К Алалаху мы подошли во второй половине дня. Ворота были закрыты. Никто не вышел нам навстречу, не предложил решить вопрос мирно. На стенах и башнях, как обычно, толпились воины и другие горожане. Сдаваться они не собирались. Я тоже не собирался прощать им такую борзость.

Собрав командиров отрядов, объявил:

— Располагайтесь вокруг города и ведите себя спокойно, будто мы собираемся осаждать долго и нудно. Когда стемнеет, оставьте только самые необходимые костры. Все остальные затушить и в темноте перенести лестницы поближе к городским стенам.

Лестницы мы заготовили на двух предыдущих привалах, когда стало понятно, что мимо Алалаха без шуток не пройдем.

— Штурмовать будем ночью? — спросил Пандорос, малость подрастерявший гонор после разгрома каркемишцами.

— Нет, — ответил я. — Между волком и собакой.

Это выражение очень нравилось моим воинам. Часами они пользуются редко, хотя в каждом городе есть солнечные. Обычно солнечные часы при храмах, потому что более-менее точное время нужно знать только жрецам. Всем остальным хватает ночи и дня, который делится на две части — до полудня и после. Благодарямне, у них появились утренние сумерки — время между волком и собакой. Как это выражение прорвется через века и приживется у римлян, а потом у французов, пусть гадают историки.

Ночью случилась морось. Назвать дождем это реденькое, невзрачное и непродолжительное влагоизлияние у меня не поворачивался язык. У нее был один плюс — прибила пыль. Все-таки приятнее идти, когда не першит в носу и горле. От моего шатра до линии атаки метров пятьсот. Видимость пока плохая. Шагаю осторожно, стараюсь не наступать на кожаные мешки и бурдюки, оставленные воинами, которые уже подошли ближе к стенам, ждут сигнал. Стоят группами. Уже не строго по племенному принципу, а, скорее, по боевому родству, с кем уже ходил на штурм, на кого надеешься, как на себя. Еще пара походов — и превратятся в одно племя.

Небо начинает сереть. Уже можно различить стены и башни. Я останавливаюсь перед ахейцем лет тридцати пяти. В сумерках его лицо кажется серым, как у мертвеца, пролежавшего пару дней в холодную погоду. Вроде бы он из первого призыва, но могу и перепутать.

— Что скажешь? Пора штурмовать? — обращаюсь к нему вполне серьезно.

— Да пора бы, — не очень уверенно отвечает ахеец.

— Раз ты так считаешь, то придется нам выполнять твой приказ, — говорю я шутливо и дружески хлопаю его по плечу.

Те, кто меня слышал, смеются, может быть, тонко льстя. Начальство любит, когда смеешься над его шутками, даже если юмор туповат.

— Вперед! — тихо командую я.

Так же тихо мою команду передают по цепочке влево и вправо. Воины, стоявшие впереди, берут вязанки хвороста, доски и лестницы и неторопливо шагают к сухому рву шириной метров пять и глубиной не больше двух. Алалахцы даже не потрудились расширить и углубить его. Вязанки летят на дно рва, заваливая его, доски кладутся через него, образуя мостки. Те, кто с лестницами, переходят по мосткам, а остальные или ждут очереди, или спрыгивают в ров на вязанки и выбираются на противоположной стороне. Шума производим много, но на городских стенах пока тихо.

Только подумал так, как где-то левее заорали истошно:

— Тревога! Тревога! Напали!…

Мои воины сразу задвигались быстрее. На стенах не должно быть много алалахцев. Наверняка многие спят у себя дома, уверенные, что штурм будет не скоро. Пока они услышат крики, пока очухаются от сна, пока оденутся и снарядятся к бою, пока добегут до стен и поднимутся на сторожевой ход или на площадку в башне, пройдет время, за которое нам надо смести дозоры и закрепиться наверху. Тогда можно считать город захваченным.

Я перехожу ров по двум доскам, положенным рядом. Они гнутся подо мной. Падать придется всего метра два и не в воду, но все равно стремно. Переступив на землю, вздыхаю облегченно. Впереди очередь у лестницы. В основном это «охотники», присоединившиеся к моей армии. У них святая обязанность идти на штурм первыми. Завидев меня, расступаются, предлагая лезть без очереди. Я машу рукой: не надо, подожду.

Меня привлекают алалахцы на сторожевом ходе, которые пытаются остановить моих воинов. Я пришел с луком, потому что уверен, что саблей махать вряд ли придется. Слишком слаб городской гарнизон против моих воинов, захвативших уже столько городов. Надев зекерон и тетиву, натягиваю последнюю, разминая руку. Лук тихо поскрипывает, будто недоволен тем, что оторвали от спокойного отдыха в колчане.

