Но Митя имел преимущество, которого не было и не могло быть у Егора Лексеича. Стереоскопическая картина с серебряными моделями теперь зияла прорехами, однако Митя помнил пустырь, где сейчас бился с бригадиром Типаловым. Ручища Митиного харвера вцепилась чокером в бетонное кольцо по краю шахты и на один изгиб локтя рывком подтащила обе машины к провалу. Ещё рывок — и ещё подтащила. Ещё рывок — и ещё чуть-чуть…

Егор Лексеич увидел, что их с Митрием сплетённые воедино харвестеры находятся в опасной близости к шахте. Егор Лексеич хотел выкрутить задний корпус своего комбайна и приподняться, чтобы задними ногами оттолкнуться от края, а Митин харвер вдруг уткнул в землю ноги правой стороны. На миг машины замерли в напряжённом противоборстве — двигатели захлёбывались, а затем харвер у Мити всё-таки пережал противника, и оба комбайна единой громадой начали медленно-медленно клониться через бетонное кольцо. Егор Лексеич понял: упрямый пацан осознал, что проиграл ему в драке, но не хочет покориться; он ползёт, чтобы кувыркнуться в пропасть и забрать врага с собой. Душа у Егора Лексеича будто взвилась в панике. Но по закатному небу широко махнули отчаянно вскинутые суставчатые ноги комбайнов, и оба чудовищных харвера, так и не выпустив друг друга из гибельных механических объятий, спутанно рухнули в шахту, заполненную бризолом.

Густая бурая жижа гибко бултыхнулась всей своей плоскостью. Харверы завязли в ней, ещё продолжая переворачиваться, будто закутывались в одеяло. Блеснул красным отсветом кормовой корпус комбайна Мити, и, не сгибаясь, ушла в болотину воздетая ручища с чокером. Бризоловая прорва неспешно поглотила добычу. Всплыли и лопнули толстые, мутные пузыри. Егор Лексеич орал от ужаса, пока бризол заполнял его кабину, и бешено колотился в крепких ремнях водительского кресла, а Митя погрузился спокойно и даже безмятежно — он всё исполнил как надо и теперь возвращался домой.

Алёна долго стояла на краю ракетной шахты, в которой утонули харверы, будто верная жена моряка, ожидающая мужа на прибрежном утёсе. Бризол в шахте не шевелился, комбайн Егора Лексеича не выбирался на поверхность. Но Алёна не уходила. Бригада ждала, когда подруга бригадира сломается — заголосит, упадёт на колени, начнёт звать Егора Лексеича и рвать волосы. Даже Костик не подсовывался к матери. Алёна же всё никак не ломалась.

Никто в бригаде не думал про облучение и не лез в тесную мотолыгу под интерфератор: всем надоели эти предосторожности; к мотолыге пошёл один лишь Калдей — он хотел жрать. Фудин с автоматом прогуливался поодаль от Алёны, точно оберегал её уединение. Два алабаевца и пойманная ими Щука сидели в траве и тихо переговаривались. Матушкин, тоже с автоматом, сидел рядом — Фудин назначил его в караул при Щуке. Непонятно было, кто теперь главный в бригаде — Фудин, что ли?.. А Фудин пока не осмеливался приказать бригаде загружаться в машину и ехать на базу; тень Егора Лексеича лежала на Алёне, и Фудин решил сначала дать Алёне время, чтобы погоревать.

Скучающий Костик валялся на бетонной плите и нагло разглядывал Маринку. Маринка, не стесняясь, стащила джинсы; Серёга полил ей на бедро из канистры, смывая запёкшуюся кровь, потом помог протереть рану спиртом, забинтовать ногу и натянуть джинсы обратно. Маринка мычала от боли. Нога у неё распухла и покраснела — дело было худо. А Костик довольно лыбился.

— Митька что — насовсем погиб? — спросила Маринка, чтобы отвлечься.

— Насовсем, — ответил Серёга.

В этом он не сомневался.

Маринка не ощущала горечи потери. Ей некого было терять. Митька для неё перестал быть человеком. Тогда, перед схваткой комбайнов, она видела, как Митька заползает в харвер, но ей казалось, что Митька не заполз в машину, а будто бы сам превратился в чумоход, и сочувствовать чумоходу Маринка не могла. К тому же сейчас ей было совсем не до Митьки.

