— Уртакчи? Зачем тебе, хлеборобу, в Сарай–Берке быть?

— Подать платил. Уртакчи я, на чужой земле сижу, на земле мудрого Хизра, ему ныне и подать везу.

— Так. Поезжай, — милостиво разрешил десятник, опуская плеть. Перебирая тонкими ножками, ишак побежал неторопливой рысцой. Десятник глядел вслед. «Уртакчи? Похоже на то. Кафтан старый, выцветший и ишак полудохлый, а что–то не так. Клянусь бородой Магомета, врет он! Где я его видел?»

Всадник тем временем завернул за угол и ударил ишака пятками в брюхо, но ишаку спешить было некуда и он продолжал трусить понемножку. «Подхлестнуть ишака? Нет! Нельзя. Оглянуться? Тоже нельзя!» Спину сверлил пристальный взгляд ханского десятника. Еще колено переулка и, слава Аллаху,— дом Хизра. Всадник слез, застучал в ворота. Привратник не хотел его пускать, начал препираться:

— Станет ли с тобой, оборванцем, мудрый Хизр говорить?

Гость наконец рассердился.

— Открывай, старый верблюд, пока цел! — По властному окрику привратник сразу узнал гостя, ахнул:

— Аллах! Сам Челибей к нам приехал!

Челибей, не замечая низких поклонов, быстро прошел во двор, ведя осла в поводу, только тут он позволил себе оглянуться. В щели между закрывавшимися воротами мелькнул десятник караула, выезжавший из–за угла.

Мурза нахмурился, но тут же стер морщину со лба: негоже, если привратник тревогу баатура заметит.

— Где мудрый Хизр?

— В саду, рудник благодеяний, в саду он, преславный мурза!

Челибей сверкнул на привратника глазами:

— Когда мурза приезжает в кафтане нищего уртакчи, только ишак будет орать на весь переулок: «Мурза! Мурза!» — И, бросив повод в руки опешившему привратнику, он пошел в сад.

Там, в кружевной тени деревянной резной беседки, на алом ковре дремал Хизр. Рядом, на глиняном блюде, украшенном подглазурной росписью, кучкой лежали яблоки, груши, персики. Над ломтиком дыни гудели несколько пчел. Услышав шаги, старик приподнялся на локте, с первого взгляда узнал Челибея, удивленно поднял брови. Мурза загородил своими широкими плечами вход в беседку и, не приветствуя хозяина, сказал напрямик:

— Тебе, Хизр, достаточно хлопнуть в ладоши, позвать слуг, и проклятый отступник, ханский изменник, грязный пес Челибей будет в руках Азис–хана, ибо ханский караул узнал меня, шел следом и теперь стоит у ворот этого дома.

Хизр вскочил.

— Какая собака пролаяла тебе, что я забыл старые добрые обычаи Орды? Гость всегда гость! Если даже он враг, я буду защищать его до последнего своего дыхания. Садись!

Опускаясь на ковер рядом с Хизром, Челибей сказал:

— Хороший ты старик. Иногда я даже верю, что ты в самом деле бессмертный Хизр, так много сохранил ты в душе сокровищ нашей простой, суровой и славной древности. Я не хочу быть твоим врагом, Хизр.

— И я не хочу видеть в тебе врага, — старик, все еще хмурясь, мотнул головой. На мочке уха у него качнулась, сверкнув на солнце, массивная золотая серьга в виде кольца с осмиугольным яхонтом. [148]— Но ты изменил хану, ты перебежал к шакалу Мамаю…

Челибей вскочил, затопал на старика ногами.

— Остановись, Хизр! Ты хочешь сказать, что мы все же враги! Нет и нет! Ты поглупел, мудрый Хизр, ты разучился различать день и ночь, друга от врага!

— А ты разучился холодным словом разить противника. Раньше умел.

— Теперь не умею. — Челибей опять повалился на подушки. Дышал он тяжело, на лбу у него поблескивали капельки пота.

Мурза долго молчал. Хизр тоже молчал и следил, как, словно тучи, проносились отсветы мыслей на лице мурзы. Наконец гость заговорил:

— Ты хотел назвать меня врагом, я пришел к тебе как к другу. Меня ты не обманешь. Я же знаю, что ты, задумав посадить ханом в Орде Хидыря, назвался святым Хизром, да простит тебе Аллах твой грех. Лучше ли других был твой Хидырь?

Старик пристально глядел на мурзу.

— Ты прав! Я лгал людям, рассказывая, что дела великих ханов прошли перед моими глазами. Я думал: если бы в Орду в самом деле пришел бессмертный Хизр, хану легче было бы поднять силы Орды. Не моя вина, что измельчали ханы и Хидырь оказался таким же, как и остальные. Ныне не лгать уже нельзя, ибо люди, поверившие в мою святость, не простят мне обмана.

