— Присели! — скомандовал я.

Все шесть шеренг пикинеров опустились на левое колено, прикрылись щитами и выставили вперед свое главное оружие. Перед скачущими колесницами вырос длинный и широкий частокол. Ни одна нормальная лошадь на такой не полезет, сколько ее ни бей. У египтян были нормальные лошади. Возницы начали поворачивать, давая сенни возможность обстреливать нас из лука. Вот только переводить стрелы на закрытых щитами пикинеров глупо. Более разумным было стрелять в лучников и пращников, стоявших врассыпную позади фаланги. Те отвечали и были более результативными, потому что лошади — более крупная мишень, не имеющая возможности уклониться. Да и у экипажей колесниц возможностей уклониться и закрыться щитом было меньше, чем у моих стрелков. Я тоже выпустил полтора колчана стрел, убив десятка три лошадей и десятка полтора сенни. Возниц не трогал. Они, по большому счету, угрозы не представляют.

Обмен любезностями продолжался от силы минут пятнадцать, после чего примерно треть уцелевших колесниц понеслась в обратном направлении, огибая своих пехотинцев с флангов. Перед фалангой образовался широкий завал из человеческих и лошадиных трупов и сломанных или лишившихся тягловой силы колесниц.

— Встали! — приказал я.

Мой приказ понесся по шеренгам влево и вправо, и вслед за ним от центра к флангам поднимались воины. Первые три шеренги приготовили пики к бою, последние три — положили пики на плечо.

— Подойти вплотную к завалу! — отдал я следующий приказ.

И этот приказ понесся по шеренгам, после чего фаланга нестройно двинулась вперед. Завал был кривой. Я хотел было выровнять фалангу, но потом подумал, что так будет лучше. Пусть враг перебирается между сломанными колесницами и трупами, ломая свой строй.

Мои лучники и пращники обошли фалангу с флангов и заняли место перед ней, чтобы обменяться стрелами и камнями с коллегами из вражеской армии. Последние наступали как-то не очень активно. Видимо, судьба колесниц навела их на крамольные мысли. Да и по большей части стрелки были из союзных отрядов, явно не готовых умереть за Та-Кемет.

Зато вражеские копейщики наступали слажено и браво. Копья несли поднятыми вверх, опустив их только перед завалом. Там, как я и предполагал, строй копейщиков развалился на отдельные группы и так и не слился вновь, потому что помешали мои пикинеры. Застоявшись, они начали дружно работать длинными и тяжелыми пиками. Двигали ими не так быстро, как враги легкими копьями, но, благодаря большей длине, поражали на безопасном расстоянии. Редкому египетскому копейщику удавалось протиснуться между пиками и поразить моего воина. Обычно его закалывали до того, как дотягивался наконечником копья до щита, большого и крепкого, усиленного железными полосами.

Я стоял на колеснице позади центра фаланги и наблюдал, как сражаются мои пикинеры. Действо было однообразное и со стороны казалось скучным. Звуки боя слились в монотонный гул, из которого изредка вырывался очень громкий предсмертный вскрик или победный вопль. Казалось, сражение будет длиться до наступления темноты и закончится ничьей. У меня не было воинов, чтобы направить их в обход и ударить врага с тыла, если не считать сместившихся на фланги лучников и пращников, а египтяне не утруждали себя хитрыми маневрами, предпочитали проламывать врага лобовой атакой.

Первые признаки нашей победы я заметил через… даже не скажу точное время, мне показалось, что через час. В бою время движется по кривой, а порой складывается впечатление, что еще и умудряется пересекаться само с собой. Менее приученные сражаться в строю и быстрее поредевшие отряды союзников на флангах начали «крошиться». Сначала из строя выпадали только раненые, которые, покачиваясь, прихрамывая, прижимая руки к ранам, оседали или падали на землю или брели к противоположному краю долины, к обозу, где должны быть лекари. Затем раненых стало заметно больше. Эти сразу направлялись в сторону обоза и шли намного быстрее первых. Вскоре они перестали изображать раненых, а некоторые даже побежали, уклоняясь по большой дуге от нескольких колесниц, которые курсировали по полю позади строя. На колесницах были то ли командиры союзных отрядов, то ли уцелевшие египетские колесничие, решившие продолжить участие в сражении в роли заградительного отряда. Я заметил пару стычек между отступавшими и колесничими. Дезертиры обычно очень смелы с теми, кто мешает им спастись. И на этот раз они перебили экипажи двух колесниц, после чего остальные укатили ближе к центру долины, за спины копейщиков-египтян, которые еще сражались.

