Егор Лексеич приметил хорошее место возле мёртвого экскаватора: остов машины заслонял от возможного наблюдателя. Харвер лёг на захрустевшую щебёнку. От кабины, сверху, Егор Лексеич оглядел пустошь в бинокль — так полководец обозревает поле будущей битвы. Потом вытащил телефон.

— Фудин, вы где? — спросил он и выслушал долгий ответ. — Уже недалеко, — сообщил он Маринке, не убирая телефон. — Пойдём-ка вон туда, красавица.

Егор Лексеич зачем-то повесил на плечо автомат.

Друг за другом Егор Лексеич и Маринка выбрались из харвера и, увязая в щебне, взошли на склон ближайшего холма почти к вершине. Здесь Егор Лексеич остановился. Маринка тоже. Впереди, за округлыми макушками отвалов, щетинистыми от бурьяна, она видела воздетые стрелы «грохотов», угловатые кровли бункеров и балки арматуры. А позади неспешно растекались извилистые и ухабистые лощины меж оплывших каменных круч.

По одной из лощин, переваливаясь, катила мотолыга. За ней клубилось облако пыли — куда более обширное, чем можно было ожидать.

Егор Лексеич поднёс к уху телефон.

— Фудин, готовься, — сказал он. — Выскочишь к харверу — сразу сворачивай направо и пиздуй к воротам завода, а чумоходы я на себя приму.

Серая от грязи мотолыга вынырнула из лощины и, как было приказано, тотчас повернула направо, лихо брызнув камнями из-под гусениц. На корме торчали Костик и Калдей. Чумазый Костик помахал Маринке рукой. Маринка поняла, что Костик и Калдей служили приманкой: за мотолыгой вдали ползло стадо чумоходов — неуклюжих и страшных машин с промплощадки Межгорья. Мотолыга привела их на штурм щебёночного завода — крепости Алабая.

У Егора Лексеича зазвонил телефон.

— Алабай наяривает, — посмотрев на экран, сказал Егор Лексеич. — Заметил пыль и занервничал, падла. Всё, отбазарились уже.

Презрительно ухмыляясь, Егор Лексеич сунул телефон в карман. А потом взял автомат поудобнее, переключил его на огонь одиночными, развернулся лицом к Маринке и выстрелил ей в бедро.

Маринку словно подшибло дубиной. Она рухнула на щебень, и её бедро пронзило раскалённым штырём. Маринка схватилась за ногу — ладони окрасило кровью. Глаза у Маринки полыхнули, как тёмные взрывы, но она не закричала.

Егор Лексеич внимательно рассматривал её.

— За проёб положено платить, племяшка.

Маринка ошеломлённо молчала.

— Чумоходы надобно прямо на завод натравить, — пояснил Егор Лексеич, будто смилостивился, — а мотолыга туда подъехать не сумеет. «Спортсмены» ведь тоже не дураки, сожгут её с базук, чтоб не лезла к ним. Требуется другая наживка, юркая. Типа тебя, Муха. Так что отрабатывай. Беги на завод, там твои близнецы-ёбари сидят. А чумоходы за тобой поползут.

— Ты меня ранил… — изумлённо ответила Маринка.

— Малёхо же. Вроде как стреножил тебя. Горные машины медленные.

— Я не побегу! — отказалась Маринка, лишь бы наперекор дяде.

— Побежишь, — заверил Егор Лексеич. — Иначе тебя чумоходы растерзают. Укрыться тебе здесь негде, только на заводе за стенами. В общем, давай, Муха.

Егор Лексеич ещё раз оглядел Маринку, точно механизм, тщательно настроенный им на выполнение задачи, и, покряхтывая, пошёл вниз по склону; из-под башмаков у него потекли потоки щебня. Со странной отрешённостью Маринка поняла, что дядя не зря завёл её на гору: после бегства мотолыги радары чумоходов легко обнаружат её здесь в качестве новой цели. А харвер внизу без усилий поднялся разом на шесть своих ног и тотчас равнодушно пошагал прочь. Маринка осталась одна — лицом к лицу со стадом чумоходов.

Они по частям вытаивали из клубов пыли, жуткие и безжалостные, словно ожившие пыточные инструменты, — тупые комбайны, приспособленные лишь для взлома, расчленения и сноса каменных пластов. Колёсные и гусеничные, приземистые и раскоряченные, они были вооружены зубастыми цепными резаками на рамах, скальными свёрлами и долотами, роторными пилами, фрезами, огромными ковшами и отвальными ножами, выгнутыми, как плуги. Они ревели и клокотали могучими моторами. Это были подземные уроды, машины-мутанты с перезрело-огромными органами убийства. И Маринке стало ясно, что от нашествия монстров ей не спрятаться и не спастись.

