Я приказал подвести юношу ко мне, спросил его на египетском, который обязательный второй язык у богатых финикийцев:

— Ты кто такой?

— Никмадду, — тихо, испуганно ответил юноша.

Поскольку не добавил больше ничего, надо было понимать, что все и так знают, что он — наследник престола. Точнее, если убитый мной во дворе — его отец, то уже правитель Угарита.

— Этого содержать отдельно и в хороших условиях, — приказал я.

Увидев, насколько богат Угарит, я пришел к выводу, что просто так ограбить город и уйти — глупо. Шумерский опыт подсказывал, что люди готовы безропотно платить тому, кто их победил. Некоторые делают это долго, некоторые не очень. В любом случае я ничего не потеряю, потребовав с захваченного города ежегодную дань. Если они привезут ее хотя бы раз — уже хорошо, а если два и больше — и совсем прекрасно.

В тронном зале со стен содраны панно из слоновой кости. Трон тоже вынесли и присовокупили к другой ценной добыче. Никто не сомневался, что его получу я. Трон мне не нужен от слова абсолютно, однако и отказаться не могу. Это будет рассматриваться, как отказ от верховной власти, и тот, кому при дележе достался бы трон, а этим человеком, скорее всего, стал бы Пандорос, претендовал бы и на нее. Через весь зал тянется общий низкий стол, составленный из многих, принесенных сюда из других комнат и даже зданий, и накрытый самой вкусной едой. Питье — вино и пиво — в кувшинах разносят и наливают рабы. По обе стороны стола сидят на низких табуреточках командиры отрядов. Во главе стола — я и юный Никмадду, новый правитель Угарита, утвержденный мной. На нем чистая пурпурная рубаха, подпоясанная ремнем с треугольными бронзовыми бляхами. Волосы причесаны и распущены — он теперь взрослый. Ссадина на лбу покрылась корочкой, а синяки вокруг глаз частично потемнели, частично пожелтели. Отныне Угарит — данник Милаванды, а Никмадду — мой вассал. Больше никто не посмеет навешивать ему «фонари».

— Если мы перестанем посылать подарки Аменмесу, он может напасть, — предупредил меня юноша.

В Та-Кемете, оказывается, уже три месяца новый фараон. Мернептах перед смертью назначил своим приемником не старшего сына, а младшего брата. Такой расклад и помог мне принять решение по Угариту.

Я сказал новому правителю города-государства:

— Если потребует дань, передашь Аменмесу мои слова: «Если он нападет на Угарит, я разобью его армию, а потом приплыву в Та-Кемет и помогу моему другу Сетти занять трон, незаконно захваченный дядей».

Я не пылал дружескими чувствами к Сетти, не собирался подписываться за него, но помнил, что лучший способ захватить какую-либо страну — развязать в ней гражданскую войну и помочь слабой стороне, чтобы уничтожали друг друга подольше, а потом добить ослабевшего победителя.

— Если ты успеешь приплыть, — возразил Никмадду с опаской, хотя я ни разу не позволял себе орать на него или бить, видимо, сказывается правильное отцовское воспитание.

— Аменмес не нападет, — заверил я. — Слишком шатко его положение, чтобы отправить так далеко большую армию. Кто тогда защитит его самого, если вдруг племянник поднимет бунт?!

— Думаешь, Сетти решится бунтовать? — спросил юноша.

— Не знаю, — честно ответил я, — но и Аменмес не знает, и даже Сетти не знает. Все будет зависеть от обстоятельств. Уход армии из страны может стать именно тем обстоятельством, которое подвигнет племянника на действия, даже если он этого не хочет. Вокруг него много жадных и решительных людей, которых не устраивает их нынешнее положение. Свита подчиняется тебе, а ты подчиняешься свите.

— Мой отец никому не подчинялся, — возразил Никмадду.

— Поэтому на троне теперь сидишь ты, а не он, — сказал я.

Юноша глуповат и труслив. Это еще одна причина, по которой я сделал его правителем и вассалом. Глупые и смелые и умные и трусливые долго на троне не сидят. Причем, как я наблюдал неоднократно, глупые трусы властвуют дольше, чем умные смельчаки. Да и подданным при них живется лучше.

