Щуку переодели — для неё подошёл комбинезон Фудина. Руки у Ведьмы были связаны впереди, а в петли для ремня продели верёвку; её конец Фудин намотал себе на запястье. Фудин старался не спускать с Ведьмы глаз, но не очень понятно было: Ведьма его беспокоит или сохранность комбинезона.

Мите казалось, что его не просто трясёт — это у него распадается сознание. Спал он опять плохо, с кошмарами. В голове всё плыло и перемешивалось; сквозь то, что он видел, проступало то, чего он не мог вспомнить: за тёмными елями вставали перекошенные бетонные стены, высокие кроны сосен меркли в свечении экранов, скользили огромные тени людей, будто изображение накладывалось на изображение. Мите хотелось идти своими ногами, чтобы механика обычного движения привела в порядок картину мира.

Харвер наконец замер посреди леса. Егор Лексеич вылез из кабины.

— Дальше застрянем, — сообщил он. — Отсюда пешком будем добираться.

С Ведьмой и бригадиром отправился, конечно, Холодовский. Фудин по-прежнему держал Щуку на верёвке, и для него это был повод оставаться при начальстве. Костик надеялся чем-нибудь разжиться у мертвяков. Маринка последовала за дядей, чтобы перенимать ремесло бригадира. Митя шёл, чтобы увидеть новый феномен леса. Зачем пошла Вильма, никто даже не задумался.

Путь преграждал замшелый бурелом. Царапались еловые ветви. К лицам липла паутина. Висел густой запах горячей смолы. Со связанными руками Щуке трудно было сохранять равновесие, она спотыкалась и материлась.

— Вы все сдохнете на Ямантау! — с ненавистью пообещала она. — Там заповедник был, никто лес не трогал, он силу из горы сосал! Чем выше гора, тем глубже корни! Лес матёрый, он вам себя не отдаст!

— Заткнись, — пыхтя, посоветовал Егор Лексеич.

На косогоре, по которому они ломились через чащу, действительно вряд ли когда вели вырубку, и селератный лес разросся здесь свободно, в полную силу. С острых еловых сучьев свешивались седые бороды лишайников. У Мити в памяти всплыло слово «рефугиум» — естественное убежище для леса. Сейчас они продирались по рефугиуму. Ускоренная жизнь и быстрая смерть деревьев засыпали ельник валежником, а валежник превращался в гумус, в перегной, насыщенный влагой. Лес получал всё, чего жаждал. Он был сытым, непуганым, откормленным во многих поколениях, и люди для него означали не больше, чем соломинки, которыми можно поковырять в зубах.

Впереди, ниже по склону, в тёмной зелени тонкими нитками замелькали стволы берёз. Приближалась роща, в которой погибла бригада.

— Не пойду в берёзы! — заупрямилась Щука. — Они с мертвецов растут!

— Хуйня, — пропыхтел Егор Лексеич.

— Не хуйня! Молния в них не бьёт! Нож воткнёшь — молоко течёт!..

Егор Лексеич сердито толкнул Щуку в спину: топай давай.

— Берёза и вправду особое дерево, — сказал Митя. — Но не колдовское, конечно. Она растёт энергично, поэтому считается пионерным видом — первым поселяется на пустошах. Древесина у берёзы бывает без ядра. Кора белая от бетулина, это фитонцидное вещество. Берёза подавляет другие виды деревьев и предпочитает гомогенные древесные сообщества… Проще говоря, берёзовые рощи — только для берёз. Другие деревья угнетены.

Маринка посмотрела на Митю с опасливым уважением.

— Людям тоже туда нельзя! — заявила Щука и вцепилась в ствол сосны. — Не пойду дальше! Не оторвёте, суки!

— Лексеич, да хрен с ней, — поморщился Холодовский.

— Бля-я… — тяжело вздохнул Егор Лексеич. — Фудин, карауль её тут.

— А долго? — спросил Фудин и посмотрел на свой индикатор.

— Сколько надо!

Роща светлела впереди, как туман за еловыми шатрами.

Она занимала всю лощину — опрятная, просторная, бело-зелёная. Меж берёзовых стволов сияли солнечные столбы. Ветерок ерошил мохнатые волны папоротника-орляка; по этим волнам, колеблясь, скользили узорчатые тени листвы. Всё вокруг казалось сказочным и безмятежным.

Егор Лексеич издалека заметил джип, уже затянутый кустами крушины и ольхи. Как он мог здесь оказаться? Только если бригада приехала…

Джипов было даже два — китайские армейские «Донгфенги». Они стояли аккуратно, с закрытыми дверями. Сквозь листву тускло поблёскивали стёкла, а по гладким бортам, сливаясь с камуфляжем, расползлись разводья какого-то грибка. Сверху на решётках интерфераторов росла мелкая трава. Это странное запустение выглядело зловеще, словно здесь, как и говорила Щука, в самом деле пробежала смерть и унесла людей куда-то за собой. Слишком уж всё было красиво — будто чей-то недобрый умысел, будто следы замели.

