Десятого мая в бывшей кирхе, а ныне православной церкви, был отслужен праздничный молебен, после чего генерал-адмирал Головин, первый кавалер ордена Святого Андрея Первозванного, вручил точно такие же Петру Первому и Александру Меньшикову. Кстати, пока что эти ордена вышивают на мундире, сообщая о принадлежности к определенной, избранной группе людей, которых должно быть одновременно не более двенадцати человек. В металле они станут позже. Царь получил орден за номером шесть, а фаворит стал седьмым кавалером. Скромность царя меня порадовала. Как и память его фаворита.

— Отблагодарю, — шепнул мне Александр Меньшиков, когда проходил мимо после торжественной церемонии.

После пятидневной попойки, последовавшей после этого торжественного мероприятия, на которой два полковника упились вусмерть в прямом смысле слова, генерал-фельдмаршал Шереметев, а вместе с ним и мой полк, был отправлен на запад, в рейд по территории противника. Первым пунктом был город Копорье, который в Смутное время перешел в какой-то там по счету раз от наших к шведам. Это была каменная крепость в двенадцати верстах от Финского залива, построенная еще в тринадцатом веке. Каменные стены были высотой метров шесть плюс пять башен с высокими островерхими крышами. Две круглые башни располагались по обе стороны ворот, к которым шел мост через естественный ров. Крепость стояла на каменной плите, так что рытье окопов и прочих осадных работ отпадало от слова совсем. Гарнизон состоял из сотни солдат под командованием майора Опалёва, сына коменданта Ниеншанца. У них было десять пушек малого калибра. Шереметев предложил гарнизону сдаться. В ответ майор Опалёв посоветовал нам убраться подобру-поздорову. Он был уверен, что нам такая твердыня не по зубам. И не только он.

Генерал-фельдмаршал собрал командиров полков на совещание, которое свелось к его короткой речи:

— Если штурмовать крепость, народу положим столько, что некем будет командовать. Напишу царю-батюшке, чтобы прислал мортиры и бомб побольше. Будем бомбить, пока не сдадутся.

Мортиры прибыли двадцать пятого мая, на следующий день начали обстрел. Ночью в городе было светло, как днем, из-за многочисленных пожаров. Утром третьего дня майор Опалёв запросил пощады. Его отпустили в Нарву вместе с гарнизоном, но без пушек, знамен и пуль во рту. Вот если бы продержался еще пару дней, пососал бы пулю, а теперь будут сосать что-нибудь другое.

Пограбив окрестности, мы перешли к городу Яму или, как называли его шведы, Ямбургу, расположенному на правом берегу реки Луга. Город осаждала армия под командованием генерал-майора Николая фон Вердена. Ей потребовалось две недели, чтобы вынудить гарнизон к сдаче. По приказу царя генерал-фельдмаршал занялся укреплением Ямбурга, как на шведский манер решил Петр Первый и дальше называть город. Пехотные полки были привлечены для выполнения фортификационных работа, а драгун и легкую конницу — казаков, татар, калмыков и башкир — разослали во все стороны для добывания провианта и разорения противника. Началась самая приятная война для каждого уважающего себя профессионального воина: враг трусливо разбегается и прячется, а ты грабишь и насилуешь в свое удовольствие.

Тридцать первого июля в Ямбург прибыл Александр Меньшиков в сопровождение роты драгун. Царь дал ему наказ посмотреть, как укрепили город, и посовещаться с Шереметевым о планах на конец лета и осень. Генерал-фельдмаршал предлагал во второй половине августа двинуться дальше на запад, где еще было, что грабить. Петр Первый был не против, но боялся потерять Ямбург, который, как догадываюсь, должен стать базой для захвата Нарвы. Пепел позорного поражения под стенами Нарвы стучал в сердце царя.

Александр Меньшиков остановился в доме мэра — двухэтажном каменном здании, которое стояло на центральной площади и десятью узкими окнами — на первом по два по обе стороны от входной двери и шестью на втором — смотрело на более скромную, в шесть окон, ратушу. У маленького и низкого каменного крыльца под жестяным навесом стояли в карауле три драгуна. Один — перед дверью, открывая и закрывая ее.

