Егор Лексеич пихнул Серёгу ногой в плечо:

— Серёжа, вставай, потолковать надо.

Серёга спал по-молодому крепко и просыпался долго: охал, чесался, тёр глаза кулаками, разгибал спину и плечи, пил холодный чай из котелка. Егор Лексеич ждал его, сидя на раскладном стульчике. Предчувствуя рассвет, небо посинело, но чуть-чуть — лишь настолько, чтобы стало видно, как его чёрная плоскость разделяется на чёрные облака, похожие на чугунные льдины. Серёга опустился рядом с Егором Лексеичем на раскладной стульчик Алёны. Из леса на станцию наплывала густая смолистая свежесть.

— Слышь, Серёж, — Егор Лексеич зевнул в кулак, — забыл спросить тебя: из-за чего вы вчера с Митрием в пятачины друг другу насовали?

— Ну, поебень всякая, — поморщился Серёга.

Егор Лексеич хмыкнул: ему всё стало понятно. Из-за Мухи.

— Я вот тут план придумал… Хочу знать, что скажешь.

— А я чё, самый умный? — даже удивился Серёга, но ему стало приятно, что бригадир с ним советуется.

— Надо нам Алабая завалить, иначе нам дело не сделать. Хорошо было бы заманить его в засаду на стрелков.

— Хорошо бы, конечно, — солидно согласился Серёга.

— Тогда план такой, — Егор Лексеич смотрел на Серёгу как-то слишком уж пристально, с прищуром. — Ты перебежишь к Алабаю и выдашь себя за брата. Вроде как ты — Бродяга. И потом заведёшь Алабая в засаду. Всё просто.

— Не ебаться в рот! — обомлел Серёга. План ему очень не понравился. — Чё-то это больно круто для меня, дядь Егор!

— Давай, обоснуй сомнения, — охотно поддался Егор Лексеич.

Вообще-то, сомнений у Серёги не было никаких, был явный и прямой отказ, но Типалов повернул разговор так, что Серёга втягивался в обсуждение подробностей. И Серёга поневоле подчинился.

— Если Вильма шпионила, так она Алабаю и фотку Бродяги переслала! — возмущённо сказал Серёга. — Мордой, конечно, я на Митяя смахиваю, но я же не умею «вожаков» определять. Меня спалят за нехуй срать!

— Как?

— Да жопой об косяк! — Серёга поскрёб башку: а как он сам проверил бы Бродягу? — Ну, типа, пощупал я дерево — вот «вожак». А потом мне завяжут глаза, будут пихать к разным деревьям, и я снова то же самое дерево должен буду угадать! А я ж не угадаю!

Егор Лексеич удивился сообразительности Серёги. Вроде парень того, малость бестолковый, а как шкуру прижгло — так сразу извилинами зашевелил. Но Егор Лексеич для себя этот вопрос уже решил.

— Смотри, Серёжа, — он достал телефон и открыл карту Ямантау с треком Харлея. — Вот тут Харлей шастал. Тут и «вожаки» везде. Такая карта у Алабая тоже есть. Видишь, Харлей в основном околачивался под горой на юге и юго-западе. Всё истоптал. Здесь сооружения и выходы объекта «Гарнизон».

— И что? — строптиво ответил Серёга.

— То, что ближайший истоптанный участок — вот здесь, где рельсы, где проезд замурованный. Алабай сначала попробует тебя у своей базы проверить, она где-то тут, — Егор Лексеич указал коротким пальцем на юго-западный склон Ямантау. — Ты говори Алабаю, что «вожаков» возле базы нет. Тогда он поведёт тебя к ближайшему участку. А там уже мы на засаде сидеть будем.

— А если база Алабая здесь? — Серёга указал другой склон. — Или здесь?

— Не-а, — уверенно возразил Егор Лексеич. — На северо-западе нет выходов с «Гарнизона», и Харлей там мало наследил, а с юга — болото. База на юго-западе. И роща «вожаков», которую Харлей нашёл, тоже на юго-западе.

Серёга смотрел на экран телефона, выискивая подвох.

Егор Лексеич наблюдал за ним и снисходительно улыбался.

— Побег, Серёжа, мы устроим так, будто бы ты сучку ту освободишь, — Егор Лексеич кивнул на мотолыгу и спящую у колеса Вильму. — Она же тебя с брата не различит. Выведет тебя точняк на Алабая.

Серёге это снова не понравилось. Он уже привык считать Вильму дурой бессловесной и предательницей, а теперь надо увидеть в ней человека.

— Разве я не могу один сбежать?

— Как ты Алабая найдёшь? Лес большой.

— Позвоню ему, чтобы он мне маршрутизацию скинул.

— Откуда у тебя его номер?

— Ну… — замялся Серёга. — Вроде как я телефон у тебя отработал.

— Неубедительно, Серёжа, — покачал головой Егор Лексеич.

