Мимо по самому приплеску пробежал воевода Акинф Шуба, был он без щита и шлема. В руках простая секира. Воевода кричал как раз то, что хотел крикнуть Фома.

— Стойте! В реке всех перетопят! Назад не… — Тут вражья стрела ударила воеводу в голову повыше левого уха, и он рухнул лицом вниз.

Фома знал — Дмитрий Минин убит в самом начале битвы, а теперь этот. Рать осталась без воевод.

«Надо крикнуть! Надо остановить!» — мучился Фома. Через силу он приподнялся, широко открытым ртом захватил воздух, захлебываясь кровью, крикнул одно слово:

— Стойте! — и упал, как подкошенный.

Но москвичи и без того поняли, что за реку не уйдешь. Сброшенные с обрывов люди поворачивались и лезли вверх, прямо на копья литовцев. На береговом скате с новой силой закипела сеча, но Фома уже не видел, как русские изрубили отборную конную рать Ольгерда, как катились кони и всадники в воду и устилали своими телами берег, как старый Ольгерд, осерчав, сам повел свои рати на упорно отбивающихся москвичей, как едва вытащили князя из битвы.

Фома лежал на мокром песке, и только подрагивание век показывало, что он еще жив.

Жив был Фома и тогда, когда затих шум боя, и вороны сперва с опаской, потом все смелее спускались на трупы и принимались равно выклевывать и русские и литовские очи.

Фома лежал неподвижно. Но вот он почувствовал, что острые когти царапают его лоб. Ворон сел прямо на лицо и нацелился клюнуть глаз.

Дрожь пошла по телу Фомы, и птица, почуяв, что села на живого, испуганно взмыла вверх.

Вновь Лука глядел на созданную его замыслом белокаменную твердыню Москвы. Не чаял он, что так доведется увидеть эти башни и стены. И не белыми были они в багровом зареве ночного пожара. И Замоскворечье, и Занеглименье, и Великий торг, и Черторье — все горело. Ветер раздувал пожар, зажженный москвичами, уходившими за каменные стены в осаду, ветер нес красно–черные клубы дыма, ветер трепал гриву пегого конька, на котором сидел Лука. Коню наскучило стоять на одном месте, он переступал с ноги на ногу, встряхивал головой, тихо ржал, но Лука будто окаменел, не сводил глаз с Кремля. Рядом на громадном вороном жеребце сидел князь Ольгерд.

— Построил, — бурчал он. — С одной стороны Москва–река, с другой — Неглинка, а за реками круча. Тут и снаряда не подвезешь.

— Не трудись, княже, — откликнулся Лука, — твоим таранам эти стены не пробить.

— А это ты сейчас увидишь, мастер! Со стороны Великого торга подступ гладкий, а ров, вырытый тобой, мы завалили.

— Напрасно, только людей загубишь, — опять откликнулся Лука.

Ольгерд сердито фыркнул в седые усы. Помолчав, сказал:

— Ну что ж, поедем, мастер, к Великому торгу, посмотрим, крепки ли твои стены, — и пустил жеребца вверх по берегу Неглинной. За ним поскакали князья и бояре. В их толпе пришлось ехать и Луке.

«Скоро ли Ольгерд станет меня мучить? — думал он. — Боярин Василий пытал, немцы пытали, а этому все время перечу, задираю, а он меня на коня посадил, за собой таскает. Когда же пытать начнет?»

«Конечно, — думал Ольгерд, искоса поглядывая на мастера, — в застенок отправить его не долго, да что толку? Рыцари его пытали и то ни до чего не допытались, а палачи у них свое дело знают. Да и про что сейчас узнавать? Где в Кремле водяной тайник спрятан? Осень — дожди да снега. Москвичи в случае чего и на дождевой водице проживут. Нет, мастера надо взять хитростью, рано аль поздно, а проболтается же он, может, во хмелю, может, в задоре. Только бы сторожиться перестал!»

На Великом торгу, разметав не успевшие сгореть лари и балаганы, воины заваливали ров. Со стен в них прыскали стрелами, и много тел уже валялось на подступах ко рву. Взглянув на них, Лука по–стариковски ворчливо промолвил:

— Говорил я тебе, Ольгерд Гедеминович, не послушал ты меня. Эк сколько людей зря погубил.

— Ничего, ничего, мастер! Подожди, снаряд подвезут! Да вот и он!..

