— Огонь! — командую я.

Залп восьми карронад, по четыре с каждого борта, осыпает картечью палубы фиш-гукеров. Тяжелые свинцовые шарики с расстояния метров двадцать-тридцать дырявят человеческие тела, даже спрятавшиеся за тонкими фальшбортами. При попадании тридцатиграммовой картечины с такого расстояния в голову, последняя разлетается на части. Немногих уцелевших коллег мои корсары добивают из фузей.

— Прекратить огонь! — командую я.

Приходится повторять приказ еще дважды, потому что увлеченность стрельбой и грохот выстрелов мешают моим подчиненным услышать своего капитана.

Оба фиш-гукера, теряя ход, продолжают движение вперед. Правый, на котором, видимо, успели переложить руль, начинает заваливаться влево.

— Катера на воду! Абордажным партиям грузиться! — приказываю я.

Оказывать сопротивление моим людям было некому. На левом гукере уцелели два матроса, на правом — только капитан. Так понимаю, были и раненые, но их просто добили, чтобы не возиться. Трупы раздели и выбросили за борт, а пленных отправили на шхуну.

— Добрый день, виконт де Донж! — поприветствовал меня капитан правого фиш-гукера, который во время предыдущей нашей встречи был секундантом на моем поединке с Симоном де Костентином, племянником адмирала де Турвиля, а за час до дуэли — командиром линейного корабля «Победоносный», и добавил с наигранной шутливостью: — А до меня доходили слухи, что вы погибли в борьбе с берберскими пиратами!

— Виконт, действительно, погиб, больше не будем вспоминать о нем, — сказал я. — Сейчас вы имеете дело с шаутбенахтом российского флота.

— Такую грамотную ловушку простой капитан не смог бы устроить! Свой чин вы получили не зря! — как и положено французу, тонко лизнул он.

— Пойдем в каюту, выпьем за успех, — как и положено русскому, пригласил я. — И давай перейдем на «ты». Правда, я запамятовал твое имя.

— Вейлр дю Ганьо, — ответил пленный капитан, заходя в каюту вслед за мной.

— Кике, налей нам вина, — приказал я слуге.

— Месье капитан предпочитает кальвадос, у нас еще есть, — подсказал Энрике.

У моего слуги бабья память на то, кто что предпочитает в еде, питье и одежде. Не помню, чтобы я раньше угощал этого бретонца, но Энрике знает про кальвадос. Наверное, слуги, общаясь, обмениваются информацией о сильных сторонах своих господ.

— Пожалуй, не откажусь от рюмки кальвадоса, — сказал Вейлр дю Ганьо. — В здешних краях его трудно достать, как и хорошее вино.

Слуга налил нам кальвадоса в серебряные стаканчики емкостью грамм сто, которые я завел для водки, когда понял, что застряну в Московии надолго. Русский без водки — как медведь без балалайки. Пленный капитан сделал маленький, птичий глоток, только смочив язык, подержал напиток во рту, оценивая. Кустистые черные брови подпрыгнули, сигнализируя о приятном удивлении.

— Настоящий кальвадос! — подтвердил Вейлр дю Ганьо.

— Странно было бы, если бы на захваченных французских судах был ненастоящий, — сказал я.

— А где и когда ты их захватил? — поинтересовался он, осушив стаканчик.

— Неподалеку отсюда в прошлом году взял две бригантины, — ответил я.

— Капитан второго гукера был раньше капитаном на одной из этих бригантин. Царство ему небесное! — сообщил Вейлр дю Ганьо, перекрестившись.

Я не стал креститься, даже в противоположную сторону, хотя с покойным нас связывали противоположные интересы.

— Он сменил на гукере родственника судовладельца, который чертовски действовал мне на нервы, но, видимо, увез с собой нашу удачу. С тех пор мы не взяли ни одного приза, — продолжил пленный капитан.

— Как ты оказался в шведских корсарах? — в свою очередь поинтересовался я.

— После гибели «Победоносного» я сидел на берегу на половинном окладе до конца войны. Предлагали стать капитаном на вспомогательном судне, но я отказывался. Надеялся получить линейный корабль. Сразу после подписания мирного договора меня уволили без пенсии, как гугенота. Попробовал устроиться в Англии — не получилось. Они многих своих капитанов списали на берег. В Голландии тоже отказали от места в военном флоте, но предложили покомандовать торговым пинасом. Выбора у меня не было, согласился. Потом опять началась война, и вскоре я остался без работы. Наши захватили много голландских и английских судов, голландские капитаны осталось без работы, вот меня и заменили. Съездил в Париж, думал, пригожусь, но там меня уже забыли. Вернулся в Голландию, где мне и предложили стать корсаром, — рассказал Вейлр дю Ганьо.

