Раньше Серёга ломал голову: если Маринка трахается с Харлеем, почему тогда не отошьёт его, Серёгу? Неужели не понимает, с какой целью Серый упорно ходит вокруг неё? Но потом Серёге стало ясно: Маринка — та ещё поганка. С подружками ей скучно, потому что подружкам любопытна не она сама, а Харлей — парень с деньгами, к тому же загадочный Бродяга. А Серому на Харлея положить с прибором. Серому важна только Маринка. Что она думает, что чувствует, что делает, о чём мечтает… Ради такого преданного и честного восхищения Серёги можно смириться и с его приставаниями.

— Я шестого числа вернусь, — звучал в трубке голос Харлея. — Мотоцикл на автобазу отгоню, помоюсь, и заваливайся вечером на хату.

— Ла-адно, — жеманно согласилась Маринка.

Тогда Серёга и подумал: надо убить Харлея, сколько ещё терпеть такое!

— Ты чего подслушиваешь? — весело спросила Маринка, убирая телефон.

— На хера тебе этот Харлей? — желчно ответил Серёга. — Он же через пять лет с концами в леса свалит, как все Бродяги. Как твой батя.

Маринка непокорно мотнула хвостом:

— Может, не свалит? Может, не через пять лет?

Серёга плюнул на тротуар, выражая своё мнение о глупости Маринки.

— Ты же всё равно его не любишь! Тебе не западло с ним спать?

Маринка передёрнула плечами: чё за глупости?

— Ты не врубаешься, Серый, — снисходительно сказала она. — Как ты, на комбинате я работать не буду! В жопу комбинат! В жопу соцгород! Харлей дядь Гору нагнёт, и я, короче, на командировки буду ездить, как тётя Лёна.

Серёга знал, что Егор Лексеич берёт в командировки свою любовницу.

— И денег больше, чем на комбинате, и вообще.

— Лексеич будет против, — не поверил Серёга. — Не нагнёт его Харлей.

— Нагнёт. Бродяга всегда бригадира нагнёт.

Люди, что шли по тротуару навстречу Серёге и Маринке, смотрели на них неодобрительно: такие молодые — и столько водки несут.

— Если дядь Гора откажется, мы с Харлеем на другую бригаду свинтим. Бродяги всем нужны. А Харлей нашёл целый лес «вожаков» на Ямантау. Он мне с телефона сказал. За лес «вожаков» дядь Гора на всё согласится.

— Ну ты и красава! — признал Серёга с осуждающей похвалой.

Маринка всех заставит подчиниться своему желанию: Харлея — койкой, дядю-бригадира — Харлеем. А Серёге смяло душу давнее горькое ожесточение. Командировки — это херово, можно и не вернуться. И денег за них не так уж много платят. Маринка ни шиша не соображает.

— Ямантау — гиблое место.

— Комбинат — гиблое место.

— В лесу — радиация и чумоходы, — упорствовал Серёга. — На Ямантау — объект «Гарнизон», а там всё заминировано, и никто туда не суётся.

— Фигня, сказки это! — насмешливо заявила Маринка. — Харлей разведал дорогу на Ямантау. А в «Гарнизоне» вообще городские торчат. Которые «зелёные». Они там какие-то опыты делают. Харлей с ними познакомился.

— И чё, никак тебя не отговорить? — Серёга ещё не потерял надежду.

Маринка закатила глаза — «Ну, придумай что-нибудь, если ума хватит».

— Когда вы уезжаете?

— Дней через пять или через неделю. Харлею отдохнуть надо, а дядь Гора бригаду соберёт и мотолыгу подремонтирует.

— И сразу на Ямантау?

— Угу! — кивнула Маринка. — Харлей сказал, что там «вожаков» — каждому с бригады по косарю отстегнут. Зашибись!

За косарь Серёга на комбинате три месяца вкалывал.

— Слушай, Марин, я тебя нормально же прошу, — вздохнул Серёга. — Забей на всё — на Харлея, на командировки… Ну гнилая тема же.

Маринка снова надула пузырь из жвачки.

— А чё ты мне взамен предложишь, Серый?

Кроме себя, Серому предложить было нечего, а он — это не круто.

От трамвайной остановки им навстречу шли два парня, оба возраста Маринки, то есть года на три помладше Серёги. Один — в спортивном костюме и заметно косоглазый, другой — голый по пояс, в чёрных очках и с крупной золотой цепочкой на шее. Серёга с одного взгляда уловил их внутреннюю слабость: спортивный типа как демонстрировал, что он качок, отвлёкся от железа на тренировке, а полуголый показывал, что он весь на расслабоне.

