— Я не хочу побеждать.

С земляками я познакомился в начале марта. К тому времени царь со свитой перебрался в городок Дептфорд, расположенный ниже по течению. Там находились Королевские верфи. Для царя арендовали у Джона Эвелина дом с большим садом, примыкающим к верфям. В ограде сделали калитку, чтобы высокий гость мог в любое время попасть в, по его мнению, святая святых. Впрочем, здесь он не изображал из себя работягу, а занимался теорией кораблестроения. В будущем этого здания среди исторических достопримечательностей я не видел. Возможно, перестроят, снесут или просто не нашел его. Я предположил, что в дом пройти будет трудно. Наверняка там два кольца охраны — английская и русская. Как мне рассказал местный цирюльник, у которого я побрился и заодно узнал все, что мне нужно, английский караул охранял не гостей, а местных от русских. По ночам в доме совершались какие-то оргии с криками, диким хохотом и стрельбой, а подобным образом разрешалось развлекаться только английским морякам. Объяснять старшим караулов, что хочу поболтать за жизнь с московским царем, придется долго, нудно и, скорее всего, безрезультатно. Зато, помня тягу первого российского императора к тавернам и пивным, не сомневался, что в ограде должна быть еще одна калитка, ведущая к ближайшей забегаловке. Искать эту калитку не стал, сразу отправился по пивным. Сперва посетил лучшую, как мне сказали, в этом районе. Там было слишком чисто, чтобы пьяный русский чувствовал себя, как дома. Пошел в ту, что похуже — и не ошибся.

Она была из двух комнат. В каждой по три длинных стола. Под потолком над проходами между столами висело по масляной лампе со стеклянным колпаком, которые давали света ровно столько, чтобы с расстояния метра слуга (в будущем их будут называть официантами) смог разглядеть лицо посетителя и не ошибиться, кому принести заказ. Под потолком висел плотным слоем табачный дым, из-за чего лампы казались маленькими солнцами среди туч. Наверное, благодаря дыму, в помещение было тепло, хотя снаружи легкий морозец. Судя по непривычным здесь одеждам и говору, все три стола в первой комнате занимали русские. Царь Московии сидел за ближним от двери и в углу. Чтобы добраться до него, пришлось бы перебить большую часть его собутыльников, коих было чертова дюжина. Он был длиннее их почти на голову. Темные волосы завиты то ли от природы, то ли искусственно. Нервное, дерганное лицо выбрито, оставлены только усы, которые топорщились, придавая царю сходство с задиристым котом. Я почему-то подумал, что передо мной, несмотря на возраст года в двадцать четыре, подросток, который ведет себя вызывающе, чтобы казаться старше, опытнее. Одет в темно-зеленый жюстокор по последней французской моде, но черные пуговицы, расстегнутые вверху, дешевые, скорее всего, деревянные, причем не из черного дерева, а из крашеного дуба или даже липы. В левой руке дымящаяся трубка. Царь Петр размахивал ею, что-то рассказывая соседу слева. Там, во главе стола, занимал место человек явно худородный, лет пятидесяти восьми, с подслеповатыми глазами и непрошибаемым спокойствием на лице. Складывалось впечатление, что если разбить об его голову кувшин с пивом, все равно не выведешь из состояния душевного равновесия. Одет в черный русский мешковатый зипун, но рукава узкие и короткие. Слева от царя сидел темно-русый ровесник с красивее завитыми волосами и чисто выбритым, озорным лицом. Карие глаза смотрели на окружающих взглядом шкодливой собачонки — с нескрываемым желанием тяпнуть кого-нибудь за ногу втихаря. На нем был темно-красный жюстокор, как и у Петра, но пуговицы из блестящего желтого металла, возможно, золота. Я не помнил, как выглядел Александр Меньшиков, но интуиция подсказывала, что это именно он. Остальные места за столом занимали, судя по скромной одежде и нескромной развязности, люди служивые, из бедных дворян.

— Добрый вечер честной компании! — поприветствовал я, остановившись у стола и спросил, глядя в глаза царю: — Разрешишь присоединиться к вам, Петр Алексеевич?

Будущий российский император мигом набычился и спросил грубым тоном:

— А ты кто такой?

— Мой отец служил твоему деду, а после смерти жены уехал к французскому королю да там и остался, женившись на француженке. Дослужился до командира роты, капитана, — рассказал я и достал из кармана подорожную, выписанную мне князем Мосальским. — Вот его подорожная. Дед хранил ее, как зеницу ока, все не расставался с мыслью вернуться на родине, да так и умер на чужбине на восемьдесят девятом году жизни.