— Как догадываюсь, выкуп за тебя судовладелец не заплатит? — спросил я.

— Вряд ли, — обреченно молвил он и показал Кике, чтобы наполнил стаканчик.

— Русскому царю сейчас требуются опытные капитаны. Командир корабля четвертого ранга, которые обычно доверяют недавно нанятым, получает девятьсот шестьдесят экю в год, а дальше — как проявишь себя. За доблесть царь награждает щедро, деньгами и землями. Я уже получил тысячу двести дворов с крестьянами. Это раза в три больше, чем было у виконта де Донж, — рассказал я.

О том, что доход со всех этих дворов даже меньше, чем с виконства, говорить не стал. В Московии другой уровень жизни, она дешевле во всех отношениях. Чем развитей, богаче страна, тем выше в ней доходы и расходы. Только предметы роскоши стоят везде примерно одинаково. Так что богатому выгоднее жить в бедной стране, а бедному в любой плохо.

— А он возьмет меня на службу? — спросил Вейлр дю Ганьо.

— Я порекомендую, — пообещал ему. — Гарантии, конечно, дать не могу, но надеюсь, что к моей рекомендации прислушаются. Скажу, что служил месяца три лейтенантом на «Победоносном», а потом, после смерти старшего брата, стал капитаном драгунского полка. Здесь не знают, кем я был во Франции. Я приехал в Московию на должность командира полка драгунским капитаном, которому пришлось оставить службу на родине из-за убийства на дуэли племянника генерала. Ты что-то слышал про эту дуэль, но это все, что знаешь обо мне.

— Я уже забыл, кто такой виконт де Донж! — улыбнувшись, заверил он.

— Забудешь, когда выйдешь из этой каюты, а пока припомни, что ты слышал об этом семействе в последние годы, — предложил я.

— Только, что молодой виконт перед самым началом этой войны все-таки добился выплаты ущерба за потопленный фрегат. Говорят, казне обошлось в три миллиона экю — сумасшедшие деньги! — сообщил Вейлр дю Ганьо.

— В три миллиона ливров, — уточнил я, — что, впрочем, тоже сумасшедшие деньги. Надеюсь, они не сведут его с ума.

— Даже не знаю, что бы я делал, если бы получил столько! — весело произнес мой пленник.

— Купил бы военный корабль и продолжил капитанить, — подсказал я.

— К сожалению, таких денег у меня нет, поэтому не смогу проверить, — с сожалением молвил он. — Но у меня есть мысль, как нам обоим стать немного богаче, если выделишь мне долю в добыче.

— Что за добыча? — спросил я.

— Флейт с ценным грузом под шведским флагом, который, если получится, можно будет взять без боя, — ответил Вейлр дю Ганьо.

— Тебе капитанская доля, — пообещал я. — Где этот флейт?

— Через пару дней он должен быть здесь, — ответил Вейлр дю Ганьо. — На нем везут что-то очень ценное из Франции или Испании, и меня попросили сопроводить флейт до Стокгольма. Твое прошлогоднее нападение сильно напугало судовладельцев.

— Флейт принадлежит Петеру Гигенгаку? — уточнил я.

— Скорее всего, — ответил он, — но будет под шведским флагом и со шведскими документами, чтобы английские военные корабли не захватили его, как приз, когда повезет в обратную сторону шведские пушки якобы для Португалии или еще куда-нибудь и случайно окажется в Бресте или Бордо.

Возле юго-восточного выхода из пролива Эресунн, ближе к шведскому берегу, стоят на якорях два фиш-гукера и шхуна. На всех трех судах шведские флаги. На палубах по несколько матросов, которые занимаются обычными судовыми делами. День сегодня удивительно солнечный для этих мест, особенно осенью, с легким ветром от юго-запада. От морской воды идет сильный запах йода. Неподалеку от шхуны несколько серо-белых чаек покачиваются на низких волнах. В такие дни появляется желание поселиться в этих краях. Когда солнце прячется за тучей, глупое желание тоже исчезает.