Фаворит царя расположился в кабинете хозяина дома, перед дверью в который стояла еще пара караульных. Александр Данилович с бронзовым бокалом в правой руке сидел в низком кожаном кресле перед окном и наблюдал за людьми, которые проходили по площади. Такой вот нынче телевизор. Пользы от него не меньше, чем от настоящего в двадцать первом веке. На голове Меньшикова белый парик «аллонж» с длинными волнистыми локонами, одна прядь которого спускается на спину, а две — на грудь. Сделан парик не из волос, а из шелковых нитей, поэтому смотрится приятнее, что ли. Одет фаворит в кафтан, камзол и кюлоты, сшитые из голубого гродетура — тяжелой шелковой одноцветной ткани, которая получила название от города Тура, в котором была впервые произведена. По ткани сделана вышивка серебром в виде переплетающихся веток с листьями. На кафтане белый кружевной воротник, дорогой, скорее всего, французский или испанский. Все двадцать три пуговицы сейчас были расстегнуты. Двушовные рукава украшены высокими разрезными обшлагами с четырьмя декоративными пуговицами на каждом. Еще по пять пуговиц на клапанах карманов. Камзол застегнут на девятнадцать пуговиц. Все пуговицы миндалевидной формы и оплетены серебряной канителью. На левой стороне груди прикреплена вышитая серебряной нитью и битью (расплющенной серебряной проволокой, пришитой обычными нитками) восьмиконечная звезда с распятым на косом кресте святым ордена Андрея Первозванного с девизом «За веру и верность». Пояс из голубого шелкового репса с серебряной застежкой в виде скачущей лошади. Штанины зачем-то стянуты под коленями поверх застегнутых пуговиц подвязками из серебряного галуна с серебряными пряжками. Чулки белые с серебряными нитками, пушенными спиралью. Черные кожаные башмаки с округлыми носами и серебряными бляшками в виде скачущих лошадей на подъемах. Александр Данилович Меньшиков у нас местечковая икона стиля. Говорят, Петр Первый как увидит его в новом наряде, так прыснет от смеха, а потом махнет рукой. Видимо, фаворит олицетворяет его второе «я», блестящее во всех отношениях. Зато во всех остальных расходах Александр Меньшиков удивительно прижимист, если не сказать конченный жлоб. Говорят, подав нищему полушку (не дать вообще ничего, выходя из церкви, считалось грехом, а более мелких монет нет), обязательно учитывал ее в расходных книгах.

У двери, рядом со столиком, на котором были кувшин и бронзовые кубки, стоял слуга — смазливый малый с таким же плутоватыми глазами, как у барина, и в такого же цвета кафтане, только из ткани подешевле и без серебра.

— Садись, — махнул левой рукой Меньшиков на второе кресло, которое находилось слева от него. — Отведай рейнского.

Кресло было мягкое и как бы обволакивающее. Сев в такое, начинаешь чувствовать, что жизнь удалась и больше не надо суетиться. Слуга подал мне бронзовый кубок с белым рейнским вином. Так русские называют сейчас все вина, привезенные из германских княжеств, но это, судя по янтарному оттенку и легкому терпкому вкусу, действительно с долины Рейна.

— Привезли мне твое гишпанское вино, спасибо! — первым делом поблагодарил он и, отхлебнув из кубка, пожаловался: — Это хуже, смолой отдает.

— Да, к нему надо привыкнуть, — не стал я спорить.

— Получи указ государя, — фаворит, не поворачиваясь к слуге, махнул ему рукой. — Я помню, кто мне друг. Теперь ты генерал-майор. Разделишь свой полк на два и будешь ими и дальше командовать.

— Благодарю! — произнес я, принимая от слуги запечатанный сургучом конверт.

Русские только недавно начали пользоваться сургучом и называют его испанским воском, хотя на самом деле рецепт нынешнего, темно-красного, (в средние века был итальянский, позаимствованный у арабов, а те, скорее всего, взяли у индусов, бесцветный или зеленоватый, подкрашенный сосновым экстрактом) завезли португальцы из Ост-Индии. В конверте лежал указ о производстве меня в генерал-майоры, причем половину текста занимали титулы царя. Надо же, воевал всего ничего, а чин в кармане!