Старик откинулся на подушки, прищурясь, смотрел на мурзу.

— Я понял тебя, Челибей, — негромко сказал он наконец, — владея моей тайной, ты задумал грозить мне… Я…

Челибей перебил его:

— Ты не понял, святой Хизр! Я тоже думаю: приди в Орду Хизр, беды миновали бы нас. Но Хизр не приходит ни сюда, в Сарай–Берке, ни к нам, в степи… Но он должен прийти! Брось все это, — Челибей широко махнул рукой вокруг, — богатство не к лицу бессмертному Хизру. Если ты еще не устал искать сильного хана, поспеши! Надень опять свой рваный халат, иди в степи!

— Что ты советуешь мне, проклятый Аллахом изменник!

Но мурза и бровью не повел, будто и не слышал крика старика.

— Я изменник? Да! Я изменил хану, ибо Орда выше хана! Грызясь друг с другом, ханы губят силу Орды, видя это, я бежал к Мамаю, и не стану обманывать тебя: Абдулла–хан только пестрая кукла, как те расписные глиняные игрушки, что продаются на базаре. Да, хан у нас Мамай…

— Стой! — Хизр подался вперед, яхонт в его серьге сверкнул каплей живой крови. — Помнишь ли ты, как клялись наши предки Чингису?

Челибей только отмахнулся:

— Пока останется хоть один кусок мяса твоего рода или хоть немного травы, смазанной жиром его, иной не будет нам ханом! Так, что ли?

— Так!

— Вот и дожили! Ханы наши — только слава, что Чингисова рода, а что в них от Чингиса осталось? Истинно трава, смазанная жиром его. Видя это, я отрекся от клятв мертвецам!

— Что ты говоришь, Челибей?

Мурза точно и не слышал горестного возгласа Хизра. Он спросил:

— Видел ты знамение на солнце?

— Видел.

— Солнце было, как серп, и рога его смотрели на нас, на Орду смотрели. Задуматься о том надо.

— Думаешь, беды грозят нам?

— Беды? Их и без знамения много. Шайтаны вражды выпрыгнули из котла времени. В Сарай–Берке Азис–хан засел, за Итиль–рекой наши, Мамаевы, орды кочуют, в Наровчате Тагай сидит, в Булгарах — Булгат–Темир, в Цитрахане — Салычей. [149]То не беды, то гибель Улуса Джучи! А знаешь ли, что затевают в Москве? Каменную крепость возводить начали. Митя–князь пока зубы не показывает, пока смирен, пока он — верный пес ханский, подожди, из–за каменных стен он зарычит волком. Они все такие — волчье племя — урусы. Сам Бату–хан боялся их!

— Ты бредишь, Челибей! Бату–хан, да будет благословенно имя его, покорил Русь. Ты бредишь!

Мурза упрямо мотнул головой.

— Бату–хан боялся их! Он одел Русь пеплом, он покорил это злое племя, но дальше в Европу пошел, да и повернул. Даже избив русских людей и разрушив города их, он боялся оставить за спиной Золотой Орды этот упрямый лесной народ. Пока не поздно, надо завершить дело Бату–хана! Надо истребить урусов.

Челибей говорил горячо, убежденно, а главное — говорил то, что иногда приходило в голову и самому Хизру. Слова мурзы падали горячими углями в сухую траву размышлений святого Хизра. Постепенно свирепея от слов мурзы, Хизр вдруг вскочил, забыв о старости, метнулся по беседке. Челибей следил за ним с нескрываемым насмешливым интересом. Уже не гостеприимный добродушный старик, а необузданный вельможа ордынский проглянул в Хизре, что–то хищное было в этом метавшемся по беседке старике.

— Счастливее всех на земле тот, кто гонит разбитых врагов, грабит их добро, любуется слезами людей, целует жен и дочерей противника… [150]— Хизр выкрикивал эти страшные слова хрипло, со злобой.

Челибей наконец прервал Хизра. Говорил он холодно и спокойно.

— Нет, Хизр, нет! Эти слова уже не годны ныне, хотя их и любил говорить великий Чингис. Перебить, разграбить, сжечь — это так, но целовать их жен и дочерей! Спаси Аллах от соблазна! Их дети, рожденные от наших воинов, все равно станут нашими врагами. Нет, Хизр, нет! Не целовать их жен, но вырезать чрева им, но лошадиными копытами топтать младенцев. Спалить леса, чтобы ни единый не схоронился в чащобах. В черную пустыню превратить всю Русь! Вот что надо сделать.