Однажды с небольшим отрядом удалился дальше обычного. Преследовал стадо джейранов. Это газели высотой в холке сантиметров шестьдесят-семьдесят, весят килограмм двадцать-тридцать. У самцов лировидные рога длиной сантиметров тридцать. На зиму джейраны сбиваются в стада по несколько сотен особей, особенно в снежные, как нынешняя. Убегают прыжками, задрав хвост с черным кончиком, который сильно выделяется на фоне белого «зеркала» — белой шерсти на заднице. Только вот такая манера бега неудобно по глубокому снегу, быстро выбиваются из сил и застревают. Мы били их, что называется, на выбор, причем я из лука, а мои сопровождающие — из арбалетов.

На обратном пути наткнулись на стойбище ойратов из рода Цэван Рабдана, племянника Галдана-Бошогту, который воевал с дядей за престол Джунгарского ханства и был естественным союзником китайского императора. Главным на этом стойбище был хан Лоузан-Шуну — тридцатилетний мужчина с круглым коричневым, обветренным лицом с редкими черными волосинами на подбородке, грузный не по годам и с короткими кривыми ногами кочевника. Он встретил нас у входа в свою юрту, довольно большую, и пригласил зайти в нее и отдохнуть. Любой гость в Степи, даже непрошенный, даже кровный враг, неприкосновенен, пока находится на стойбище. Его накормят и напоят, как родственника или друга. Я приказал отдать хану трех убитых джейранов. Мы их набили столько, что лошади с трудом тащили груз. Когда мои люди сгружали джейранов, Лоузан-Шуну с интересом смотрел на мой лук.

— Можешь посмотреть, — предложил я на монгольском языке, достав лук из сагайдака, и на всякий случай предупредил: — но подарить не могу, это семейная реликвия.

Хан внимательно осмотрел лук, не без труда натянул тетиву, восхищенно цокнув языком:

— Отличный лук! Старая работа, сейчас такие не умеют делать!

— Ему почти пятьсот лет, — сообщил я.

— Ух, ты! — удивленно воскликнул Лоузан-Шуну. — Откуда он у тебя?

— Этот лук подарил моему предку, русскому хану, его побратим Берке, сын Джучи, внук Чингисхана, пятый правитель Джучиева улуса, когда они вместе под командованием хана Бату ходили воевать латинян, а потом выдал за двух его сыновей двух своих дочерей. С тех пор лук переходит к старшему мужчине в нашем роду, — рассказал я.

— Ты — Чингизид?! — еще больше удивился ойратский хан, с почтением возвращая лук.

— Так получилось, — скромно ответил я.

Шатер Лоузана-Шуну был выстелен старыми коврами, если не ошибаюсь, бухарской работы. Видимо, кто-то из его предков наведывался в те края с неофициальным недружественным визитом. Две его жены и две служанки быстро выставили вареную верблюжатину и выпивку — гаоляновую водку. Я окунул в серебряную стопку с водкой палец и стряхнул первую каплю на ковер, после чего выпил до дна и перевернул емкость, чем, как догадываюсь, окончательно убедил хозяина, что являюсь родственником Чингиз-хана.

Мне рассказывали, что Чингизиды все еще в большом почете не только у монголов, но и у всех остальных народов в этой части света, включая маньчжуров и китайцев. Я сомневался, потому что правивших ими монголов маньчжуры и китайцы выгнали уже давно, но продолжали ненавидеть. Кстати, отец нынешнего императора, захвативший Китай, подчеркивал, что он потомок цзиньских императоров, в свое время свергнутых монголами, а не Чингизид, чем хвалились правители других стран в этом регионе. Правда это или нет — не знаю, но явно указывает на нелюбовь к бывшим завоевателям.

Каково же было мое удивление, когда через пару дней Лан Тань при встрече спросил:

— Почему ты не говорил, что из рода Чингизидов?

— Я с ними в родстве только по женской линии, — уточнил я и задал встречный вопрос: — Это бы что-то изменило?

— К тебе бы относились с большим уважением, — сказал он.

