Пентаур был возницей у сенни по имени Дуауф, сына писца. Папаше не по карману была дорогая колесница и молодой возница, поэтому и взяли старого и хромого. Им повезло не попасть ни в одну яму-ловушку, но дальше везение кончилось — обе лошади были убиты лучниками, так что экипажу пришлось покидать поле боя пешком. Если молодой Дуауф легкой трусцой смылся с поля боя и спрятался в Угарите, то хромой Пентаур успел добраться лишь до конца долины, где и сдался в плен.

Я не узнал его среди толпы пленных, когда, проходя мимо, услышал:

— Мой господин! Сенни Арза!

Это имя я тоже стал забывать, а вот голос своего бывшего возницы помнил. С трудом опознав постаревшего Пентаура, спросил:

— Ты как здесь оказался?! Мало тебе было захваченной добычи, решил еще награбить на старости лет?!

— О какой добыче ты говоришь, мой господин?! После твоего отъезда меня чуть не казнили, решив, что я все знал, но не доложил. Потом поверили и отпустили, но забрали почти все, что я имел. Мне не на что было содержать семью, младшая жена бросила меня, и мне опять пришлось работать в конюшне при учебном центре, а потом, как я думал, повезло устроиться возницей. Видимо, боги отвернулись от меня после того, как я перестал служить тебе, — поведал он грустным голосом.

— Как знать, может, действительно повезло, — произнес я и, признавая свою вину в его бедах, предложил: — Если хочешь, можешь опять стать моим возницей.

Нынешний возница меня не устраивал, потому что лошади не любили его. Бывает так изредка: человек любит животных, а они его нет. Случается и обратное, но реже. Все-таки животные разбираются в людях лучше, чем люди в животных.

— Это больше, чем я мечтал, мой господин! — воскликнул Пентаур, подняв руки к небу.

Он и рассказал мне много интересного о нынешней жизни в Та-Кемете, о делах в корпусе «Птах», о Джете, Никмадду и правителях других городов-государств. Отец его бывшего сенни дружил с писарем Джета. Как следствие, дружили и их сыновья, служившие у этого командира. Отец-писарь рассказывал сыну-сенни новости из штаба, а тот частенько делился ими с другом в присутствии Пентаура. Слуги порой знают больше, чем их господа.

— Держись дальше, — приказал я Пентауру, когда мы миновали отремонтированный участок крепостной стены.

На башнях появились египетские лучники. Им скучно сидеть в осаде в чужом городе, поэтому мечут стрелы во всё, что шевелится за крепостными стенами.

Мы поднимаемся к вершине холма, к городским воротам, которые выходят на восток и от которых начинается дорога на Алалах. По обе стороны от ворот по фронтальной башне, выдвинутой вперед метров на шесть. Перед башнями сухой ров шириной метров семь. Деревянный мост через ров затащили внутрь города. На дороге остались борозды. По нашу сторону рва насыпан вал высотой метра два, по верхушке которого установлены деревянные щиты, за которыми прячутся мои воины. Здесь постоянно дежурят две сотни лучников и пикинеров, а метрах в трехстах от них шатры и шалаши, в которых еще восемь сотен. Это самое удобное направление для вылазок и бегства из города.

Воины приветствуют меня радостными криками. Так кричит только победители. Они били разные армии, маленькие и большие, и даже ранее непобедимых хеттов и египтян, они захватывали разные города, они уверены, что сильнее всех — и это помогает им побеждать.

Мы проезжаем мимо них и начинаем спускаться вдоль южной стены города. Ее давно уже не ремонтировали. Стена почти не пострадала во время землетрясения, поэтому горожане не сочли нужным позаботиться о ней, только замазали трещины рядом с угловой башней. Под этой трещиной выдалбливают первую камеру, а метрах в двадцати от нее — вторую. К обеим камерам ведут деревянные галереи, накрытые сверху свежими бычьими шкурами, которые постоянно поливают морской водой, чтобы не загорелись. Угаритцы несколько раз пытались это сделать, не пожалев ни факелов, ни оливкового масла. Руководит работами Халкеус. Он настолько уверенно делает это, что я воздерживаюсь от советов, которые готов раздавать сутки напролет и забесплатно. И сколько дней продлятся работы, тоже не спрашиваю. Ответ был дан на второй день, когда Халкеус убедился, что в этом месте под стенами мягкий, пористый ракушечник. Работают три вахты по четыре часа через восемь. Такой щадящий график необычен для людей этой эпохи. Они привыкли работать по четырнадцать-шестнадцать часов с короткими перерывами на перекус.

