Это место я приметил, когда воевал с шасу. Так теперь устроен мой мозг, что любую местность оцениваю на предмет устройства засады, как мной, так и против меня. Здесь дорога проходила по впадине между холмами, поросшими деревьями и кустами, за которыми легко спрятаться. Вторым преимуществом было то, что выехавшие из Гезера рано утром добирались сюда именно тогда, когда солнце находилось над южным склоном, более удобным для размещения лучников. Стрелять в ответ против солнца везде тяжко, а в этих краях — особенно. Не помогает даже традиционный египетский макияж. Луки у ахейцев простые, не очень мощные, но и дистанция плевая — метров пятьдесят-семьдесят. Надо быть очень паршивым стрелком, чтобы с такого расстояния промахнуться, особенно в первый раз, когда нападения не ждут.

Я сам расставил ахейцев по позициям и занял место в центре, потому что хозяин каравана обычно находится посередине его. Ехал он на самом крупном осле. Бедному животному досталась самая тяжелая ноша. Точно не скажу, но на вид хозяин каравана тянул центнера на полтора. При этом тело его расширялось к заднице, словно жир стекал под силой собственной тяжести и почему-то застревал там. Меня всегда удивляла склонность людей с избыточным весом к путешествиям. И ведь не скажешь, что это очень уж эффективный способ похудеть. На голове у хозяина каравана был белый немс с желтыми тонкими полосками, напоминающий фараоновский. Интересно, носит ли он этот головной убор и в Та-Кемете? Впрочем, египтяне спокойно относятся к попыткам быть похожим на фараона. Это даже считается как бы восхвалением своего правителя. Многие берут имя действующего фараона. Сейчас если не каждый пятый, то каждый десятый мужчина Та-Кемета зовется Мернептахом.

Моя стрела попала хозяину каравана в область сердца. Белая льняная рубаха на тонких бретельках в том месте вмялась в жирное тело и быстро пропиталась кровью. При этом ездок продолжал сидеть, как ни в чем не бывало, а осел — везти его. Следующие мои стрелы выкосили шедших рядом с ним четырех охранников с полутораметровыми тонкими копьями и закинутыми за спину круглыми щитами из прутьев, обтянутых воловьей кожей. Обычно поближе к хозяину, в зависимости от его комплексов, держатся самые лучшие или самые льстивые. Я подумал о нем хорошо, поэтому ликвидировал их первыми.

В это время мои подельники уничтожали остальных охранников, а заодно и рабов, взявших в руки оружие. Наверное, рабам жилось при этом хозяине хорошо, иначе бы не рискнули защищать его. Больше десятка охранников и рабов разбежались: кто ломанулся по дороге в обратную сторону, кто — в кусты. Пусть живут. Нам нужен груз, а не трупы.

— Выходим! — крикнул я ахейцам.

Они добили раненых, вынули стрелы и обобрали тела. Двух рабов, не оказывавших сопротивление и не сбежавших, привели ко мне. Оба были немолоды. Тусклые лица выражают полную покорность судьбе. Может быть, такое выражение появилось за многие годы рабства, но кажется мне, что выражение первично, а рабство — всего лишь его результат.

— Не убивай нас, комендант крепости! — взмолился один, опознавший меня.

— Зачем мне вас убивать?! — искренне удивился я. — Более того, если будете хорошо служить, по прибытию в Сор отпущу вас на волю.

Как ни странно, мое обещание не произвело на них благоприятного впечатления. Может, не поверили, а может, не сочли такую перспективу радостной. Есть люди, которые свою грязную, тесную и такую знакомую клетку ни за что по своему желанию не променяют на незнакомый роскошный дворец.

— Начали движение! — приказал я ахейцам.

Впереди, в километре от места засады, нас ждут колесницы и повозки, оставленные под присмотром женщин и двух моих рабов-мужчин. Как бы, пока грабим мы, не обобрали нас самих.