За пиршеским столом царит беззаботное веселье. Мертвые соратники похоронены по древнегреческому обычаю — сожжены, а недогоревшие кости сложены в глиняные кувшины и зарыты. Добыча поделена, причем ее так много, что большую часть придется оставить. Забираем только самое ценное. Из рабов — молодых девушек и юношей, по одному на простого воина и два на командира. Того, что привезет домой каждый воин, хватит ему, чтобы безбедно встретить старость. При наличии, конечно, мозгов. Подозреваю, что немалая часть добычи осядет в забегаловках Милаванды и других городов. Что ж, каждый вправе сам решать, ради чего он рисковал жизнью.

— Когда пойдем в следующий поход? — спрашивает меня Пандорос, сидящий ошуюю.

Те командиры, кто слышал вопрос, замолкают, прислушиваются.

— На следующий год, — отвечаю я и добавляю шутливо: — Не знаю, как вам, а мне надо время, чтобы распорядиться захваченным в этом походе.

Командиры улыбаются, весело гомонят. Они получили по три доли, а кто-то и больше. Я отдавал командиру на весь отряд, а он распределял, согласно их внутреннему договору. Обычно командиру полагалось три доли, но в некоторых отрядах — пять. Мне досталась десятина от всей добычи, точнее, от самой ценной. Дешевое каждый мог брать в неограниченном количестве, если найдет для него место на своем судне. Представляю, сколько будет криков, ругани завтра утром, когда двинемся в обратный путь. Все суда переполнены, много чего придется выкидывать, чтобы элементарно не утонуть.

Милаванда уверенно превращается в самый богатый город всего Средиземноморья. Египетские города вдали от морского побережья не в счет. На малом полуострове, на котором расположен город, не осталось свободного места, застроен весь, за исключением пятисотметровой оборонительной зоны, которая начинается от рва и в которой я запретил строить что-либо без моего разрешения. На этом большом пустыре пасется скот и проводятся ярмарки: весенняя, перед началом посевной, и осенняя, после сбора урожая. Самое забавное, что на это время у представителей всех племен, населявших город и окрестности, выпадают праздники их богов, отвечающих за сельское хозяйство. Боги носят разные имена, но просят их милости одинаково — забивая скот и жертвуя им кровь, которую все равно не употребляли, часть мяса — жрецам, а остальное съедая вместе со всеми желающими. Местные нищие — куда без них?! — в такие дни отъедались до отвала. Я в вопросы религии не лезу, потому что это дело тонкое и нервное. Если человек хочет быть дураком, не надо ему мешать, а то поумнеет и такого натворит…

Свободное время я трачу на постройку двух новых судов такого же типа, как предыдущие, только длиннее на пять метров, благодаря чему количество гребцов на них увеличится на шесть человек и будут брать тонн на двадцать больше каждое. В этих краях много тиса на подводную часть, дуба для обшивки бортов выше ватерлинии и сосен на мачты-однодеревки и настил палуб. Нет проблем и со смолой для защиты корпуса, и льняной и конопляной паклей, чтобы конопатить пазы, и коноплей на канаты.

Я на три года освободил от налогов корабелов, которые пожелают строить суда в Милаванде, и они потянулись к нам со всех сторон, в том числе прибыли двое, отец и сын, из Сидона — нынешней неофициальной столицей финикийского мира.

— А почему не остались в своем городе? — полюбопытствовал я.

— Там и без нас мастеров хватает, а заказов все меньше, — ответил отец.

— Почему? — спросил я.

Он помялся и ответил, как можно мягче:

— Нападать на купцов стали чаще.

— Меня боятся? — задал лобовой вопрос.

— И тебя тоже, — подтвердил корабел.

— У нас заказов много, народ богатый, никого не боится, так что работайте, богатейте, — шутливо сказал я, после чего поинтересовался: — Сидонцы боятся, что нападу на их город?

— После того, как ты захватил Угарит, этого боятся все города, — уклончиво ответил он.