Воины рядом со мной, позабыв, что надо подниматься по лестнице, участвовать в штурме, следят за моими манипуляциями. Все знают, что у меня самый тугой лук, что стреляю не так, как все, но дальше всех, и попадаю метче. Им хочется увидеть это, чтобы потом поделиться личными впечатлениями, а не чужими рассказами. В то, что ты видел сам, верят быстрее.

Посветлело уже настолько, что я различаю лица защитников города на сторожевом ходе. Я выбираю ближнего слева от лестницы, который в промежуток между зубцами стреляет из лука по тем, кто поднимается. Лук у него простой. Но и дистанция всего метров десять, так что все стрелы, так сказать, в тему. Когда он целится в очередной раз, моя стрела попадает ему в правую щеку и, судя по тому, как дернулась кожаная шапка, вылезает над левым ухом. Не успев выронить лук, он падает в промежуток между зубьями, а потом сползает на сторожевой ход. Его соседу, тоже лучнику, я попадаю в правую руку. Стрела пронзает ее насквозь и до половины залезает в грудь. Этот сразу роняет лук, но еще какое-то время стоит неподвижно, решая, видимо, умирать или еще пожить малехо? Дальше я снимаю трех копейщиков справа от лестницы, и стоявшие на ней в ожидании, когда передние продвинутся, начинают движение. Больше никто им не мешает, так что очередь начинает быстро рассасываться. Я помогаю соседям слева и справа, растратив еще десяток стрел, после чего прячу лук в колчан и поднимаюсь по лестнице. На сторожевом ходе возле нее лежат десятка два трупов. Большая часть — алалахцы. Доспехи у них кожаные, усиленные на груди и плечах дошечками. Только у одного бронзовый шлем и надраенная, овальная, нагрудная пластина. Вспомнил почему-то, что в бытность мою князем Путивльским такую пластину, только стальную, называли зерцалом. Таки в нее можно было посмотреться, как в зеркало. Как в кривое зеркало, чем и развлекались иногда дружинники.

Наверху я опять достал лук и послал еще несколько стрел вниз, где улицу перегораживал отряд из полусотни горожан, вооруженных, чем попало. Первым делом убил вооруженного мотыгой с длинной рукояткой. Это придурок размахивал сельскохозяйственным орудием из стороны в сторону, никого не поражая, зато мешая сражаться и своим, и чужим. Не люблю, когда портят зрелище. Всё-таки смертный бой завораживающе красив, несмотря на кровь, крики и стоны. Остальные мои стрелы сразили алалахцев из задних рядов, чтобы случайно не задеть своих. Сзади обычно стоят не самые отважные, что подтвердилось и на этот раз. Потеряв четыре человека, они решили, что сделали ради своей защиты достаточно и разбежались по домам или укрытиям. Памперсов сейчас нет, но что-нибудь обязательно поменяют.

Лестница вниз, идущая вдоль стены, имела деревянные перила. Пока что это считается роскошью. На каждой ступеньке приходится выбирать: наступать на труп или раскорячиваться? Сперва выбираю второй вариант, а потом первый, потому что так быстрее. Слышу, как стонет под моей ногой раненый, и приказываю идущим за мной добить его.

На улице у стены тоже лежат убитые. Странно, вроде бы сопротивления сильного нет, а погибших алалахцев много. Наверное, понимают, что пощады им не будет, предпочитают умереть в бою. Во всех нынешних религиях смерть в бою засчитывается богами в плюс и улучшает пребывание в подземном мире.

Дворец правителя был сравнительно скромен. Я даже подумал, что это дом богатого купца, потому что имел широкий двор и два больших склада. Во дворе на коленях стояли Наассон и его семейство из пяти жен и почти трех десятков детей разного пола. Видимо, были еще и старшие сыновья, которые или погибли, или сбежали, или прячутся. Я приказал своим воинам не убивать правителя. Надо, во-первых, допросить Наассона и узнать, почему у него зашкаливает борзометр, а во вторых, сделать всю семью рабами. В шахты по добыче железной руды на острове Эльба постоянно нужны рабочие без квалификации, чтобы грузить, перетаскивать и выгружать тележки. Работа не самая тяжелая, но почему-то на ней быстро дохнут. В сражении Наассон не участвовал, хотя для своих сорока двух лет выглядел довольно бодрым. Наверное, поэтому так смело вел себя, надеялся, что погибать будут другие, а он отсидится за их спинами, пока… Вот это «пока» и не давало мне покоя.