— Куда бригада подевалась? — спросила Маринка.

— Ну-ка все назад! — вдруг распорядился Егор Лексеич.

Костик, Маринка, Митя и Холодовский попятились.

— Это чё, могилы? — изумился Костик.

На земле возле машин под покровом из дёрна с чистяком угадывались пять длинных и плоских бугров, будто и впрямь насыпи могил.

Егор Лексеич наклонился, закряхтев, и потянул что-то внизу. Раздался ветхий треск, и чистяк на пластушинах дёрна поехал в сторону. В руке у Егора Лексеича был край истлевшего спального мешка. Егор Лексеич завернул его, как одеяло, и в тёмной, волосатой от корешков земляной полости все увидели иссохший и бурый, будто прошлогодняя картофелина, труп.

— Вот они все, — мрачно сказал Егор Лексеич. — Пять человек с двух джипов. Это бригада Солиста. Пропала в прошлом году под Ямантау.

Костик жадно рассматривал мертвеца.

— А чё не сгнили-то? — спросил он.

— Их высосало, как клумбарей, — пояснил Егор Лексеич. — Бывает.

— Дак они же не клумбари! — не понял Костик.

— Клумбарём мертвец остаётся месяца два-три. А эти уже целый год.

Холодовский прошёлся вдоль пяти бугров.

— Умерли во сне. Видимо, все в спальных мешках. За год их дожди и ветры почвой занесли, выросла трава. Она их и высосала. Вон какая густая.

Костику всё стало понятно. Его уже не интересовала бригада Солиста, его распирало любопытство — а что в машинах? Костик потихоньку отделился ото всех, переместился к кустам крушины и ольхи и, осмелев, полез в дебри.

Маринка озиралась по сторонам, представляя, как всё случилось.

— Дядь Гор, а почему они здесь заночевали? Просеки-то нет.

Егор Лексеич пошевелил бровями, размышляя.

— Сбились с пути. Ехали, наверное, дотемна, хотели в Татлы успеть, и сбились. Свернули, куда машины пролазили, — сюда то есть. И крышка.

В кустах трещало — Костик протискивался в джип, ломая дверкой ветви.

— А что за смерть? — наконец спросила Маринка о самом главном. — Которая с Ямантау бежала, как Щука вопит?

У Мити заболела голова — он раньше всех ощутил, что в этой роще плохо.

— Их убили фитонциды берёзовой рощи, — сказал он. — Они вызывают остановку сердца или паралич дыхания. Никакой мистики. Бригада просто отравилась. Под облучением лес живёт в восемь раз интенсивнее обычного. И фитонцидов выделяет больше. А здесь лог, застойный воздух. Ядовитые газы скопились в количестве, достаточном, чтобы убить за пару часов.

— Почему же мы не сдохли?

— Тоже помрём, если не уйдём отсюда, — буркнул Митя.

— Еба-ать!.. — глухо закричал в джипе Костик.

Он вывалился из машины наружу со спортивной сумкой в руке. Сияя от гордости, он подошёл к Егору Лексеичу и распахнул сумку. В ней лежала груда шильдеров — учётных пластин с подбитых Солистом чумоходов.

Егор Лексеич довольно крякнул:

— Ну, хоть какая-то польза с тебя, Константин! Хвалю! Считайте, норму командировки мы уже выполнили! Саня, прими.

Холодовский забрал сумку у Костика, застегнул и повесил на плечо.

— Лады, ребята… Если Митрий командует отход — слушаться надо, — распорядился Егор Лексеич. — Валим обратно.

— А Щука, значит, не врала, что она Ведьма, — заметил Холодовский.

— Не врала, падла, — охотно согласился Егор Лексеич и ухмыльнулся. — И местечко хорошее указала… Надо будет наведываться сюда. Может, ещё какой-нибудь дурак с добычей тоже заночевать решит.

Чтобы на пути до города Межгорье не попасть к Алабаю в засаду, Егор Лексеич выбрал третий маршрут — не по железной дороге и не по старому шоссе, а по речке Инзер. Мелкий и шумный Инзер, огибая отроги, будто вприпрыжку бежал по лесной долине, разделяющей массив горы Ямантау и хребет Нары. Издырявленный валунами, вспененный каменными грядами, Инзер бурлил и рассыпчато сверкал на солнце. На высоких и крепких берегах стояли, точно вбитые сваи, мощные сосны и ёлки, лиственницы и пихты: ветра и половодья давно уже снесли все слабые деревья. Дремучий запах смолы смешивался с подвижной свежестью потока. В узких створах на поворотах русла порой из тесноты глухомани внезапно распахивалась аэродинамическая перспектива длинного склона, и за ним в трепетном мареве вздымались сине-зелёные туши Ямантау или Нары-Муруна, обе вершины — словно облезлые по гребням, на которых белели мёртвые, иссушенные жарой скалы.