Просека вывела бригаду к неширокой речке. Здесь журчал перекат: под яркой луной бегуче взблёскивала чёрная вода, в ней белели спины обсохших валунов. Харвер, пощёлкивая, перешёл по броду без всяких затруднений, да и мотолыга справилась легко — она была амфибией; на середине потока её чуть приподняло, оторвав гусеницы от грунта, но сразу опустило обратно.
Митя и Маринка были рады избавиться от мопедов. В отсеке мотолыги к Маринке сразу придвинулся Серёга и что-то взволнованно зашептал на ухо. Митя почувствовал напряжение бригады. Талку колотил нервный озноб, и в углу отсека торчала какая-то новая баба со связанными за спиной руками. Баба имела злобный, затрёпанно-бандитский вид.
— Кто это? — негромко спросил Митя у Матушкина.
— Жиганку подцепили. Сбежала с лагеря. Щукой зовут.
Алёна рассматривала Щуку будто диковинную и опасную тварь.
— И что ты собиралась делать на Татлах, подруга? — спросила она.
— Влезла бы в поезд с брёвнами и сдёрнула на Уфу, — пробурчала Щука.
— Чушь несёшь, — усмехнулась Алёна. — Тебя на Юше проверка сняла бы.
Станция Юша располагалась на стратегической магистрали, которая от Уфы, минуя Белорецк и Магнитку, уходила на юго-восток — в Китай. По магистрали безостановочно летели составы из цистерн с бризолом. От Юши на север отворачивала ветка до станции Пихта — до зловещей горы Ямантау. Пихту построили при возведении объекта «Гарнизон», а сейчас она была уже заброшена. Однако на ветке Юша — Пихта действовала станция Татлы — база лесорубов. Здесь закупщики из города принимали у бригад брёвна — партии срубленных «вожаков». Брёвна грузили в вагоны, поезда укатывали на Юшу. Там их проверяла железнодорожная охрана и потом выпускала на магистраль. Щуку непременно обнаружили бы, задержали и вернули на нары.
— Вы, каторжане белорецкие, зря считаете, что на город можно с поезда проскочить, — свысока сказала Алёна. — Гаситесь на вагонах с «вожаками», только работать нам мешаете. Хочешь на Уфу — неделю топай пешочком.
— Порожняк вертухайский гонишь! — не поверив, огрызнулась Щука.
А Егор Лексеич в кабине харвера тоже думал о Щуке.
Он не сожалел, что перебил патруль. А как иначе он смог бы сохранить мотолыгу и бригаду? В лесу жизнь устроена просто: что сможешь взять — то твоё. На Банном озере бригада Кардана ограбила бригаду Егора Лексеича, а на Арском камне бригада Егора Лексеича ограбила партизан. И сейчас вот патрульные попытались сыграть в ту же игру — но проиграли. Не на тех напали.
Разумеется, патруль — не вольная бригада. За убийство патрульных дадут вышку — если поймают, конечно. А патрульные наверняка вели трансляцию по видео… Что они показали? Показали, как остановили бригаду на мотолыге, а потом из леса выскочил чумоход — и всё. Никто не знает, что в чумоходе сидел человек. Такого раньше не бывало. Чумоходы — твари безумные, считай, дикие звери. Значит, патрулю просто не повезло. И погиб он случайно.
Бригада своего бригадира не выдаст… Но есть другой свидетель — Щука. Если её изловят, она легко заложит Типалова, лишь бы ей за сотрудничество скостили срок… Что с ней делать? Егор Лексеич пока не решил.
В тёмном небе висела щербатая луна. Харвер гудел и качался; он шёл по просеке сквозь лес уверенно и свободно — чудище, порождённое лесом, леса не боялось. Изредка харвер выдвигал вперёд манипулятор и на ходу срезал какое-нибудь тонкое дерево, стоящее на пути; дерево покорно падало с тихим вздохом, а харвер наступал на него, хрустя ветками, словно уже не замечал.
Когда-то Татлы был небольшим городком: поодаль на взгорье под луной белели мёртвые пятиэтажки с выбитыми окнами. В зарослях лип и тополей появились развалины. Егор Лексеич вытащил телефон и вызвал Холодовского.
— Саня, тормозни у пожарки, — сказал он. — Я сверну и харвер спрячу.
Не надо, чтобы на станции увидели прирученный харвестер.
Егор Лексеич увёл комбайн в чащу, положил на брюхо и выключил. Мотолыга ждала бригадира у бетонного корпуса бывшего пожарного гаража. В раззявленных проёмах его ворот плотно и непримиримо топорщились кусты, будто жильцы заслоняли вход, не пуская внутрь незваных гостей.
