Поприветствовав друг друга, едем вместе к военному лагерю. Большой толпой строителей он построен из дерева и самана за месяц на месте рисовых чеков и обнесен высокой глинобитной стеной. Двое ворот расположены на противоположных концах главной улицы, по обе стороны которой одноэтажные дома для офицеров, казармы для солдат, конюшни, сеновалы, склады провианта и боеприпасов. Возле ворот и всех важных зданий стоят часовые. Они в темно-синих халатах с черными воротниками и манжетами и черных шапках и коротких сапогах. У открытых ворот караул из двух человек. Увидев нас, один часовой открывает шлагбаум, а потом оба вытягиваются по стойке «смирно!», придерживая левой рукой поставленный прикладом на землю мушкет с длинным трехгранным штыком, а правой отдавая честь. Глазами пожирают начальство. Это я внедряю принципы непобедимой советской армии в китайскую жизнь, нарабатываю им новые главы в учение предков, чтобы легче было через двести пятьдесят лет пройти эту школу повторно. Военачальнику Лан Таню увиденное нравится. Через лагерь он проезжает без остановки. А жаль! Вчера в казармах провели генеральную уборку, наведя в них такую непривычную для китайцев чистоту.

На поле возле лагеря тренируется драгунский полк. Мне разрешили внедрить свою организацию подразделений. Мой полк состоит из четырех эскадронов, в каждом из которых по восемь взводов численностью тридцать человек плюс две трехфунтовые пушки с расчетами. Форма командиров, включая меня, отличается от рядовых только лучшим качеством ткани и буфанами на груди и спине. Эскадронами командуют капитаны с буфаном медведь, а взводами — лейтенанты с буфанами пантера. Есть еще прапорщики (носороги), сержанты (буйволы) и капралы (морские коньки). У маньчжуров самым малым подразделением является рота (ниру), в которой от двух до четырех сотен человек. Пять рот образуют полк (джала), а пять полков — знамя (гуса). В армии восемь знамен, у каждого свой цвет. Мой джала будет входить в синее знамя. Все офицеры и унтер-офицеры — маньчжуры, закончившие военную школу в Пекине и имеющие боевой опыт. Переучивать их было труднее, чем научить рядовых, тоже маньчжуров. Даже сыновья из богатых и знатных родов начинают службу рядовыми. Но никто не роптал, учились старательно, никаких намеков на бунт. Они понимают, что служба у меня — это трамплин, который поможет взлететь по карьерной лестнице. Если, конечно, повезет не погибнуть в бою.

Что мне нравится в китайцах — это целеустремленность. Народа в стране уйма, пробиться трудно, поэтому все время приходится расталкивать локтями и двигаться вперед медленно и долго. Исходя из пословицы, что за один прием пищи толстым не станешь, китаец не гоняется за журавлями, а ловит синиц. Кончатся синицы, будет ловить мух, а потом комаров. День за днем, год за годом. Пока не наберет на вес журавля.

Командир взвода, к которому мы подъезжаем, выбегает к нам и, вытянувшись по стойке «смирно!», отдает честь и докладывает, что первый взвод под его командованием, вместе с остальными взводами первой роты, занимается строевыми занятиями. Вторая рота шлифует штыковой бой, протыкая соломенные чучела. У всех на ствол надеты штыки длиной сантиметров тридцать, изготовленные по моему чертежу. До меня маньчжуры и китайцы штыками не пользовались, предпочитали копья. Третья рота отрабатывает рубку лозы саблями на скаку. У некоторых лошадей отсутствует правое ухо. По нему попасть легче, чем по лозе. Четвертая рота на стрельбище пуляет по деревянным щитам, установленных в ста шагах (семидесяти метрах). Четыре взвода стреляют из положения стоя, еще четыре — из окопа, положив ствол мушкета на бруствер. Порох используют китайский. Мой оставили для настоящих боев.

— Целься в ноги! — командуют сержанты тем, кто стреляет стоя.

Отдача у мушкета будь здоров. Целясь в ноги, попадешь в верхнюю часть груди, а то и в голову.

— Целься в пах! — командуют сержанты тем, кто стреляет из окопа.

Этим легче. Ствол не колеблется во время прицеливания и меньше подлетает во время выстрела, поэтому попадают чаще.

