На том и порешили. На прощанье с Волгой ушкуйники собрались выпить как следует, да не вышло. Разведчики просчитались. Еще солнце не успело сесть, как в слободе поднялся переполох. На том берегу Черемухи, за редкими сосенками, росшими в болотистой низине, показались всадники.

С гребня берега Александр Аввакумович следил за движением врагов. Конники покружили малость меж сосен и повернули обратно. Ушкуйники загикали им вслед, пока атаман на них не прикрикнул:

— Чего орете, вражьи дети? Лиха беда почин, есть дыра, будет и прореха. Дело скверное, настигли нас, уходить надо!

Кое–кто из ушкуйников покосился на атамана удивленно. До сих пор он был не из пугливых, а тут сразу оробел. Атаман, не слушая ворчанья и пересудов, всматривался вдаль. Чего он опасался, то и случилось. Меж сосен показались конники. Скакали они быстро, развернутым строем, прямо сюда. По всему видно, решили брать Рыбную слободу приступом.

«Значит, не одна сотня у Семена Мелика, — подумал Александр Аввакумович, — совсем оплошали мои разведчики». — Он оглянулся, до сторонам, заметил выглядывавшую из–за угла ближайшей избы Малашу, нахмурился, прикрикнул:

— Иди на ушкуй! Нечего тут… — Отвернулся сердито.

Малаша не послушалась, подошла, положила ему руку на плечо:

— Ты, Сашенька, никак робеешь? Много ли их! Да мы их в Черемухе перетопим, коли полезут.

Александр сбросил ее руку с плеча.

— Дура! Стяг–то их видишь?

— Вижу. На червленом поле белый конь. [153]Что из того?

— Московский стяг! А москвичи хитры и зря не полезут на погибель. Значит, много их, значит, нам погибель. Очумел я, што ль, чтоб с Москвой связываться! — И зычно крикнул: — Эй! По ушкуям!

В слободе поднялась тревога. Ушкуйники выскакивали из изб, взглянув на врага и разглядев московский стяг, бежали к Волге.

Откуда было знать ушкуйникам, что Семен сказал своим людям:

— Ударим на них сейчас. Утром разглядят, что за нами никого больше нет, и прихлопнут. А сейчас самое время…

— Иди ты на ушкуй! — еще раз прикрикнул Александр на Малашу. — Не до тебя тут! Не успеем мы отплыть — они тут будут. — Увидев пожилого новгородца, старавшегося навести порядок, атаман окликнул его:

— Осип Варфоломеич!

Тот рысью подбежал к Александру.

— Не поспеем в ушкуи сесть?

— Не поспеем, Александр Аввакумович!

— Задержать надо! Возьми десятка два людей, ударь в них стрелами.

Осип покосился на близких уже москвичей, откликнулся спокойно:

— Что ж, можно и стрелами, — повернулся, торопливо пошел в толпу. В шуме и криках едва был слышен его негромкий голос:

— Савка, Ванька, Глеб… ну–тко берите луки, пошли…

Потому, что Осип говорил спокойно и тихо среди шума и криков, люди сразу поняли, чего от них требуют, и, похватав оружие, побежали на берег Черемухи. Рыбак, чинивший свою снасть, бросил сеть, заспешил в гору.

— Стрел на ветер не бросать, — сказал Осип, натягивая лук. — Ну–ка, робятки, с богом!

Свистнули стрелы. Один из москвичей грохнулся с седла. Под другим повалился конь.

Атаман увидел, как нападавшие тоже схватились за луки, и не успели ушкуйники пустить по второй стреле, как на них обрушился дождь московских стрел. Нападавшие стреляли все вместе — простые воины, десятники, сам Семен. Осип огляделся вокруг. Его люди, хоронясь за рыбацкими челнами, лежавшими на берегу, стреляли вразброд, не целясь.

Москвичи ударили опять. Рыбак, не успевший добежать до своей избы, ткнулся лицом вниз. В спине его торчала стрела.

Ушкуйники стали выскакивать из–за челнов, норовили убежать, несколько человек упало. К Александру подбежал Осип.

— Пора уходить, атаман. Иначе перебьют!

Александр не успел ответить, у самого уха свистнула стрела, глухо ударила во что–то сзади.

Александр оглянулся. Малаша опускалась на землю. Левое плечо у нее было пробито стрелой.

Александр схватил ее, поволок к ушкуям.

Вдогонку опять прыснули стрелы.