И Серёга тоже ещё не освоился со смертью брата. Нет, Митяй не погиб, как может погибнуть любой человек, как погиб Егор Лексеич… Митяй просто где-то скрылся, как скрывался все предыдущие годы. Он просто на какой-то левой стороне мира, но всё равно жив. Его же не было раньше — но он где-то был, вот и сейчас его не стало, но он где-то есть… Серёгу поразило другое.

Он знал, что такое смерть. На его глазах умерли Холодовский, Алабай и Вильма. Но это не мешало жизни оставаться прочной и надёжной. А теперь с жизни словно содрали шкуру, словно вспороли ей брюхо, и Серёга обомлел от зрелища её внутренностей. Жизнь сама оказалась живой, плотской, осязаемой. Она могла оборваться — но могла и зарасти, снова сделаться прекрасной. И всё зависело только от него, от Серёги. Как он захочет, так и будет. Жизнь — это не безликая внешняя сила, которая им управляет, а ранимое существо, которое слабее его воли. Он сам здесь важнее всего, а не законы вегетации.

Вокруг почти стемнело. За дальним хребтом догорала полоса янтарного зарева, а в густой синеве неба появилась бледная ущербная луна. Лес слился в единую массу, закосматился, ощетинился. Через пустырь между развалинами поплыли шевелящиеся струи тумана, словно призраки начали ночное кочевье.

Алёна, стоящая на краю шахты, вдруг вынула телефон и принялась что-то проверять. Это занятие странно противоречило духу скорби, будто Алёна не горевала, а высчитывала в уме какую-то сумму и потом проверила итог на калькуляторе. Засовывая телефон в карман, Алёна направилась к бригаде. Фудин спешил следом. Щука, «спортсмены», Матушкин и даже Костик поневоле поднялись, а Маринка с Серёгой — нет.

Алёна оглядела всех — требовательно и ласково.

— Вот и покинул нас Егорушка… — напоказ вздохнула она.

Бригада не знала, что ответить. Алёна задумчиво отвела от лица лёгкую прядь. В последних мрачных отсветах заката было по-особому заметно, какая она, Алёна, красивая: строгие, правильные и точные черты лица — и мягкая полнота, словно бы чувственность созрела в запрете до полной спелости. Да, Егор Лексеич сумел подыскать себе редкую женщину.

— Но некогда вам, ребята, булочки греть, — сказала Алёна.

Бригада молчала.

— Жизнь-то, она не закончилась, — продолжила Алёна. — Война идёт, сами помните. С Китая нас угнетают, враги всякие за границей. Егор Лексеич — он за страну боролся. Нам тоже надо за неё помогать. Страна «вожаков» требует, чтобы взрывчатку делать. Так что уж не подкачаем.

Бригада по-прежнему молчала. А на Серёгу словно бы волной холода вдруг накатило прошлое — то время, когда Егор Лексеич был жив, а Митяй ещё не появился, когда Харлей трахал племянницу бригадира, а он, Серёга, как лох, позорно рыскал вокруг… Это тогда верилось про войну и про помощь стране… Хер вам: обратно в это прошлое Серёга не желал.

— Вернёмся на базу, покушаем, а завтра за работу. Трелёвочная машинка у нас есть, — Алёна кивнула на мотолыгу, — а рубить придётся вручную. Ну ничего, другие бригады тоже вручную рубят. Денег дам по пятьдесят за ствол.

— Так мы не по домам?.. — удивился один из алабаевцев.

— А разве я обещала кому? — спросила Алёна так, что стало страшновато. — Дело-то не сделано. Егора сто восемнадцать «вожаков» нашёл, все места у меня с телефона обозначены. Будем дальше деревья валить, на то ведь мы и бригада. Или кто-то не хочет страну свою поддержать? Назовитесь мне.

Никто не назвался.

— Теперь Алёна бригадир, — шепнул Серёга Маринке.

Загорелое лицо у Маринки побледнело.

— Серый, надо сматываться от неё, — беззвучно произнесла Маринка.

Сматываться из командировки надо было раньше — ещё когда Митяй их уговаривал… Но Серёга не стал упрекать Маринку.

— Я тебя утащу, — сказал он. — Никого не бойся.

Алёна по-хозяйски сняла с Фудина автомат — будто зонтик с вешалки, и принялась неумело возиться с предохранителем.

— Это ты, подруга, моего Костика по лбу ударила? — поинтересовалась она у Щуки, не поднимая головы.

— Она, кто ещё-то? — гневно крикнул Костик.