— Нужны еще люди? — спросил я на всякий случай.

— Нет, — ответил Халкеус, — и так много тунеядцев.

Рабов у нас с излишком. Держим их на скудном пайке, но все равно уходит много еды. Надо бы продать часть, но работорговцы не появляются. Может быть, потому, что боятся купить пленных египетских солдат. Такого не продашь в Та-Кемете и не посадишь на весла галеры, которая ходит в эту страну, потому что там их сразу освободят. Более того, купца могут еще и оштрафовать за то, что издевался над отважными воинами доблестной и непобедимой египетской армии.

Пентаур направляет колесницу к берегу моря, где установлен мой шатер. Кормить вшей и клопов в домах припортовой слободы я отказался. Неподалеку от моего шатра на берег высунуты носами три галеры с острова Айнок. Они грузятся на Милаванду, куда отвезут часть трофеев. В сражении с нами они не участвовали. Да, отдали по требованию и продавали по желанию много вяленой рыбы египетской армии, но это бизнес, ничего личного. На рейде стоят мои суда. Они заканчивают погрузку самого ценного из того, что досталось мне, включая рабов — искусных мастеров из Каркемиша и Алалаха вместе с семьями. Я продолжаю создавать проблемы будущим археологам, которые, разрыв могилы этрусков, будут ломать голову, как на Апеннинском полуострове оказались в больших количествах люди самых разных галлогрупп из самых разных и далеких регионов? Завтра утром мои суда снимутся на Пуплуну. Пойдут по прямой, огибая острова Кипр, Родос и Крит с юга. По крайней мере, я надеюсь, что сделают так, а не будут тащиться вдоль материка.

В последние ночи мне снятся печальные сны. Причина печали не понятна, что печалит меня еще больше. Из-за этого сон у меня стал чуткий. Просыпаюсь по несколько раз за ночь из разговоров часовых, криков ночных птиц и прочих громких звуков. На этот раз меня разбудил разговор Нецера с кем-то. Мой раб убеждал собеседника, что я сплю, что лучше меня не беспокоить. Собеседник настаивал, что ему надо срочно увидеться со мной.

— Приведи его, Нецер! — крикнул я.

В шатре всю ночь горит масляный светильник, заправленный оливковым маслом. Из-за его вони каждую ночь я решаю, что больше никогда не буду кушать оливковое масло, но утром забываю об этом. Я сажусь на топчане, застеленном овчиной, беру со столика серебряный кубок с белым вином, смешанным с водой, делаю два глотка. Климат здесь такой влажный, что пить хочется постоянно. Через несколько минут всё выпитое появится на моем теле в виде пота.

В шатер заходит человек в темной тунике и черном плаще с капюшоном, который закрывает верхнюю часть лица, а на нижнюю отбрасывает тень, из-за чего и ее не видно, поэтому создается впечатление, что лица нет вовсе, только темное пятно. На ногах у визитера кожаные сандалии. Значит, знатный человек.

— Садись, — показываю ему на трехногую табуретку, стоявшую по другую сторону столика, и приказываю рабу: — Налей ему вина, Нецер.

Прийти ночью в одиночку знатный угаритец мог только по одной причине — чтобы предать своих. На тайные переговоры от лица всего города в первый раз приходят, как минимум, в сопровождении слуг.

— Что ты хочешь предложить? — спрашиваю я, когда Нецер наливает ему вина в серебряный кубок.

— Мы выдадим тебе Никмадду вместе с семьей, людей реки, кто уцелеет, и заплатим за его предательство медью, — выпаливает он и откидывает капюшон.

Черные курчавые волосы с легкой сединой, высокий лоб, прорезанный глубокими морщинами, что, по моему мнению, является признаком завистливого характера, властное лицо с длинным толстым горбатым носом, короткая борода, ровно подстриженная снизу. Я видел этого человека в свите правителя Угарита. Имя не помню, но вроде бы приходится родственником Никмадду.