Город Сор состоит из двух частей: береговой, большей по размеру и обнесенной крепостной стеной высотой метров пять с половиной, и островной, расположенной через узкий пролив и защищенной стеной метра четыре. Видимо, безопасности на полтора метра стен добавляло море. Во время нападения жители береговой части дрались, сколько могли, а потом перебирались на островную. На острове нет источников воды, собирают дождевую в цистерны, а дожди здесь зимой бывают на зависть тропическим, и подвозят с материка. Подземный водопровод проложен прямо к берегу моря напротив острова. Сейчас на нем имеются две гавани: на севере Сидонская, на юге-востоке Та-Кеметская. В обеих обрабатывались по паре десятков судов, парусных (круглых) и галер. С удивлением узнал, что галера — финикийское слово. Впрочем, аборигены пока что не считают себя всего лишь каким-то финикийцами, а сорянами, отважными и богатыми.

Я был в Соре в двадцать первом веке, грузился табаком и хлопковой бумагой. Тогда он назывался арабами Сур, а европейцами Тир, и являлся зачуханным ливанским городишкой, увядшим в тени Бейрута. Остров был соединен с материком дамбой, по которой проложен водопровод и проведено электричество. Юго-восточная гавань была засыпана песком и застроена. Город охранялся ЮНЕСКО, потому что в нем сохранились многочисленные развалины построек греческого, римского, византийского, рыцарского, раннеарабского периодов. У меня даже сложилось впечатление, что в Тир свезли развалины из разных стран. В общем, скучающему капитану там было, что посмотреть. Заодно вспомнить уроки истории, как этот город семь месяцев сопротивлялся Александру Македонскому, по приказу которого впервые остров был соединен с материком дамбой. Потом будут защищать еще много кто и много от кого, в том числе сарацинов от крестоносцев и крестоносцев от сарацинов. Я еще тогда подумал, что Ближний Восток — проклятое место, незаживающая рана, которую люди постоянно расковыривают. Или именно здесь семиты платят за грехи, совершенные по всему миру, и, как заведено у них, платят не те, кто грешил.

Я рассчитал три десятка охранников, которых мы наняли в Секхеме — большом торговом городе, где продали колесницы, оставив только одного из жеребцов, более крупного, на котором ехал верхом без седла. То еще удовольствие! Мышцы ног отвыкли от верховой езды, так что первые три дня я больше шел пешком, чем ехал. При этом походка у меня была враскорячку, как у настоящего морского волка. Ахейцы посмеивались надо мной. Они были рады продаже лошадей, потому что имели с этими животными взаимную антипатию. Если до Секхема мы шли по ночам, то от него — днем и вместе с другими караванами. Здесь их было намного больше. После Та-Кемета, где грузы в основном перевозили по реке, количество купеческих караванов на дорогах казалось неправдоподобным. Каждый день мы встречались с длинной, растянувшейся на сотни метров, вереницей нагруженных повозок и арб и навьюченных ослов и лошадей, принадлежащих десяткам хозяев. Складывалось впечатление, что все аборигены или торгуют, или охраняют купцов. Хотя были еще и крестьяне на полях и в садах, у которых мы покупали еду, потому что у них дешевле, чем на постоялых дворах.

Я настоял, чтобы никто не смотрел, какой груз захватили, пока не прибудем в Тир. Догадывался, что везем много ценного, из-за чего у какой-нибудь нестойкой души могло сорвать башню. Или у всех ахейцев одновременно. Наверняка они заглядывали в корзины, когда снимали их на ночевках с ослов, но видели только то, что лежало сверху, и не в тех, в которых были золотые предметы. Добыча оказалась даже более ценной, чем я предполагал. В четырех корзинах лежали две золотые короны с лазуритами, три статуэтки какого-то бога, не египетского, наверное, изготовленные на заказ, две сотни золотых браслетов разной формы, по пять сотен колец и пар сережек с полудрагоценными камнями и без. В остальных — пергамент, плащи и сумки из шкур африканских животных, в основном зебр и жирафов, разные предметы из слоновой кости и стекла разных цветов. Египтяне умеют делать и бесцветное стекло, правда, мутноватое и довольно толстое, потому что технологию выдувания пока не освоили. Выгоднее было бы продать все вместе, чтобы не конкурировать между собой, и потом поделить, но я решил не навлекать на себя подозрения в нечестном дележе, забрал причитавшуюся мне десятую часть, а остальное отдал ахейцам: пусть делят, как хотят.