Петр Первый жестом показал, чтобы подорожную передали ему. Развернув, быстро пробежал взглядом, задержавшись только на нижней части, наверное, разбирал дату и подпись, затем передал сидевшему слева.

Прищурив и без того подслеповатые глаза, тот прочитал медленно, после чего кивнул еле заметно царю и сказал:

— Знавал я князя Ивана Андреевича Мосальского, заведовал Пушкарским приказом у твоего отца.

— Садись вон там, — показал Петр Первый на место напротив себя и приказал сидевшим там: — Подвиньтесь, дайте ему место и налейте!

Пили они дешевый голландский джин и пиво. Пока по отдельности. Налили мне в оловянную стопку сидевшего на этом месте раньше, а теперь оказавшегося за соседним столом.

Я выдохнул и хлопнул стопку разом, потому что пить эту гадость по частям себе дороже, после чего вытер губы тыльной стороной ладони и молвил:

— Медовуха лучше!

— Знамо дело! — поддержали меня соседи по столу.

Царь Петр, изрядно отхлебнувший пива из большой оловянной кружки, задал вопрос:

— Так ты кому теперь служишь?

— Себе, — ответил я, усмехнувшись, и рассказал сочиненную перед приходом сюда легенду, соврав лишь самую малость: — Четыре года назад был капитаном драгунской роты во французском полку виконта де Донжа, воевал против голландцев, англичан и немцев. Били их здорово. Потом заколол на дуэли племянника генерала, не стал дожидаться суда, продал капитанский патент и уехал в Роттердам, где купил небольшое судно, стал корсаром. Взял несколько призов, купил судно побольше. К тому времени добычи в море почти не осталось, поэтому отправился в Ост-Индию. Там поступил на службу к китайскому императору Канси командиром драгунского полка. Точнее, обучил ему два драгунских полка, с одним из которых прошлой весной, в мае, участвовал в сражении с джунгарским правителем Галданом-Бошогту, в котором разбили его в пух и прах, убежал всего с парой тысяч всадников. Я был щедро награжден императором и повышен в чине до командующего знаменем — несколькими полками, примерно пятью тысячами человек. Мне предложили остаться там навсегда, но я попросил отсрочку, решил сплавать в Европу, узнать, как распорядились моей судьбой во Франции. Жду ответ.

Царь опять посмотрел на подслеповатого, и тот опять еле заметным кивком подтвердил сказанное мной. Наверное, что-то знал о разгроме Галдана. Все-таки джунгарский правитель — союзник Московии.

— Так ты и в морском деле разбираешься? — поинтересовался Петр Первый.

— Командиром роты я стал не сразу. Сперва чин перешел к старшему брату, который погиб в самом начала войны, а я к тому времени закончил навигационную школу и начал служить на фрегате вторым лейтенантом, — выложил я теперь уже полное вранье.

То ли царь почувствовал, что вру, то ли просто решил проверить, но обратился к сидевшему в самом низу стола кряжистому мужчине лет тридцати двух, обладателю длинных рук с широкими, крестьянскими кистями:

— Федосей, дай тот чертеж для постройки корабля.

Федосей поднял с пола кожаную торбу, достал из нее свернутый вчетверо лист плотной бумаги. Это был продольный разрез флейта с надписями на голландском языке. Явно учебный. По такому уж точно судно не построишь, о чем я и сказал.

— Это я и без тебя знаю! — сердито бросил царь Петр и громко засопел, а левая щека задергалась.

У меня тоже в юности был тик, и тоже левая щека дергалась, когда гнев подкатывал, но пока не выплескивался. Последний раз это случилось за день до семнадцатилетия. Я поступил в мореходку и оказался в колхозе на уборке винограда. При советской власти все студенты и курсанты сентябрь месяц проводили на полях, чтобы колхозники могли спокойно продавать в городах выращенное на своих подсобных участках. На этой продаже они зарабатывали больше, чем горбатясь на колхоз. Я договорился со старшиной роты по кличке Рура (производная от его имени Юра), что утром в день рождения заступлю в наряд и на виноградники не поеду. За час до отбоя старшина вызвал меня и сообщил, что в наряд заступит другой курсант. Я ничего не сказал, только щека задергалась. Возвращаясь в кубрик, как мы называли большую комнату в грязелечебнице, где стояло шестьдесят коек, поклялся про себя, что после окончания училища найду Руру и зарою. Мы встретились через два года после мореходки в порту Рени, куда я привез в навигационную камеру сломанный хронометр, а бывший старшина работал там на буксире-толкаче. Забухали, вспомнили курсантские годы, только приятное, и расстались довольные друг другом.