Сильный западный ветер нагоняет на берег высокие волны, которые с шумом разбиваются на мелководье и катят гальку сначала к суше, а потом, отступая, утягивают в море. По меркам Средиземного моря сейчас сильный шторм. По меркам Северной или Южной Атлантики — рабочая погода, всего-то баллов шесть-семь. Я специально выбрал такую ночь. И потому, что шум моря будет заглушать частично или полностью наши действия, и потому, что в случае ранения меня пообещали положить в лодку и оттолкнуть от берега. Надеюсь, этого хватит, чтобы переместиться в другую эпоху. Я сказал своим сослуживцам, что у моего народа принято отправляться в царство мертвых на лодке, как и у египтян, но не по Нилу, а по морю. Отнеслись с пониманием. Египтяне легко зачисляют в свой пантеон чужих богов, точнее, считают, что чужих богов не бывает, и чтут чужие религиозные ритуалы, особенно связанные со смертью.

Я медленно карабкаюсь вверх по отвесному обрыву. Ашкелонцы поработали основательно, стараясь сделать его непреодолимым, но песчаник он и есть песчаник, слишком мягкий материал для надежной защиты. Западный ветер прижимает меня к неровной, бугристой поверхности, от которой исходит сладковатый, пряный запах. Мне кажется, в этих краях все, включая навоз, пахнет именно так. Для меня этот запах — запах Востока. Камни еще не растеряли тепло, накопленное за день. Я наощупь нахожу между ними впадину, вдавливаю в нее бронзовый костыль с крюком на другом конце, а потом вбиваю его поглубже деревянным молотком. К крюку привязываю крепким морским узлом веревку с мусингами, после чего перецепляю карабин страховочного троса за нее между последними двумя костылями. Если сорвусь, пролечу всего с метр. Придерживаясь за последний вбитый костыль, нахожу ногами точки опоры и поднимаюсь выше на метр-полтора, где вбиваю следующий. Я не имею альпинистской подготовки, поэтому действую, наверное, не совсем рационально, зато предельно надежно. Пару раз чуть не сорвался. Появлялось желание плюнуть на все, спуститься вниз и послать другого, но я уже прошел две трети маршрута, и спускаться теперь страшнее, чем пониматься.

Самыми напряженными были последние метра три. Я ждал, что наверху появится человек с копьем и потыкает им в мою дурную голову несколько раз, пока она вместе с туловищем не полетит вниз. Как бы ни шумело море и как бы тихо не колотил я молотком, все равно наверху могли услышать и проверить, кто нарушает их покой. Положив ладонь левой руки на край верхней площадки, я замер, ожидая удар по ней. Потом ждал удар по голове, когда перемещался вверх, поднимая ее над краем. Наверху было темно и тихо. Настолько тихо, что звенело в ушах. Я лег на край обрыва грудью, а затем прополз вперед метра три. Чем дальше был от обрыва, тем увереннее себя чувствовал. Отдышавшись и успокоившись, привстал сперва на одно колено, потом на второе, потом выпрямился во весь рост. Никто не поднял тревогу, не кинулся ко мне. Такое впечатление, что я забрался не в город, а на плато в пустыне. Если бы не деревянный столб, являвшийся частью подъемного механизма, я бы так и подумал. Привязав к столбу веревку, нашел три небольших камушка и кинул их вниз один за другим. Это был сигнал, что все в порядке, можно подниматься следующему.

Я сел на теплую твердую поверхность у столба, прислонился к нему спиной и посмотрел на небо. Оно казалось белесым из-за множества звезд, больших и маленьких, очень ярких и не очень. Я никогда не мечтал побывать на них, мне и здесь нравится. Мне без разницы, есть на них жизнь или нет? Уверен, что есть, но встречаться с инопланетянами не хочу, даже если они умнее, образованнее, культурнее и гуманнее, чем земляне. В первый раз они, может быть, прилетят из любопытства, которое принято называть научным интересом, но обязательно наступит момент, когда интерес станет не только научным, потому что выживать можно только за счет кого-то, более слабого.