Лука оглянулся. Поперек площади полз таран. Люди, катившие его, спрятались внутри под двускатной крышей, за деревянными щитами стен, и потому казалось, что тяжелое чудовище само ползет по площади, направляя свое бревно прямо на стены кремля. Князь взглянул на мастера: «Как он?» А он будто и не встревожился, а, казалось бы, встревожиться было от чего: таран не простой. Бревно для него выбирали изо всего леса, вековая сосна без малого в два аршина толщиной. Конец бревна был окован острым стальным наконечником. Подвешенное на цепях бревно плавно качалось. Вот таран подошел вплотную ко рву, остановился, как бы раздумывая, и тронулся дальше, подминая своими сплошными колесами весь тот скарб, которым забросали ров. Во рву он все–таки застрял, и Ольгерд погнал людей на выручку. Литовцы облепили снаряд, как муравьи, и прямо на руках перетащили его на ту сторону рва. Переход тарана через ров дорого достался литовцам: москвичи засыпали их стрелами, но Ольгерд и бровью не повел, видя своих воинов, падающих в ледяную воду рва.

Князь смотрел только на бревно тарана. Вот снаряд остановился, бревно начало раскачиваться и, наконец, нанесло удар. И сразу же из–под стального наконечника брызнули осколки белого камня.

— Видал! — Ольгерд кричал, забыв всю свою важность.

— То облицовка летит, — спокойно откликнулся Лука, но князь его не слушал. Таран бил и бил, расширяя отверстие, и вдруг вместо треска разлетающихся камней послышался пронзительный скрежет металла. Ольгерд вздрогнул. Новый удар, и князь явственно разглядел искры, выбитые наконечником тарана.

— Ну вот и до настоящей стены дошло, — по–прежнему спокойно сказал Лука.

Ольгерд яростно повернулся к нему, губы его тряслись.

— Из чего же ты эти стены построил?

— Из булыги, княже. Ее же никаким тараном не возьмешь. Не бывать тебе, Ольгерд Гедеминович, в Кремле Московском…

Лицо Ольгерда исказилось. В зареве пожара оно казалось совсем красным, черные тени морщин прорезали его.

— Дай срок, зодчий, и в Кремль войду, и тебя заставлю эти стены срыть! — крикнул Ольгерд и, пришпорив коня, помчался к тарану. Литовцы замерли. Ольгерд мчался навстречу стрелам. Но кто посмеет остановить, образумить разъярившегося великого князя Литовского? Казалось, во всем литовском войске нет такого человека. Нет! Такой человек нашелся. Это был брат Ольгердов, Кейстут. Пустив своего скакуна на всю прыть, он успел перехватить Ольгерда.

— Стыдно, брат! Горячность пристала юнцам, но не тебе, у коего борода в снегу!

Ольгерд с размаху, как на стену налетел, стал.

— Стыдно! — сурово повторил Кейстут. — Прочь от стен!

Ольгерд повернул обратно. Вне обстрела он долго молча смотрел, как с бесплодным упорством таран бил в стену. Князь не сразу заметил, что в глухой звук удара стал вплетаться какой–то скрип, но люди, качавшие таран, тотчас поняли, что в бревне появились трещины, однако никто не посмел его остановить, а трещины росли, и наконец с громким треском бревно расселось: глубокая щель прорезала его.

Ольгерд сквозь зубы посылал проклятья неприступным стенам, он потемнел, увидев, что таран начали отводить от стен. Во рву снаряд опять застрял. Кейстут, подъехав к Ольгерду, тихо, чтобы другие не слыхали, посоветовал:

— Пошли помощь: им самим снаряд не вытянуть.

Ольгерд, не отвечая, поехал к Фроловским воротам, а оставленный таран, постепенно оседая, начал медленно валиться набок, в ров. Люди выскакивали наружу и попадали под стрелы. Никто не смел помочь им. Все понимали, что князь казнит своих воинов, посмевших отступать.

Ольгерд приказал подвести новый таран и бить по воротам Фроловской башни.

Будто про себя, но явно с расчетом, что князь услышит, Лука пробормотал:

— Пустая затея!

Ольгерд молчал, только желваки на щеках у него заходили. Однако оказалось: неудачу с первым тараном он учел, и, когда другой таран стал подходить к воротам, как тараканы изо всех щелей, полезли лучники. Они принялись бить стрелами в бойницы башни, так что защитникам и носа было не высунуть. Литовцы зашумели одобрительно.