В запасе у неё была минута, в лучшем случае — две. Трясущимися руками Маринка вытащила ремень из своих джинсов, обмотала вокруг бедра, чтобы пережать рану, и затянула так, что сама же и завизжала. Потом взгромоздилась на ноги и, словно проваливаясь на каждом шагу, устремилась по сыпучему склону в сторону щебёночного завода. Никто её не видел, и она в полную грудь зарыдала от боли, обиды и отчаянья. Размазывая слёзы окровавленными руками, она плелась, как сломанный робот, как покалеченное насекомое.

Позади неё широко разрастался рокот двигателей, лязг металла, скрежет, хруст и шуршание щебня — стая чумоходов потихоньку нагоняла жертву. Но Маринка не оборачивалась. Если она погибнет, если её раздавят, расплющат, размажут по камням, пусть это произойдёт внезапно, чтобы даже чумоходы не увидели, как в последний миг она испугалась.

Маринка обогнула очередной бугор, поросший редкой сухой травой. Взрытый пустырь: какие-то кусты, мусор, дырявые и мятые железные бочки, автопокрышки, трубы, ящики… Маринка подняла голову. Вот же он — завод! Двухэтажное здание из грязно-бурого кирпича, бурьян у фундамента, выбитые окна… Там — укрытие, защита, избавление… Там Серёга. В том, что с ней, с Маринкой, случилось, виноваты были все: дядь Гора, Митька, Костик. Все, кроме неё. И Серёги. Он один отговаривал её от опасных затей.

Но в тёмных окнах вдруг засверкали огоньки выстрелов.

Автоматная очередь пропахала склон наискосок перед Маринкой — свистнули полетевшие камни. Потом рядом прожужжала другая очередь — из другого окна. Маринка упала вниз лицом. Стреляли, конечно, «спортсмены» Алабая. Они сообразили, что девчонка ведёт на них чумоходы, и попытались уложить её — впрочем, какой в этом был смысл?.. Своими радарами чумоходы мгновенно засекли стрелков, и те стали новыми целями. Машины, что ползли за Маринкой, повернули морды к заводу. И тогда из окон забабахали базуки.

Маринка вжалась в склон. Взрывы расшвыривали щебень как шрапнель: камни лязгали и громыхали по корпусам комбайнов, вспарывали воздух над Маринкой. Граната ударила в отвальный щит чумохода и лопнула с огнём и звоном: комбайны, что прорубали шахты в недрах горы, были словно в броне. Чумоходы казались неуязвимыми, базуки не могли их остановить.

Но Маринка понимала, что про неё подземные твари всё равно не забыли. Не выдержав, она оглянулась через плечо. На неё уже надвигался левеллер — фрезерный комбайн. Широкие гусеницы. Горбатый капот, покрытый пятнами лишайников. Тесная кабина с кустами внутри — будто череп для крохотного мозга. На ободранных консолях, подпёртых толстыми поршнями, вращался клыкастый барабан скальной фрезы. Левеллер уже приподнял его перед собой, чтобы опустить на лежащую Маринку. Фреза заслонила Маринке солнце.

Взревело, полыхнуло — и тесную кабину снесло разрывом гранаты, грубо вскрыло капот, вывернув стальные лохмотья. Двигатель подавился и умолк. Фреза тяжело зависла над Маринкой. Левеллер сдох на середине движения.

Маринка лежала под фрезой, вцепившись пальцами в булыжники, будто под заклинившим ножом гильотины. И её заколотило. Кажется, даже щебень под ней зашевелился от бешеных ударов сердца. Угроза исчезла, однако запоздалый ужас был невыносим, и Маринка закричала:

— Серёга!.. Серёга!..

Алабай сразу уловил, что Митя не из лесорубов, и обращался на «вы».

— Я прекрасно осознаю положение дел, Дмитрий, и поддерживаю контакт с Ярославом Петровичем, — щеголяя интеллектом, поделился он. — Кратно увеличенная частота альфа-деревьев под Ямантау обусловлена присутствием вашего мицеляриса на подземном объекте. Если я вырублю все коллигенты, мицелярис погибнет. И мне это не выгодно. Мне выгодно взять половину стволов, чтобы к следующему сезону мицелярис восстановил их число. Мне нужна долговременная плантация, а не разовый хапок. Я бизнесмен, а не рвач.