Переломный момент наступил, когда побежали союзные отряды, стоявшие на правом фланге. Это им больше всего досталось ночью. Ломанулись не по отдельности или малыми группками, а все вдруг. Большая группа из нескольких сот человек, побросав щиты и копья, побежала к противоположному краю долины, к дороге, ведущей к тракту Алалах-Угарит. Я послал вестового на наш левый фланг с приказом, чтобы поворачивали вправо и нападали на вражеский центр с фланга и тыла, а лучники и пращники преследовали убегающих. Заметив, что побежал правый фланг египетской армии, ломанулся вслед за ним и левый, а потом и центр, на который к тому времени надавили с трех сторон мои пикинеры. Небольшая часть египетских копейщиков еще пыталась какое-то время сопротивляться, но, оказавшись в полуокружении, побросала копья и подняла вверх правую руку, сдаваясь.

Я снял шлем, изготовленный из металлических пластин, покрытых сверху белой тканью, чтобы не нагревался на солнце, смахнул рукой слой пота со лба. Волосы на голове тоже были мокрыми, словно недавно помыл, и легкий ветерок охлаждал их. Особого, яркого чувства радости от победы не было, только облегчение, что все закончилось, можно расслабиться.

Город Угарит обзавелся новым фрагментом крепостной стены на месте разрушенного. Стена там стала выше примерно на метр. Я не собирался осаждать город, несмотря на то, что его правитель Никмадду не просто выделил отряд египтянам, но и сам возглавил его. Мне было интересно, зачем это трусливое глуповатое ничтожество решилось на такой отчаянный поступок? Неужели был уверен на все сто процентов, что победят египтяне? Чтобы услышать ответы на эти вопросы и заодно сообщить, во что выльется жителям Угарита предательство их правителя, я послал гонца к Никмадду с требованием прибыть ко мне. Это ничтожество гордо заявило, что не желает со мной говорить, что вместе с остатками египетской армии, спрятавшейся за городскими стенами, продержится до подхода подкрепления из Та-Кемета. Не знаю, со своего голоса он пел или подсказал Джет, легко раненый во время сражения. В любом случае наглеца следовало наказать. До прибытия подкрепления из Та-Кемета, если его пришлют, в чем я сомневался, у нас было не менее двух недель, которые нужны только на то, чтобы суда с воинами добрались сюда из Мен-Нефера. А ведь надо еще переварить черную весть и принять решение, сколько корпусов и как перебросить, а потом собрать суда и погрузить в них воинов и снабжение. Думаю, в моем распоряжении не меньше месяца, но уже недели через две начну посылать дозорные суда на юг, чтобы появления египетской армии не стало неприятным сюрпризом.

Я объезжаю Угарит на колеснице, захваченной на поле боя. Ее кузов снаружи по бокам украшен тонкими золотыми пластинами с узорами в виде виноградной лозы, которая как бы оплела его, а спереди золотой овал с барельефом бога Птаха с посохом в руке. Эта колесница влетела в яму-ловушку и потеряла левое колесо. Белые жеребцы таскали ее за сбой по полю, пока мои воины не поймали их. Колесо нашли и присобачили на место, после чего колесницы преподнесли мне. Больше ведь никто не достоин такого ценного подарка. Как мне сказал Пентаур, раньше колесница принадлежала Аменемхату, сыну Менхеперрасенеба, великого жреца Птаха. Предыдущий владелец вместе со своим возницей неудачно вылетел из нее, после чего был додавлен копытами и колесами. Надеюсь, к тому времени он уже был мертв.