборачивается дурно. Но не в его силах было сдержать ярость солдат.

— Что возиться с ним? — возопил второй страж закона. — Мало их таких? И всех еще судить? Много чести! Стрелять их как шакалов!

И он, вскинув ружье, направил его в грудь арестованного и взвел курок.

— Стреляй, стреляй, Жюль! — поддержал товарища старый солдат. — Ну его к черту! Кому он нужен!

В эти самые мгновения Монферран вдруг овладел собою.

— Стреляйте! — спокойно проговорил он. — Видно, судьба моя такая — умереть не от русской и не от английской, а от французской пули. Только не промахнитесь, черт возьми! Сердце вот здесь!

И он указал глазами себе на грудь, одновременно сделав ловкое движение плечом, от которого плащ на нем распахнулся. Дуло солдатского ружья уперлось в муаровую ленту ордена Почетного легиона.

— Ах, дьявол! — вырвалось у всех троих солдат и у комиссара.

— За что он у вас? — уже совершенно иным тоном спросил комиссар, ткнув пальцем в орден.

— Это не ваше дело, мсье, — сказал Огюст, — но если угодно, я вам отвечу: за спасение полка во время битвы при Ла-Ротье.

— О-о-о! — пожилой солдат взглядом сверху вниз окинул невысокую фигуру молодого человека.

Потом ладонь его решительно легла на дуло ружья Жюля.

— Оставь это, парень. Не годится стрелять офицеров, как кроликов. Может, он и в самом деле не виноват?

— Все может быть, — с сомнением протянул озадаченный комиссар. — А закон в любом случае надо соблюдать. Мсье Монферран, извольте подчиняться приказу. Вы арестованы.

— Да это мне давно ясно, — проговорил Огюст, делая над собою невероятное усилие и подавляя готовый вырваться приступ истерического смеха, — но прикажите им отпустить меня. Я сам с вами пойду, господа, не тащите меня через всю улицу за шиворот, как какого-нибудь карманника. И ради бога, комиссар, позвольте мне позвать моего слугу. Он там, в доме. Он выйдет, если я крикну ему… Я хочу попросить его сообщить одному из моих друзей о том, что произошло.

— Ну что же, на это я не могу возразить, — кивнул комиссар. — Отпустите его, солдаты. Жюль, сходите за его слугой.

«Другом», которому Огюст собирался сообщить о свалившемся на него несчастье, был разумеется, мсье Пьер Шарло. Будущий тесть архитектора имел достаточно связей, чтобы помочь ему даже в том случае, если его арест не был просто недоразумением…

На третий день заключения Огюста в тюрьме Ла-Форс в камеру к нему наконец явился долгожданный мсье Шарло.

— Господи помилуй, что все это значит?! — возопил он с порога, едва караульный со стуком захлопнул за ним дверь.

— Это значит, — пожимая ему руку, ответил Огюст, — что я стою над глубокой пропастью и мне очень нужна точка опоры, мсье Пьер. Кроме вас мне никто ее не предоставит.

— Но в чем вас обвиняют, черт бы побрал этих путаников?!

Горько рассмеявшись, молодой человек усадил своего гостя на тяжелый деревянный табурет и сел напротив него, на покрытую грубым одеялом железную кровать.

— Мсье, — проговорил он, — вы знаете, что у нас умеют сделать из мухи слона. Виною всему моя достопамятная встреча с императором Александром.

— Что?! — Шарло так и подскочил, пожалуй что, слишком удивившись, но Огюст, волнуясь, не мог этого заметить. — Разве у нас начался террор? За безобидный подарок русскому царю вас упрятали за решетку?!

— Увы! Но дело не только и не столько в подарке. Кто-то написал на меня донос, и в этом доносе утверждается, будто бы я давно уже был агентом Бурбонов, причем служил непосредственно князю Талейрану и бывал посредником между ним и графом Витролем, что я принимал участие в недавнем восстании Вандеи[33], передавал туда сведения из Парижа… И всему этому неопровержимое доказательство — мое «сказочное» появление перед русским императором, к которому простому смертному-де трудно было так быстро попасть. Кроме того, и мое свидание с Александром происходило в присутствии Талейрана и Витроля, которые якобы мне и помогли в уплату за мои услуги.

— Но это все, конечно же, ложь?! — хмурясь, спросил мсье Пьер.

— Вы, может быть, сомневаетесь? — Огюст в упор посмотрел на него, но по выражению лица ничего не смог понять. — Вы полагаете, что я кинулся с головой в эту бочку грязи, называемую политикой? Да я…

— Да знаю я, мой мальчик, что вы никакого отношения ни к Талейрану, ни к Витролю, ни к Вандее и ее мятежникам не имеете! — вскричал Шарло. — Но доказать-то это возможно или нет?

— О, в этом-то все и дело! — Огюст развел руками. — Моя встреча с русским царем произошла, я преподнес ему подарок, а какой, это уже неважно. Важно то, что он меня милостиво принял и выслушал. Ручаюсь, что займись этим какой-нибудь умный человек, ему бы просто смешно стало ото всей подобной чепухи, но тюремный следователь, с которым я беседовал, и который, уверяю вас, недавно яростно разоблачал и карал бонапартистов, готов отдать меня под суд. А суд, если только признает причастность мою к роялистам до отречения императора, может вынести мне смертный приговор, ибо это будет уже обвинение в измене присяге… Понимаете?

— Вы преувеличиваете, Огюст, ей-богу! — воскликнул мсье Пьер. — Не те сейчас времена, и его величество император скорее расположен миловать, чем карать. Суд не будет так жесток, да я полагаю, и до суда дело не дойдет. А я приложу все мои скромные силы, дабы помочь вам, и ручаюсь, что помогу, если, конечно, найду нужные пути и средства.

— Ради бога, найдите их! — молодой человек посмотрел на своего будущего родственника таким взглядом, что тот потупился. — Что бы мне ни угрожало, я из-за всего этого прежде всего место потеряю. Молино, узнав, что меня отдают под суд, тут же позаботится об этом: у него и так много лишних архитекторов… Куда же мне, а? В Сену?

— Ну, милый мой, откуда такие мысли? — возопил мсье Пьер. — На вас это не похоже!

Легкая краска проступила на лице Огюста, он устыдился своего порыва малодушия. Но тут же его губы скривила ироническая ухмылка, он махнул рукою и проговорил незнакомым глухим голосом, глядя не на Шарло, а в кирпичную темную стену своей камеры:

— Я устал, мсье! До мерзости… Я сознаю, что меня, как шахматную фигуру, двигают взад и вперед какие-то тупые, безмозглые силы! Меня! Человека, творца, черт возьми, если талант в этом мире что-то значит и дает право так называться… Я ненавижу войну, а мало ли мне пришлось воевать? Мне противно унижение и раболепство, а приходится унижаться и раболепствовать… Вот сделал один раз шаг смелый и отчаянный: преподнес Александру этот самый альбом, и меня винят во всех смертных грехах. Среди бела дня, на глазах у соседей, хватают возле своего дома и тащат в тюрьму, и какой-то идиот, какой-то скот, который не имеет ни убеждений, ни совести, называет меня изменником и государственным преступником, допрашивает и с грамматическими ошибками вписывает в протокол какие-то, с его точки зрения, умные фразы! Боже мой, как это перенести?!

вернуться

33

Вандея — область во Франции, ставшая центром монархических восстаний конца XVIII — начала XIX в.