— Я прослужил вам много лет верой и правдой, — начал торжественно Хендрик Пельт, — но я уже старый, здоровье начало подводить. Хочу осесть на берегу.
— Дело твое, — не стал я возражать. — Если хочешь, можешь плыть домой прямо отсюда. Долю с гукеров получишь сейчас, а с флейта — передам вексель с оказией.
— Вот я и хотел поговорить на счет флейта, — уже менее торжественно произнес он. — Хочу купить его вместе с оставшимся грузом. За исключением причитающейся мне доли. Я договорился с местными банкирами, дадут кредит под груз. Если судно будет мое, под голландским флагом, мне разрешат продать здесь груз.
Так понимаю, на сам флейт у него денег хватает и без кредита. Что ж, он мне, действительно, прослужил верой и правдой много лет. Пусть на награбленное встретит достойно старость. И мне не надо будет думать, как довести приз до Нарвы.
— Я не против, — сказал ему.
На груз тут же нашелся покупатель, так что банковский кредит был лишь прикрытием. Флейт оценили из расчета пятьдесят талеров за тонну водоизмещения. Хендрик Пельт, получив свои доли от проданных фиш-гукеров и оставшегося на шхуне груза, рассчитался с нами за флейт и стал его владельцем. Судно сразу ошвартовалось к пирсу для выгрузки и последующей погрузки бочек с селедкой, чтобы отвезти их в Амстердам. Экипаж Хендрик Пельт оставил старый, только капитана списал. Наверное, чтобы капитан побыстрее сообщил Петеру Гигенгаку, что у того непредусмотренные изменения в бизнесе. При расставании мой бывший шкипер даже прослезился малость. Наверняка сбылась мечта, которую он вынашивал всю жизнь. Мне стало жалко Хендрика Пельта: как жить без недосягаемой мечты?!
72
По пути в Нарву нам не попалось ни одного торгового судна под шведским флагом. Видел караван из шести торговых судов под английским флагом, которые шли от Ирбенского пролива, наверное, из Риги или Вентспилса, который сейчас называется Виндава и является довольно крупным портом по меркам Балтийского моря. Военного шведского флота не увидели даже на рейде Таллина (Ревеля). Шведские военные моряки пока предпочитают в холодную погоду стоять в Стокгольме, готовиться к зиме.
Из Нарвы я отправил Александру Меньшикову, как губернатору города, отчет о проделанной работе — захвате двух корсаров и шведского флейта с грузом, к которому приложил в серебряных монетах десятину, причитающуюся государству, судовые документы и грузовую декларацию флейта, оба шведских корсарские патенты и рекомендацию на Вейлра дю Ганьо. Еще одно письмо было послано в Москву директору Московской навигацкой школы Якову Брюсу с отзывами на присланных ко мне на практику гардемаринов. Самих гардемаринов, как и остальных матросов, отпустил на зиму по домам. Им теперь было, на что погулять и о чем рассказать соседским девицам и не только. Морские пехотинцы остались охранять судно и нести службу в городском гарнизоне. Они — из бывших крепостных, отпуск им не положен. Часть привезенного груза оставил себе, а остальное продал псковским купцам, получив примерно на треть меньше, чем если бы реализовал в Копенгагене.
Награбленное вложил в развитие российской экономики — накупил поместий и лесов, которые по дешевке продавали шведские дворяне, у которых собственность не конфисковали, что не прибавило им желания становиться подданными русского царя. Как ни странно, таких было много. Поимев возможность увидеть российскую армию в деле, они перестали верить, что эти земли вернуться в собственность шведской короны. Также накупил разных мелких предприятий типа водяных и ветряных мельниц, лесопилок, мастерских по производству льняной ткани и пеньковых канатов.
