Софоний так и не открыл глаз, пока над ним не прозвучал тихий оклик Микулы:

— Давай к воде! Я потащу, а ты здоровой ногой подпирайся, да нишкни ты. Не дай бог, услышат. Я челн добыл. Давай, давай, подпирайся, тащить мне тя не под силу…

Софоний тяжело перевалился через борт прямо в воду, плескавшуюся на дне челна. Дед проворно оттолкнул хлипкую посудину, взгромоздясь на корме, принялся быстро работать веслом.

Софоний шевельнулся. Челн сразу черпнул бортом.

— Лежи! — цыкнул Микула. — Ты эдак нас утопишь, челн верткий, долбленка.

— Куда мы плывем?

— Обратно, на тот берег. Под носом у ордынцев проскочим, а там и Волжские ворота недалече.

— Не пустят нас. Князь Михайло и в Медные и в Оринины ломился, не открыли ему врат.

— Молчи! Аль те невдомек, потому нас и пустят, что князя не пустили.

Софоний ухватился за борт, преодолевая боль, сел на дне. Глядел на близкие факелы ордынцев. Дед беззвучно греб. Время от времени и он поглядывал назад, но не на татарские огни, а на слабо мерцающую точку второго маячного костра.

«Ванька там! Молодец, внучек, костра не потушил», — думал дед и чуть кивал головой в лад взмахам весла, а может, в лад своим думам.

Но Ваньки у костра не было. Завидев, что костер деда Микулы потух, он пошел к нему и сейчас стоял у холодного пепла. В сером предрассветном сумраке можно было уже разобрать, что костер не сам потух, а затоптан. Пригнувшись, Ванька принялся разбираться в путанице следов.

«Вот здесь деда волокли, здесь след обрывался, а рядом следы от подков, значит, на коня подняли…»

Ваня не успел выпрямиться, на плечи упал аркан, стянул руки. Веревка змеиным движением скользнула в траве, рванула, опрокинула навзничь.

До слуха дошел окрик:

— Тот, второй, костер потушить!

Откуда было знать парню, что сам князь Михайло кричал о его костре.

С Ярилиной плеши [258]была видна вся круглая чаша Плещеева озера. По темно–синей воде, покрытой пенными беляками, быстро летели тени облаков. Там, где в озерном просторе отражались лучи солнца, вспыхивали тысячи искр. Князь Владимир Андреевич, взглядывая на озеро, невольно жмурился от этого бегучего блеска. Ветер с озера теребил его светлые волосы. Шлем князь снял. Рядом, около потухающего костра, стояли Дмитрий Иванович и воевода Боброк.

— Значит, — расспрашивал Боброк мужика дозорного, — ты увидел, что соседний костер потух, и свой потушил. Как он потух — сразу или просто прогорел?

— Нет, Митрий Михайлович, не прогорел костер, светил ярко, глядь — нет как нет. Потушили. Ну и я на свой две бадьи вылил.

Боброк задумчиво потер лоб, поглядел на мокрую золу костра.

— И с той поры ни огня, ни дыма?

— Нет, не было.

— А не прозевал?

— Да што ты, боярин, — начал сердиться мужик, — чего меня пытаешь? Сколько годов дозорную службу несу. Нет от града Владимира знаков, не обессудь.

Боброк помолчал, похмурился на свои мысли, наконец сказал:

— Тверичи с ордынцами к Владимиру подошли, а что дальше? Почему маячные костры потухли? Ужель владимирцы испугались и ворота открыли?

— Нет, — возразил Дмитрий, — владимирцам верю. Может, дозорных побили?

— Может статься…

— Тогда маяков ждать нечего, — вмешался в разговор князь Владимир и тут же сам себя перебил: — Вон из Переславля два конника скачут, не иначе гонцы. Э, да никак это Игнашка Кремень да Карп Олексин.

— Они, — согласился Дмитрий, — а за ними следом еще кто–то поспешает.

Гонцы мчались, не жалея коней. Еще с полгоры Карп закричал:

— В Переславль татары от посла Сарыхожи приехали, с ними тверской боярин, он татар уговорил сюда к тебе, княже, ехать. Спешат супостаты, а нас Семка Мелик послал в обгон, чтоб тебя упредить.

— Ладно, пусть едут, авось, и узнаем, почему костры потухли.