Дальше тренируются расчеты трехфунтовых фальконетов под командованием боцмана и по совместительству капитана Магнуса Неттельгорста. Расчеты на полном скаку вылетают на позиции, разворачиваются, отцепляют орудия, заряжают и стреляют по кучам бревен, которые шагах в пятистах. Бьют точно. Некоторые бревна улетают на несколько десятков метров. Артиллеристы боятся и уважают боцмана больше, чем своих офицеров и меня. Он лечит бестолковость кулаками. Одного удара хватает, чтобы тупица несколько минут лежал без сознания. Зато это самое подготовленное подразделение в полку, с ним можно хоть сегодня в бой.

Быстрая и меткая стрельба из фальконетов очень понравилась военачальнику Лан Таню.

— Молодцы! — искренне восторгается он. — Наши артиллеристы так не умеют!

— Это заслуга моего офицера, — сообщаю я и на всякий случай, если кто-нибудь из маньчжур вздумает пожаловаться на мордобой, добавляю: — Он иногда бывал слишком строг к подчиненным, но результат стоит того.

— Он правильно делает, — соглашается Лан Тань.

Мы разворачиваем коней и едем к лагерю. У военачальника хорошее настроение. Как догадываюсь, увиденное оказалось даже лучше, чем ему доносили.

— Сколько тебе еще надо времени на обучение этого джала? — спрашивает он.

— Месяца два-три, — отвечаю я. — Но учения — это одно, а настоящий бой — другое. Не помешало бы проверить в бою — отправиться на вражескую территорию и сразиться с таким же или чуть меньшим отрядом. Щенок должен выиграть первый бой, чтобы почувствовал вкус победы и вырос бойцом.

— Сейчас мы ведем переговоры с джунгарскими ханами, чтобы они перешли от правителя Галдана под руку нашего императора. Появление наших войск в тех местах может сорвать переговоры. Так что придется подождать, когда они закончатся, — рассказал военачальник. — Думаю, затянутся они надолго, до следующего лета. Было бы неплохо, если бы ты к тому времени сформировал еще один такой джала. Людей и оружие мы тебе дадим, а этот джала переведем в другое место, поближе к границе.

— Я не против, если оставите мне из этого джала офицеров, прошедших обучение, повысив их в ранге. Офицеров учить труднее, чем солдат, — выдвигаю я требование.

— Можешь сам отобрать тех, кто тебе нужен, только не ослабь джала, — соглашается Лан Тань. — Скорее всего, император прикажет мне командовать первым джала, чтобы потом на основе этих двух создать «знамя» нового образца. Если, конечно, они докажут в бою, что лучше, чем старые джала.

— Надеюсь, мы докажем это, — говорю я, догадавшись, что меня не выпустят отсюда, пока не убедятся, что обученные мной полки действительно воюют лучше.

Шанс доказать появился только через год. К тому времени я сформировал и обучил второй драгунский полк. Маньчжурские офицеры из кожи лезли, доказывая свою профессиональную пригодность, потому что часть из них получила повышение, прослужив под моим командованием меньше года. По китайским меркам это стремительный карьерный рост. Тем более, что не пришлось рисковать жизнью. Обычно повышения следовали после битвы. Чем она была кровавее, тем больше шансов было у выживших подняться на следующую ступень. Тем, кто шел на повышение из солдат, надо было еще и в офицерской школе поучиться. Там в основном разбирали предыдущие сражения, начиная с древних времен, в том числе и между флотами на море, озере или реке, и штудировали Конфуция. Маньчжуры переняли у китайцев, что только культурный человек может стать хорошим офицером. Судя по дальнейшим событиям, это была роковая ошибка.

У чиновников все проще или сложнее — кому как. В принципе каждый подданный императора может раз в год прийти на экзамен в своем, так сказать, райцентре. В Тяньцзине тоже проводился летом. Надо, исходя из конфуцианского, что ничего — это всё, а всё — это ничего, написать сочинение на заданную тему, которая каждый год меняется. Пишут целый день, поэтому приходят на экзамен с корзинкой еды. Успешная сдача этого экзамена дает только право поехать на второй в, так сказать, областном центре. Если и там повезет, станешь чиновником низшего уровня, получишь право носить шелковый халат, перемещаться в паланкине и возможность попасть на экзамен в столице, чтобы подняться наследующий уровень.