Зимой коротал вечность привычным образом — охотился и изображал из себя примерного семьянина. В первом мне активно помогал Вейлр дю Ганьо, а во втором — любовница Марта Зуяне. После Святок пришло письмо от Александра Меньшикова из Минска, где он находился с вверенной ему конницей, с приказом отправить французского капитана в Санкт-Петербург, где его проэкзаменуют и, если подтвердит, так сказать, квалификацию, возьмут на службу. Вместе с Вейлром дю Ганьо уехала и моя любовница. Она приглянулась старому одинокому капитану и стала все больше раздражать Анастасию Ивановну, а жену надо беречь, потому что следующая может оказаться еще хуже. Нынешняя больше не нуждалась в советах горничной из Лифляндии. Анастасия Ивановна стала местной законодательницей мод и завела салон, в котором собирала и подкармливала местных богемствующих ничтожеств. Впрочем, слово «Богемия» еще не обрело второй, культурно-уничижительный смысл, это пока одна из частей Священной Римской империи, и в будущем станет основной частью Чехии. Как и положено, у моей жены была соперница — жена коменданта Ивангорода подполковника Инглиса, зятя Якова Брюса, благодаря которому и получил это теплое местечко. Дамы на дух не переносят друг друга. Не знаю, кто из них завел салон первой, но не сомневаюсь, что вторая сделала это в отместку. Анастасия Ивановна побеждала в силу богатства своего мужа, хотя прихлебатели ежедневно и старательно уверяли, что именно из-за ее более тонкого чувства красивого и любви к искусству. Я не разубеждал ее: жену надо беречь…
В письме фаворит царя также информировал, что французский король наш намек понял. Видимо, надеется с нами задружиться и сделать союзниками, поэтому и приказал своим корсарам суда под русским флагом не захватывать, что и куда бы ни везли. Соответственно, и мне запрещалось до следующего распоряжения нападать на суда под французским флагом. Еще он хвастался, что стал генерал-поручиком от кавалерии и кавалером польского ордена Белого Орла. Орден был учрежден в прошлом году королем Августом Сильным. Кроме Меньшикова, им наградили четырех польских князей, помогавших усидеть на троне, генерал-поручика Репнина, генерал-фельдмаршал-поручика Огильви и гетмана Мазепу. В конце письма вновьиспеченный генерал-поручик от кавалерии предупреждал, что Петр Первый пытается заключить со шведами мирный договор и вернуть им многие завоеванные земли, в том числе и Нарву. В ответном письме я поздравил Александра Меньшикова с новым чином и орденом, как знаю, не последними, напомнил о предстоящем предательстве Мазепы и сообщил, что воевать придется еще много лет, пока окончательно не разгромим шведов, и что в придачу к Нарве захватим много других шведских земель и не вернем их. Если они с царем не верят мне, то, как будут говорить в Одессе, пусть делают, как хотят, и увидят, как я был прав.
Мне сразу вспомнился разговор со шведским агентом в двадцать первом веке. Я привез в Стокгольм фуражную пшеницу вскоре после празднования трехсотлетия Санкт-Петербурга. О чем и упомянул в разговоре с агентом, желая по-дружески подначить его. Как ни странно, оказалось, что шведы, по словам агента, очень уважают Петра Первого и даже благодарны ему за то, что избавил их от имперских амбиций. С тех пор они только, как выразился агент, «упорядочивали отношения» со своими соседями — датчанами, норвежцами и финнами, что пошло на благо стране. С агентом трудно было не согласится, особенно наблюдая, как социализм «упорядочил отношения» работяг с работодателями: не только первые, но и вторые перестали работать, а извращенцы из обоих лагерей сбежали за границу.
В марте начал готовить шхуну к выходу в море. За зиму усилил корпус, уменьшив немного объем трюма, и добавил еще по одному порту для карронад на каждый борт. Река вскрылась двадцать первого числа. Ледоход, как утверждают местные, был спокойный. В иные годы сносило деревянные пристани, приходилось возводить новые. По слухам в Ревель прибыл большой шведский флот, привез пополнение и боеприпасы, поэтому я отложил выход в море, но, несмотря на уговоры жены, вышел до Пасхи. Не хотелось мне идти исповедоваться, а потом кривляться во время Всенощной.
Шведский военный флот в количестве не менее семнадцати единиц (трудно было издалека отличить чисто военные корабли от торговых) стоял на рейде Ревеля. За нами никто не погнался. То ли не сочли опасными, то ли догадались, что не догонят, то ли просто не успели принять решение. Я заметил, что шведы в первой половине весны тормозят сильнее. Видимо, не успевают поменять зимнюю смазку на летнюю, а зимняя в теплую погоду замедляет процессы. Стоило им разместить поперек Финского залива несколько кораблей на расстоянии видимости соседних — и ни одна сволочь не проскочила бы в Балтику. Впрочем, немцы во Вторую мировую войну перегораживали залив металлическими сетями и минными полями, но наши подводные лодки все равно прорывались. На шхуне при хорошем ветре я тоже прорвусь через любое заграждение, а вот с призом сюда соваться не стоит, пока не уйдут шведские вояки. По мне, лучше не захватить, чем потерять на пороге дома. Поэтому повел свое судно на запад, с расчетом выйти к шведским берегам севернее Стокгольма.