Подошла только Кристиана Виссер и спросила:

— Меня тоже возьмут на службу?

— Конечно, — отвечаю я. — Будешь делать то же, что и раньше, но получать на половину больше и от китайского императора.

— Жарко здесь, но я потерплю, — соглашается она.

Всем бы так терпеть!

Я живу в большом городском доме, специально арендованном для меня у богатого купца. Сам купец живет по соседству, арендуя более скромное жилье. Как я понял, дом для китайца — это чистая функциональность, никаких архитектурных излишеств, все одноэтажные, по большей части из дерева и самана, приготовленного из глины и рисовой соломы, выходят на улицу глухой стеной, а двор огорожен высоким дувалом с воротами. Отличить с улицы дом богатого от дома бедного трудно. Разве что у первого двор бывает шире, но не всегда, и может быть подметено возле ворот слугами, которых у бедного нет, а самому заниматься ерундой некогда. На фоне низких домов многоярусные пагоды с искривленными крышами кажутся небоскребами. На них не жалеют ни материалов — первые ярусы из камня и кирпича — ни ярких красок, особенно позолоты. Впрочем, и у обычных домов есть яркая деталь — черепица на крышах. Дом, который арендовали для меня, умеет почти плоскую крышу с ярко-зеленой черепицей. У соседей черепица желтая и синяя. На углах крыши и коньке сидят странные, деревянные, покрытые красным лаком мифические существа, смахивающих на горгулий. Стоит дом на каменном фундаменте, опоры деревянные, а стены из самана. Стены снаружи и дувал со двора побелены. На деревянное крыльцо с галереей вдоль стены ведут три деревянные ступени, нечетное количество, чтобы в доме присутствовала сила ян. Входная дверь в южной стене. Еще в этой стене четыре широких окна с раздвижными рамами из бамбука, прикрытыми затейливыми деревянными решетками. И все остальные деревянные детали дома украшены затейливой резьбой и покрыты лаком, черным или красным, причем благородным, тусклым. Войдя, сразу попадаешь в гостиную, самую большую комнату. Пол из каменных плит, застеленных циновками из рисовой соломы. У северной стены алтарь. Вся мебель изготовлена из ценных пород дерева — сандала, красного, черного — и расположена вдоль стен: стол с парой кресел с каждой стороны, столики для чтения и игры в маджонг и шашки, подставки для ваз и благовонных палочек, этажерка для книг, сейчас пустая, комод для одежды. К гостиной примыкают четыре комнаты разного размера. В самой большой, расположенной в восточной части, живу я, в остальных — слуги. При этом в каждой жилой комнате есть свой умывальник и ночная посудина, незамысловатая — низкий широкогорлый кувшин, хотя в углу двора рядом с воротами есть уборная — яма, загороженная тонкими стенками с трех сторон. Кстати, китайцы сейчас умываются, обтираясь мокрым полотенцем. Моют только ноги в специальном ведре перед сном. В каждой комнате висит по пейзажной картине, в основном вид реки с сампанами и джонками или зарослей бамбука с птицами. В моей комнате есть еще и отапливаемая лежанка, кан. Кровати низкие и вместо подушек деревянные бруски. Впрочем, для нас принесли подушки, изготовленные когда-то для других европейцев. Потолка в доме нет, видны стропила. Они покрыты красным лаком, как и три столба, которые держат конек крыши. В пристройке есть кухня, но столовой нет. В моей комнате обеденный стол прямоугольный, на два человека с каждой стороны — так называемый «стол бессмертных». Восемь у китайцев — самое лучшее число. В дом заходят, разувшись у порога. Слуги-китайцы сидят на полу, став на колени. Каждый на отдельной циновке. Слуги-голландцы так не умеют, располагаются на топчанах. Сидеть на корточках или вытянув ноги в сторону собеседника считается у китайцев верхом неприличия. Представляю, как яростно они будут улыбаться на переговорах с янки, которые обожают класть на стол задние копыта.