Солдат, который поднимался вторым, сопел так громко, что я услышал его метров за десять. Он был высок по меркам этой местности и эпохи и широкоплеч. Облачен в матерчатый доспех и шлем. За спиной закреплены прямоугольный с закругленной верхней гранью щит высотой сантиметров семьдесят, двухметровое копье и хопеш в деревянных ножнах. На поясе висит кинжал в кожаных ножнах.

— Иди сюда, — позвал я шепотом, когда он вскарабкался на верхнюю площадку и присел, всматриваясь в темноту. — Сиди здесь, встречай остальных и вместе с ними жди, когда я вернусь.

— Хорошо, сенни, — прошептал он, продолжая дышать тяжело, с присвистом.

Со стороны моря не было даже хлипкой стены из сырцового кирпича или хотя бы глинобитного дувала. Жители Ашкелона были слишком уверены, что тут к ним не подобраться. Единственной преградой были сооруженные впритык метрах в двадцати от края обрыва, высокие, одноэтажные здания с широкими двустворчатыми дверьми, закрытыми изнутри, наверное, склады, разделенные на три части двумя широкими проходами, сейчас заваленными камнями и бревнами. Возле завалов не было ни души, если не считать кошку, которая блымнула в мою сторону горящими, зелеными глазами и бесшумно исчезла. Собаки в этих краях по улицам не шляются. Собачатина — любимое блюдо не только нищеты, но и богатых иевусеев.

Я, чертыхаясь про себя, перебрался через ближний завал. На него накидали сверху сухие ветки какого-то растения с длинными и цепкими колючками, которые буквально впивались не только в мою одежду, но и в тело, а когда начинал высвобождаться, ломались с громким хрустом. Дальше была широкая улица с двухэтажными домами по обе стороны, обращенными к ней глухими стенами. Возле первого дома справа спали на циновках под навесом из тростника пять ашкелонских воинов, которые, как понимаю, обязаны были дежурить у завала. А чего у него дежурить?! Египтяне стоят с других трех сторон, на штурм идти не собираются. У ближнего была длинная густая борода, за которую я и дернул, чтобы разбудить его. Умер он быстро, словно только и ждал случая распроститься с жизнью. Остальные дергались дольше, особенно предпоследний, у которого было безволосое юное лицо. Тебя убьют, а ты не спи на посту…

Караул у второго завала спал под таким же навесом и на таких же циновках, только возле первого дома слева. Пятый охранник проснулся сам из-за хрипа умирающего соседа.

— Кто ты? — если я правильно понял, задал он вопрос испуганным голосом, а после того, как я закрыл ему рот ладонью, попробовал укусить ее, а затем оторвать двумя руками, и протяжно и глухо взвыл, когда острое лезвие моего кинжала распанахало его шею.

В перерезанном горле клокотала кровь при частых и коротких вдохах-выдохах, а ашкелонец все еще пытался судорожно оторвать мою руку от своего рта, будто она мешала ему дышать. Я не убирал ее до тех пор, пока он не затих.

Когда я вернулся к месту подъема, там уже собралось десятка два солдат египетской армии. Они притащили наверх несколько веревок с мусингами, которые одним концом закрепили за опоры подъемных механизмов, а второй опустили вниз. Теперь наверх поднималось сразу по несколько человек. Оставив возле каждой веревки по одному человеку встречать и направлять в нужную сторону поднимавшихся, остальных разделил на две группы и приказал тихо разбирать оба завала, складывая камни на всякий случай вдоль стен в проходах.

К моменту начала утренних сумерек наверх поднялись не только четыре сотни выделенных мне солдат, но еще и несколько десятков из других подразделений, а внизу ждали своей очереди около тысячи. Оказывается, ашкелонцы не удосужились даже разоружить механизмы для подъема грузов, поэтому, как только я это разглядел, сразу начали поднимать солдат и с их помощью. Механизмы состояли из лебедок с большими барабанами, имевшими рукоятки по бокам и напоминавшими двойной штурвал, и выносных поворотных стрел. Канат с лебедки пропускали через шкив на конце стрелы и подвешивали на него деревянную платформу, на которую и грузили где-то с тонну всякой всячины. По два человека с каждой стороны за рукоятки вращали барабан, опуская или поднимая грузовую платформу. Всего их было три, и на каждую помещалось по пять тяжелых пехотинцев. Легкие пехотинцы поднимались по веревкам с мусингами.