От заброшенной водокачки открылся вид на станцию, вернее на базу лесоприёма. Железная дорога расплеталась на несколько параллельных нитей, на путях застыли вагоны: мобильный генератор, цистерна с топливом, бункер-думпкары для чурбаков, маневровый локомотив, платформы с габаритными балками, пассажирская мотриса. На гравийном перроне раскорячились два колёсных автопогрузчика. Товарную площадку загромоздили лесовозы с полуприцепами-роспусками. Подальше возвышалось плоское здание депо, на его крыше росли деревца. Бригады размещались в одноэтажных кирпичных домиках-казармах с умывальниками во дворе. Всю базу освещали прожектора. Торчали четыре стальных мачты с растяжками — опоры интерфераторов.
Мотолыга подкатила к шлагбауму; из будки, зевая, вышел охранник.
— Вон та хибара свободна, — махнул он рукой.
В пустом доме на облезлых стенах, исписанных матюками, чернел грибок, на полу валялись бутылки и мусор, чем-то воняло.
— Ну и срач! — удивилась Алёна.
— До завтра как-нибудь перекантуемся, — ответил Егор Лексеич.
Он перерезал наручники Щуке и втолкнул её в кладовку без окон; дверь подпёр брусом, чтобы Щука не сбежала.
Бригада располагалась на ночлег. Все устали, всем было плевать и на мусор, и на вонь, и даже на то, что ужин отменялся.
В коридоре Маринку перехватил Костик.
— Погоди! — заговорщицки улыбнулся он. — Зацени-ка!
На ладони у Костика лежало золотое колечко с синим камнем.
— Хочешь, короче, подарю?
Кольцо было красивое: Маринка поневоле чуть шевельнула тем пальцем, на который надела бы его. Но без умысла Костик ничего не стал бы дарить.
— И чё те надо? — поинтересовалась Маринка.
— Да ничё, не ссы. Просто приходи сейчас к трактору, выпьешь со мной. Я у матери бутылку вина спиздил, нормального такого. Типа посидим.
Ржавый трактор торчал за углом их домика.
— Ну ладно, — нехотя согласилась Маринка. — Через десять минут приду.
Окрылённый, Костик поспешил на улицу. Он распинал всякий хлам, что валялся за трактором, притащил от дома три более-менее целых ящика из-под овощей, неумело открыл бутылку вина и майкой протёр изнутри кружку для гостьи. Трактор отбрасывал густую тень, а за ней прожектора высвечивали товарную площадку, лесовозы и перрон. Звенели ночные цикады.
А Маринка явилась с Серёгой. Конечно, она ничуть не опасалась Костика, но ей забавно было поглумиться над придурком. Думал, за халявное колечко она согласна на что хочешь?.. И Серёга тоже с удовольствием полюбовался бы унижением рьяного соперника. Достал уже этот урод: лезет и лезет.
Костик обомлел от такого коварства, а потом разъярился.
— Я тебя не звал! — прямо ляпнул он Серёге. — Вали отсюда!
— Да ты чего? — широко улыбнулся Серёга. — Давай с друзьями накатим!
Он поставил на ящик ещё одну кружку, свою, вынул бутылку у Костика из рук и разлил вино: себе и Маринке — сполна, Костику — на донышке.
— Детям много нельзя, — сообщил он. — Алкашами вырастут.
Серёга уселся на ящик и пошлёпал себя по коленям:
— Марин, залазий, третьего-то стула нету.
Маринка пристроилась у него на коленях, обняла за шею и взяла кружку.
— Здоровья тебе! — пожелала она Костику и отпила. — А где ты кольцо добыл? У мамки спёр, как и винище?
Костик плюхнулся на своё место, и глаза у него злобно заискрились.
— У блядушки городской снял, — сообщил он. — Мы же сёдня с утряни на экскаваторе выебли тех сучек. Чё, Серый, ты не говорил, что ли?
Маринкина рука на шее у Серёги словно онемела.
— Да не ходил я с вами! — гневно отпёрся Серёга.
— А на стрёме у нас кто был? — резонно возразил Костик.
Маринка не торопясь допила вино и поставила кружку на ящик. Нельзя, чтобы Костик увидел, как она уязвлена. Нет, скотство мужиков из бригады её не впечатляло: мужики всегда мужики. И городских девок она не жалела. И в Серёге не сомневалась. Оскорбило её другое. У жизни была особая сторона, на которую бабы не допускались. Если Серёга хочет быть вместе с Маринкой, то не должен заходить на эту сторону. Но Серёга зашёл — пусть и поневоле. И тем самым как бы принизил Маринку — указал, где ей нет места. А бригадира ограничивать нельзя. Она, Маринка, будет бригадиром. Значит, Серёга как бы пренебрёг её будущим, её авторитетом.