— На хера Бродяге вообще к Алабаю? — рассердился Серёга.

— А чего Митрий хочет? — терпеливо разъяснял Егор Лексеич. — Чтобы ему вход с «Гарнизона» указали. Напиздишь Алабаю, что тебя, Митрия то есть, бригадир силком удерживает и не даёт вход искать. Можешь добавить, что тебе твой брат ебало разбил с ревности.

Егор Лексеич ухмыльнулся, а Серёге будто плеснули в лицо водой.

— А если всё же спалюсь? — помолчав, спросил он о главном.

Егор Лексеич закряхтел:

— Плохо мне будет, Серёжа. Придётся за тебя Алабаю выкуп давать.

— И сколько заплатишь?

— «Вожаками» заплачу. Сколько сторгуемся.

Об этом Егор Лексеич, разумеется, тоже успел поразмыслить. И никакого выкупа за Серёгу он давать не намеревался. Егор Лексеич уже твёрдо решил, что Серёга в бригаду не вернётся никогда. Хороший он парень, Серёжка-то, жаль его, мог бы Холодовского заменить, но так уж получается. Лучше, если Муха останется с Бродягой, а Серёжка не встрянет никому поперёк дороги.

Серёга вглядывался в лицо Егора Лексеича — честное, доброе, мужицкое, даже какое-то отцовское — и чуял недоброе. Слишком уж всё удобно для него. Только ляг в этот уютный гробик, а потом уже не вылезешь, и закопают.

И Егор Лексеич тоже уловил подозрение в Серёгином молчании.

— Ты мне помоги, а я тебе помогу, — сердечно сказал он, понизив голос. — Митрий у нас человек временный, а Муха — она глупая. Вот вернёшься, и я тебя с ней сведу. Она же бригадиром хочет быть. Ну, я и организую ей бригаду, если замуж за тебя выйдет. Мне такой зять, как ты, очень даже с масти.

У Серёги всё внутри словно завертелось на палке. Вкрадчивое унижение от Егора Лексеича было хуже удара в лицо. Митька с Маринкой, значит, сам всё замутить может, с ним Маринка и забесплатно готова, а Серёгу, мудака недоделанного, с ложечки кормить надо? Ему с Митькой соперничать не по зубам, да? Он ни на что не годен, ему девчонку на верёвке приведут, как козу? Дядя подсуетится!.. Вот как Типалов о нём думает?..

Егор Лексеич понял, что совершил ошибку.

— Всех покупаешь, Лексеич, или только долбоёбов? — оскалился Серёга. — Не пойду я к Алабаю! Сам иди!

Он встал, уронив стульчик, спрыгнул с перрона и пошагал в лес.

Уже наплывало утро: тёмная туша горы контрастно отсекла яркую синеву оживающего неба, а лучи солнца из-за горизонта алым светом озарили снизу неровные днища плоско распростёртых облаков. Сумрачно-бесцветный лес зазвенел птичьим щебетом. Над путями заброшенной станции плыла дымка.

Егор Лексеич неподвижно сидел на своём раскладном стульчике, и в душе его корёжило от злости. Серёга сорвался с крючка… Но Егор Лексеич знал: он всё равно заставит этого парня сделать то, что нужно ему, бригадиру.

И опять Мите снились кошмары…

Он тонул в каком-то болоте, растворялся в буро-зелёной жирной жиже, его опутывала ряска, колыхались нити водорослей, пузыри, комья ила, вокруг вырастали чёрные изломанные сучья донных коряг. Но сквозь муть проступал синий свет экранов, бетонные стены, стеллажи с оборудованием. Он, Митя, работал у какого-то аппарата. А потом шёл по сосновому бору, одетый в комбинезон с эмблемой-«пацификом» на плече, и с кем-то говорил. Внезапно всё темнело, сосны оказывались рядами бетонных столбов, подпирающих низкий потолок с прикреплёнными кабелями, и еле различимые во мраке залы опять заливало болото, но оставалась полуночная комната с бледной луной в проёме окна, и в разворошённой постели сидела голая Маринка: она курила и пила пиво из жестяной банки, только в банке была болотная жижа…

Митя быстро перевернулся на бок, и его вырвало.

Во сне он, видимо, выполз из-под решётки интерфератора и лежал просто на плитах перрона, местами покрытых мхом. Митя приподнялся на локте и вытер ладонью рот. Ладонь словно оборвала тонкую паутину, прилипшую к лицу. Паутина невесомой сетью соединяла его с пластушинами мха, будто он потихоньку прирастал к перрону. Митя понял: это гифы, ризоморфы — нити грибницы. Вне защиты интерфератора он действительно прирастал к перрону. Но это понимание не вызвало у Мити омерзения. Такова жизнь в селератном фитоценозе. Фитоценоз подключает к себе всё, что ему не сопротивляется. А Митя не сопротивлялся. Кошмары вымотали его, будто он не спал всю ночь.