Осень разгулялась вовсю. Низко над Шексной неслись косматые серые тучи, заволакивая дали мглистыми полосами дождей. Дороги стали непролазны, да и какие дороги по Шексне? Край лесной, дикий.

Сотня Мелика который день пробиралась прямиком, стараясь обогнать ушкуйников, перехватить их. Где там! Выедут на берег, начнут рыбаков расспрашивать, и выходит, что опять не настигли ушкуйников.

Вот и сегодня. Лесная тропа круто свернула к реке. Кони по осклизлому спуску пошли осторожно. Лес вокруг стоял уже совсем без листьев, темный, намокший от бесконечных дождей. Сверху сыпало и сыпало мельчайшей водяной пылью да время от времени с ветвей срывались тяжелые, крупные капли. У земли тихо и пасмурно, хотя ветер гудит в вершинах. Но вот наконец сквозь сеть веток проглянула светло–серая, холодная полоса реки. Семен остановил коня, всматриваясь в пустынный берег. Никого. Выехали к воде, и тут за шумом леса, за плеском волн явственно стали слышны глухие удары. Неслись они из–за ближнего мыса. Семен спешил отряд, повел его осторожно, без шума по самому приплесну, под кустами, свисавшими с берегового обрыва. Так они дошли до поворота и тут совсем близко увидали вытащенный на берег ушкуй. По–видимому, он напоролся на камень и пробил дно. С десяток ушкуйников возилось вокруг.

Семен выпрямился и, не таясь, пошел к новгородцам. Тем и податься некуда: бежать поздно, драться — неразумно: из кустов густо лезли москвичи. Семен, подойдя к ближайшему новгородцу, сказал спокойно:

— Дай–ка секиру.

Тот протянул ему топор. Семен тремя ударами разворотил в дне ушкуя большую дыру и, бросив топор, сказал:

— Довольно, други, погуляли, пора и честь знать. — Оглянулся на своих людей. — Перевязать!

Ушкуйники не противились. Где уж тут! Поперечь — изрубят. Только один ушкуйник вдруг кинулся прочь, но его тотчас сбили с ног. Он вскочил, рванулся из рук и повалился в кусты, увлекая за собой москвичей. Отбивался он молча, но ни треск сучьев, ни ругань московских воинов не могли заглушить коротких всхлипов, с какими дышал прижатый к земле новгородец. Семен, все так же без суетни, спокойно взглянул туда, где его люди возились с беглецом, которого наконец связали и выволокли из кустов на песок. Он лежал на боку, изредка порываясь встать. Семен подошел, наклонился над ним. Лицо у вора измазано кровью: в кустах ободрал.

Мелик посмотрел на него, потом оглянулся на других ушкуйников. Одеты они все примерно одинаково, и этот не лучше: такой же бараний полушубок, только что он его в кустах извозил и разорвал. Но Семен глядел на ноги. Все новгородцы в смазных сапогах, — и не диво, в Новгороде Великом в лаптях не ходят, — но у этого на ногах расшитые сафьяновые сапожки. Добыча? Нет! Сапоги явно русской работы.

— Так, — промолвил Семен, — ты, значит, у них за главного! Боярин ты, что ли? — Ушкуйник поднял голову, но Семен ему рта раскрыть не дал. — Помолчи, и без твоих слов все понятно. Как звать?

Пленник откинулся на землю, ответил чуть слышно:

— Михайлой.

— Прозвище?

— Поновляев.

— Так. Значит, попался. Значит, придется на московских харчах пожить.

Ушкуйник вдруг изогнулся, ощерился, приподнимаясь, на лбу вздулась жила, с трудом, но все же сел и сразу закричал, захлебываясь, срывая голос. Кричал он много и все больше без толку, но под конец ляпнул:

— Смотри, сотник, как бы тебе самому на наши харчи не сесть!

Москвичи захохотали. Поновляев исподлобья оглянулся вокруг и опять уставился на Семена. Мелик стоял над ним, заложив руки за кушак. Улыбался:

— Ты, вор, меня напугал. Кто же это меня словит, уж не Александр ли Аввакумович?

Ушкуйник затряс головой:

— Нет! Сашка ныне уже в Белозерске. Он домой спешит, с девкой, с Малашкой миловаться. Словить другие люди найдутся!

Это была новость. Попасть под нежданный удар — хуже того нет. По Семен и виду не показал, что слова ушкуйника его встревожили. Отвернулся. Торопливо старался понять, на что тот намекает. Чего–то он знает, но как у него тайну вырвать? Вспомнилась повадка Некомата. Семен, подзадоривая ушкуйника, захохотал: