В будущем здесь будет большая российская здравница. Миллионы наших сограждан будут поправлять здоровье по системе «все включено», обжираясь до потрескивания хари и напиваясь до поросячьего визга под завистливыми взглядами турок. На следующий год наша отдыхали на российских курортах, чтобы, живя в постоянном тонусе, поправить здоровье после турецких, а на третий год приходили здесь в себя после российских.

Нынешние аборигены вряд ли знают о существовании русских, если такое самоназвание уже существует. Не знаю, какой сейчас год и даже век, но читал, что примерно половину обитателей старинных русских городов составляют потомки тех, кто поселился там сразу после ледникового периода. Потомков славян среди них было всего четверть, но все сто процентов считали себя таковыми. Предки тех, кто в будущем будет жить на этом побережье и считать себя турками, сейчас называются данунами. Может быть, это те самые данайцы, которых надо бояться, когда приносят дары? Не знаю, но такое возможно, потому что говорят на одном из диалектов древнегреческого языка. Эйрас сказал мне, что понимает их. Впрочем, в первую встречу с данунами нам было не до разговоров с ними.

Мы вошли в залив Анталья с востока и почти достигли его самой северной точки, когда из устья небольшой реки выскочили три галеры. Две шли наперерез, а третья собиралась зайти сзади. Им надо было преодолеть пару миль, так что у нас было минут двадцать, чтобы подготовиться к встрече.

— Это дануны, — уверенно произнес Эйрас, когда увидел галеры.

Спроси я сейчас у Эйраса, чем эти галеры отличаются от ахейских или финикийских, наверняка услышу в ответ, что всем, что сразу видно, что данунские. Для меня пока что все галеры, так сказать, на одно лицо. Может быть, из-за того, что у всех на передней части корпуса нарисованы глаза.

— Дануны так дануны, — спокойно сказал я, после чего приказал: — Всем приготовиться к бою, снарядить оба дельфина: фокмачтовый на левый борт, гротмачтовый — на правый!

Экипаж полез в носовой кубрик за доспехами и оружием, и я отправился в свою каюту, чтобы с помощью раба Нецера надеть бригантину, шлем, наручи и поножи и взять лук, стрелы, саблю и кинжал. Сражение, как догадываюсь, предстоит серьезное. Это не охранники на зарплате, а пираты, по жизни голодные, отчаянные и беспощадные. Если хотя бы одна из этих составляющих отсутствует, выбирают менее доходную и интересную профессию.

К моменту моего выхода на шканцы матросы уже соорудили там небольшой шатер из кусков войлока — мой командный пункт. Наверняка среди нападающих будут лучники, а мне надо находиться на возвышенности, руководить боем. Пижонствовать, как во времена службы в британском фоте, не собирался. Береженого и бог бережет. В доспехах было парко. Сразу потек по телу пот, и я почувствовал себя килькой в собственном соку. Стало понятно, почему латные доспехи придумали на севере Европы. Здесь в них долго не походишь, предпочтешь умереть без продолжительных мучений от вражеской стрелы или меча.

В морских сражениях меня всегда удивлял диссонанс прекрасного морского пейзажа и кровопролития. На суше, по большей части, все «приземленнее», обычно пыль или дождь с грязью, вписывающиеся в чудовищность происходящего, а на море лазурная вода под чистым голубым небом, по которой движутся парусники, напоминающие бабочек с белыми крыльями, и галеры, похожие на больших стрекоз из-за ритмичных слаженных взмахов весел. Казалось бы, любуйся и наслаждайся жизнью, ан нет…

— Полрумба право! — командую я рулевому, который стоит ниже меня, на главной палубе, в похожем шатре, но полностью закрытый, чтобы даже случайная стрела не залетела, и рулит по компасу.

Ближняя к рулевому половина румпеля находится под настилом на кормовой палубе. Я слышу, как дерево с повизгиванием скользит по дереву. Создается впечатление, что под настилом прищемили щенка. Подчиняясь повороту руля, «Альбатрос» меняет курс вправо, острее к ветру и врагам. Пиратов не настораживают наши действия. В эту профессию идут только самоуверенные, чтобы не сказать отмороженные. Матросы успевают наладить паруса до того, как две галеры выходят на дистанцию выстрела из лука, и прячутся за фальшборты и в других нычках. Это тоже не кажется странным морским разбойникам, которые уже приготовили щиты, чтобы прикрыть гребцов от наших обстрелов. Наверное, радуются, что никто по ним не стреляет. Галеры, атакующие нас с носа, четко и синхронно подходят к паруснику одна с левого борта, другая с правого, вовремя убирают весла, умело цепляются за наш фальшборт баграми с длинным рукоятками. Судя по слаженности действия, мы далеко не первые и даже не в первом десятке их жертв.

— «Дельфины» за борт! — командую я.

Гротмачтовый вынесли маловато, поэтому приказываю добавить еще немного, после чего рявкаю:

— Отпускай!

Грохот, треск, крики. Оба «дельфина» быстро поднимаются, перемещаются чуть в сторону нашей кормы и падают во второй раз. Вижу, как гротмачтовый падает на сидящего на банке гребца, вминает его, вдавливает вместе с обломками банки в днище, которое не пробивает.

— Еще раз! — командую я.

После третьего падения «дельфинов» в дело вступают мои лучники. Они практически в упор расстреливают тех пиратов, которые пытаются перебраться с тонущих галер на парусник. Мы, конечно, не против, чтобы они оказались в трюме «Альбатроса», но только без оружия и по строго отведенному маршруту. Пока они не поймут это, будут погибать.

Я выхожу из шатра, чтобы посмотреть, что творится по корме. Третья галера, отрезавшая нам путь к отступлению, движется на нашу сторону по инерции. До нее кабельтова полтора. Весла замерли почти параллельно воде. На баке стоят пятеро. Судя по единственному шлему с обрезанным белым страусовым пером, один из них командир. Они еще несколько секунд наблюдают за избиением своих соратников, после чего командир поворачивается к нам спиной и отдает приказ гребцам. Весла левого борта начинают грести вперед, а правого — назад, враздрай, разворачивая галеру практически на месте. После чего она быстро уносится в сторону устья реки.

Тем временем мои матросы вооружили два штормтрапа и объяснили пиратам, что и как надо делать. Мокрые и растерявшие наглость, морские разбойники по одному поднимались на борт «Альбатроса», где расставались с доспехами и одеждой (обуви ни у кого не было), после чего спускались в трюм, темный и душный. Закрыв за последним лючины трюма, часть моих матросов отправилась на притопленные галеры, чтобы собрать трофеи. Брали все, вплоть до сломанных досок, которые пойдут на дрова. Люди сейчас предельно утилитарны, такого понятия, как мусор и, как следствие, свалок мусора, у них нет. Всё, включая золу, клочки ткани, кости, может где-нибудь пригодится, а потому имеет цену.

Я могу часами смотреть, как работают кузнецы. Мне нравится мелодичный перезвон молотков, запах окалины и сгоревшего, древесного угля. При этом у меня никогда не возникало желания освоить эту профессию, даже просто постучать молотком по полосе раскаленного металла. Я сижу в углу кузни на поставленной на попа чурке и смотрю, как кузнец-ахеец Леарх с двумя своими сыновьями выковывают детали для оснастки нового моего парусника, строящегося на гублской верфи по образу и подобию «Альбатроса», вытащенного на берег, чтобы заодно за зиму просушился. Я решил увеличить свой флот. Это даст возможность решать более грандиозные задачи. Леарх перебрался в Губл по собственному желанию. В той спешке, в которой я покидал Тир, совсем позабыл о нем. Был уверен, что кузнец останется там. Дела у него шли хорошо, от заказчиков отбоя не было. Я не учел менталитет людей этой эпохи. Они не понимают, что такое индивидуализм, не представляют жизнь вне своего рода, общины. Решили остальные ахейцы перебраться из Тира в другой город — и Леарх с ними. Пусть на новом месте будет хуже, зато среди своих. Поэтому все, и ахейцы, и тирцы, и гублцы, и даже тесть и жена, считают меня несчастным человеком, жестокой судьбой закинутым на чужбину. Им даже в голову не приходит, что меня это абсолютно не напрягает. Впрочем, меня уже зачислили в ахейскую общину, причем главой ее. Хочу я или нет, но мне теперь доводится решать самые разные проблемы всей общины, в том числе и семейные. Вот и сегодня мы обсудили в Леархом женитьбу его старшего сына. Парню скоро шестнадцать, что по нынешним меркам засиделся в женихах. Родителям хотелось бы женить его на ахейской девушке, но таковых в общине нет.