— Уважение заслуживают в бою, а не хвалясь предками, — процитировал я самого себя, хотя, возможно, и до меня были такие же умники.

В конце февраля возобновили движение. В пустыне Гоби снега не было совсем, даже в ямах. Наверное, сильные ветры сдувают весь к отрогам гор. Двигаться по ней было удобнее, чем по горным дорогам. Разведку можно было не высылать, потому что на многих участках видимость была в несколько километров.

В марте начала появляться молодая трава. Она была коротка, кони щипали с трудом, но с удовольствием. Как догадываюсь, солома, которой нас снабжали интенданты, уже чертовски надоела лошадям.

Мы двигались в сторону реки Керулен, на берегу которой находится ставка правителя Джунгарии Галдана-Бошогту. Огромная масса людей и самых разных повозок. После нас оставалась вытоптанная земля — ни травинки, ни живого существа. Пожирали все, что росло или шевелилось, включая насекомых. Мне сразу вспомнился налет саранчи на казачьи земли. Только наше войско было еще и всеядным. Костры нам запретили разводить, чтобы не выдать местоположение, питались всухомятку. К чему была эта конспирация — не знаю. В степи такую армию не утаишь, о ней быстро узнали все, кому надо и не надо. К нам постоянно прибывали перебежчики из джунгарского войска. Отряды были разные, некоторые всего из пары десятков человек, но их было много. Узнав о приближении огромного китайского войска, монголы начали спасаться, согласно своим моральным принципам: кто-то переходил на сторону врага, кто-то удирал на север, к русским, кто-то — на запад, на плохие земли, а кто-то готовился к бою. Последние оказались в меньшинстве. Это были уже не те монголы, которые мыли сапоги в Адриатическом море.

В начале мая наши передовые дозоры обнаружили ставку Галдана-Бошогту. Нам сказали, что там около двадцати тысяч всадников. Скорее всего, цифру занизили или завысили. Мне вообще верится с трудом в подобные подсчеты. В двадцать первом веке, используя съемку с вертолета, не могли подсчитать, сколько людей пришло на митинг или демонстрацию, а речь обычно шла всего о нескольких тысячах. А как могли подсчитать разведчики, большинство из которых считать не умело вообще? Тем более, что даже сам монгольский военачальник наверняка считал с трудом и имел смутное представление, сколько у него воинов. Про нашу Западную армию говорили, что в ней сто пятьдесят тысяч человек, а по моим подсчетам именно воинов было от силы тысяч тридцать плюс тысяч двадцать легкой конницы союзников-монголов. В остальные сто тысяч входила, как подозреваю, всякая разная обслуга, включая обозных погонщиков и их волов.

Император первым делом послал джунгарскому правителю Галдану-Бошогту богатые подарки и письмо с предложением о переговорах. Западной армии было приказано быстрым маршем двигаться к реке Толе, чтобы перекрыть врагу путь к отступлению. Как догадываюсь, переговоры были затеяны именно для этого. Наверняка Галдану-Бошогту предложат такие условия, что придется выбирать между жизнью в позоре или смертью на поле боя. Только вот он будет думать, что есть, куда отступить.

Мы успели выйти на заданные позиции. Расположились на вершине сопки возле реки Тэрэлж, притоке реки Тола, которая защищала наш правый фланг. От реки сопка шла на север и была покрыта редкими деревьями и кустарником, а потом загибалась на восток, поворачивалась склоном на юг, к солнцу, и обзаводилась более густой растительностью, трудно проходимой для конницы. Склон перед фронтом армии расчистили, использовав деревья для создания завалов на низком участке возле берега реки, где проходила дорога. Теперь там с налета не прорвешься. Придется врагу наступать на центр нашей армии, если вздумает попытать счастья именно здесь, а не на севере. Место моего полка указал Лан Тань. Командующий армией Бе Фянг — сухонький старичок с седой жидкой, козлиной бородкой и подслеповатыми глазами — напрямую со мной не общался. Впрочем, и среди остальных командиров джала мало кому доводилось разговаривать с ним. Как подозреваю, исключение для Лан Таня делалось только потому, что он имеет буфан лев и приравнивается к командиру гуса (знамени).