— Не хило водясиком-то на двоих затарились, — заметил косоглазый.

— Поделись по-братски, — нагло добавил тот, что с цепочкой.

— Вали! — отмахнулся Серёга.

— На чужом районе не бурей, — с угрозой сказал полуголый с цепочкой.

Серёгу душила злоба на Маринку, точнее на свою судьбу. Он осторожно опустил на асфальт звякнувшие авоськи и, оскалившись в улыбке, жестом указал парням на бутылки: угощайся, прошу!

— Ты чё, без байды? — хохотнул косоглазый.

— Да нам хватит, пацаны. Берите по одной.

Эти шпанюги были уверены, что предъявили себя правильно и на районе они хозяева, а чужак вправду отдаст им водку. Тот, который с цепочкой, сделал шаг к Серёге и наклонился к бутылкам. Серёга сразу ударил его снизу в солнечное сплетение. Парень, хрипя, согнулся ещё больше, и Серёга пнул его в голую грудь. Парень осел на асфальт.

Косоглазый проворно отскочил.

Маринка спокойно смотрела на драку и жевала жвачку.

— Двигаем, — хмуро сказал ей Серёга. Ему стало полегче.

Он поднял авоськи и прошёл мимо косоглазого.

— Ответишь! — уже в спину ему крикнул косоглазый. — Мы тебя вычислим!

Ужин, водка и горячая вода совершили подлинное чудо: Митя ощущал, что потихоньку воскресает. Конечно, он страшно устал, просто вымотался, но это была правильная усталость — от долгого дня, а не прежняя болезненная немощь, будто бы тело оказалось чужим. Сознание порой ещё плыло, словно его нарушали помехи при неуверенной трансляции, однако так бывает, когда от слабости засыпаешь на ходу. И почти не тошнило.

Серёга закидывал чаще Мити, и его порядком развезло. Серёге хотелось продолжить выпивать, да и побазарить тоже. Захмелев, он стал разговорчив и благодушен, его переполняли разные идеи и причудливые планы.

Вера Петровна работала на комбинате табельщицей, ей надо было рано вставать, и Серёга решил дать ей выспаться нормально. Он захватил бутылку, стопки, сигареты, рыбную консерву на закуску и выбрался с Митей в подъезд. Здесь светила жёлтая лампочка. Голоса звучали гулко. Серёга сел на ступеньку лестницы и пошлёпал ладонью рядом с собой:

— Садись… Не морщи морду, тут не грязно, мы с подъезда моем по очереди… Да и штаны у тебя всё равно мои.

— Я лучше постою, — ответил Митя.

Серёге было пофиг.

— Матушка говорила, что отец на комбинате погиб при аварии, — поделился он. — Я поначалу верил. Чё, мелкий ведь был… А когда вырос, в шестом, что ли, классе уже, подумал, что отец в лес ушёл. Да и хер с ним. Все заражённые так делают. У моей подруги, у Маринки, батя тоже в лес свалил.

Судьба отца Серёгу и в детстве не волновала. У многих ребят в его классе отцов не было, потому Серёга воспринимал это как дело обычное.

Может, и не следовало так откровенничать, но Серёгу несло:

— Матушка — она ведь добрая, робкая. Ты сам, наверное, уже увидел. Я прикидываю, что в молодости она и парня-то никакого себе завести не смогла. Боялась она этого. А ребёнка надо было, без него тогда никуда…

— Почему? — удивился Митя.

— Как почему? Квартиру на соцгороде только с детьми давали. Без детей — живи в общаге. А в общаге — полный пиздец, даже в бабской.

Митя слушал внимательно. О себе он так ничего и не вспомнил, но жизнь брата всё равно казалась ему совершенно чужой и дикой.

— Матушка, значит, в Челябу поехала, до больнички, и ей там врачи детей подсадили. Когда подсаживают, то для верности с запасом делают, и часто двойня получается. Так что мы с тобой — того, искусственные!

Серёга поневоле хохотнул. Забавно было ощущать себя искусственным.

У Мити не укладывалось в голове, что речь идёт о нём самом. Да и не только в голове не укладывалось — в душе тоже ничего не отзывалось.

— А почему же Вера Петровна второго ребёнка не взяла? — спросил он, будто о ком-то другом, не о себе.