Боброк подошел с плащом.

— Надень, Дмитрий Иванович, не гоже послов встречать по–походному в простой броне.

Дмитрий Иванович проворчал в ответ:

— Много чести, — отстранил протянутый плащ и опустил вниз стрелку шлема, предохраняющую лицо от поперечных ударов, — пусть видят, что мы не шутки шутить вышли.

Глядя на него, и Владимир надел свой шлем, опустил стрелку по–боевому.

Поднимаясь в гору, послы перевели лошадей на шаг. Одолев подъем, остановились: ждали — князья подойдут, придержат стремя, помогут ордынским вельможам слезть.

Ни Дмитрий, ни Владимир не шевельнулись. Тверской боярин взглянул на ордынцев, те кивнули, боярин выехал вперед, не поклонясь, о здоровье не спросив, начал сразу:

— Посланы мы к тебе, князь Московский, от Великого князя Володимирского и Тверского и всея Руси Михайлы Александровича и от посла царева мурзы Сарыхожи. Скажи, Дмитрий Иванович, доколе еще терпеть твои беззакония? Великий князь ярлык на великое княжение привез, а владимирцы, твоего наущения послушавшись, в бесовской гордыне врата закрыли. Теперь расхлебывай кашу, как знаешь. Мурза Сарыхожа осерчал, зовет тебя во Владимир к цареву ярлыку.

Дмитрий несколько мгновений молчал, на него смотрели и враги и свои, ждали, что он ответит. Слегка побледнев, Дмитрий промолвил:

— Передай послу — к ярлыку не поеду!

Боярин откинулся на седле, отпрянул от такого слова, а Дмитрий продолжал негромко, но твердо:

— Передай Михайле Тверскому — на великое княжение его не пущу. — Выдернув меч наполовину из ножен, Дмитрий спросил: — Видал? Скажи о мече князю. — Со звоном бросил меч обратно в ножны.

— Передай мурзе Сарыхоже, да смотри передай, не слукавь, — ему, послу, путь чист, прошу его милость ко мне на Москву. Передашь?

— Передам.

— То–то! А соврешь, рано или поздно до тебя доберусь, тогда пеняй на себя и милости не жди.

— Но ярлык… — начал было боярин.

— Довольно! — перебил его Дмитрий. — Поезжай прочь. Бога благодари, что, уважая посольский чин, я твое невежество стерпел, когда ты о моем здравии спросить позабыл. Нечего поминать ярлык! Сказано: к ярлыку не еду!

Трясущимися руками дед Микула ударял стальным кресалом [259]по кремню. Звезды искр, летевших от огнива, казались под солнцем бледными, немочными, падали на трут, тухли. Дед терпеливо продолжал высекать огонь, наконец тонкая струйка дыма поднялась над трутом.

Раздув трут, он склонился над костром, зажег, потом запалил второй и, отойдя к северу на двадцать шагов, развел третий. Присев на чурбашек, посматривал вдаль.

«Ага! Запалил, — улыбнулся дед, увидав над лесом три дымных столба. — Побежали дымы ко граду Переславлю. Добро!..»

Вечером того же дня Фома ворвался в собор Спаса, где шла вечерня.

— Княже! Митрий Иванович! На Ярилиной плеши дымы!.. — рявкнул он на весь собор. Люди шарахнулись в стороны, дьякон оборвал возглас, уронил кадило. Угли и ладан рассыпались по майоликовому [260]полу. Князь вздрогнул, повернулся всем телом к Фоме, несколько мгновений смотрел на его потное, напряженное лицо, потом шагнул без разбора прямо на дымящиеся угли и, оставляя на желтых и зеленых плитах черные следы, пошел к выходу. Народ повалил за ним.

С переславского вала ясно были видны три дыма, поднимающиеся в тихое вечернее небо над Ярилиной горой. Не проронив ни слова, Дмитрий стоял, смотрел в проем заборола. [261]Так же молча стояли на стене ближние люди князя. Наконец Владимир Андреевич нарушил молчание:

— Похоже на то, брат, что меч, который ты тогда только наполовину вытянул, князю Михайле знаком.

— И страшен, — вставил свое слово Боброк.

Владимир засмеялся:

— Именно страшен! Ушел Михайло Александрович от Владимира и, нас убояся, на полуночь подался, вон третий дым куда отодвинут.