За домом небольшой сад с кривыми дорожками, выложенными камнями. Чуть левее центра находится лужа глубиной около метра, которая, как подозреваю, должна обозначать пруд. Дно выложено разноцветными камешками, белыми, красными, зелеными. Рыбок нет. Посреди лужи остров. Из многословного, с придыханием, объяснения слуги-китайцы я понял, что то ли на этом острове живут духи предков, то ли духи предков живут на острове где-то, а здесь типа гостиницы, если вздумают наведаться. Слева от пруда растет слива с пышной кроной, похожей на рыбью чешую корой и толстыми корнями, напоминающими скрюченные птичьи пальцы. Вокруг нее разложены камни разного размера и на разном расстоянии от ствола. Предполагаю, что ландшафтный дизайнер (или как сейчас у китайцев называется такая профессия?) побросал их, где попало, а потом придумал красивое объяснение. Справа от пруда ажурная беседка, рассчитанная на двоих, над которой нависала могучая сосна. Как по мне, сосна полностью дискредитировала этот мини-сад, но я — варвар, с меня спроса нет.

Кроме Энрике и Кристианы, меня обслуживают еще и трое слуг-китайцев, которым платят из казны, что не мешает им подворовывать и у меня. Остальные члены экипажа живут в лагере, который находится в паре километрах от города. Для них там построили дом, в котором у шкипера Хендрика Пельта, получившего буфан леопард, то есть, чин майора, восточная комната, у боцмана и плотника, получивших буфан медведь или капитан, по маленькой, а остальные живут в общей большой.

Я вместе со слугой-голландцем выхожу во двор, где нас уже ждет слуга-китаец с оседланными лошадьми. Седлать научил Кике, причем на это ушло несколько дней и несколько десятков ударов бамбуковой палкой по тупой китайской голове. Китайцы в большинстве своем ездить верхом не умеют. На чиновника-китайца, едущего на лошади, без смеха не глянешь. Обычно впереди идет слуга и ведет коня под узду, а чиновник сидит в высоком седле, судорожно вцепившись в него и боясь свалиться. Поэтому чиновники предпочитают перемещаться в паланкинах. Ходить пешком чиновникам и просто богатым не положено. Лошадей мне дали монгольских — неказистых, неприхотливых и выносливых. В отличие от европейцев, китайцы, как и монголы, на экстерьере лошади не зацикливаются. Везет — и ладно. Лошадь в китайском хозяйстве ни к чему. Предпочитают волов, причем в южных районах, где основная культура — заливной рис, держат одного-двух на всю деревню, пашут на них мягкий ил по очереди, потому что пасти животных негде, все земли заняты под рисовые чеки. Бедные волы круглый год жуют рисовую солому. В северных районах выращивают просо и пшеницу, поэтому волов держат больше.

Улицы в китайских городах узкие и кривые. Есть такие, где два всадника не разъедутся. Везде мусор и детвора. Маленькие обоего пола в чем-то типа распашонок, а на мальчиках постарше короткие штаны с разрезом сзади, чтобы не нужно было снимать, если приспичит. Скверы, парки и просто пустыри отсутствуют от слова совсем. Застроено все, что может быть застроено, и даже немного того, что застроить, казалось бы, невозможно.

Возле открытых городских ворот нас поджидает кавалькада — военачальник Лан Тань со свитой. Маньчжуры, как и китайцы, не кочевники, хотя я был уверен в обратном, но долго находились под монголами, благодаря чему военные ездить верхом умеют довольно хорошо. Лошади у них не лучше моих, что приводит в равновесие мое самолюбие. Военачальник вчера вечером приехал из Пекина, чтобы провести инспекцию вверенного мне подразделения. Это при том, что, как минимум, раз в неделю приставленный к части писарь-переводчик посылает ему подробные отчеты. Мы вчера с Лан Танем попировали нехило, насладившись не только моей мальвазией, но и местной рисовой бражкой и крепкой водкой из гаоляна (проса). Судя по помятому лицу военачальника, смешение трех таких разнородных напитков оказалось слишком сильным испытанием для его организма, но крепится, вида не подает, хотя потеет больше обычного.

День, кстати, не жаркий. Конец осени, муссонные дожди почти прекратились. В этом регионе ветер с мая по ноябрь дует с моря на сушу, нагоняя тучи с проливными дождями, а потом в обратном направлении, меняя погоду на сухую и холодную, особенно если попрет с северных направлений, из Сибири, а с пустыни Гоби приносит еще и пыль, к которой я никак не привыкну. Она оседает в ноздрях и в горле, вызывая неприятное першение.