Дальше мы пошли на юг, стараясь держаться середины моря, чтобы какой-нибудь шведский купчишка не отвлек. На этот раз обогнули остров Зеландия не с севера, а с юга, а потом прошли по проливу Большой Бельт на север. Пока что через пролив нет длиннющего высокого моста. У датчан со временем выработается нездоровая тяга к мостам. Она будет становиться все длиннее и выше по мере того, как датчанам будет надоедать шляться по морям, даже на паромах через проливы. С каждым годом на флоте будет оставаться все меньше датчан, как и остальных западноевропейцев. Души викингов переберутся в Россию. В Дании останутся души чиновников. Некоторые из представителей этой славной и такой нужной профессии сейчас расположились примерно в том месте, где будет мост, чтобы собирать налоги за проход по проливу. Поскольку я сказал, что везу груз в Орхус, мне выписали квитанцию, чтобы не платил в порту второй раз.

Порт Орхус стал оживленнее с тех пор, как я здесь бывал датским дворянином, но пока не дотягивает до того, каким станет в двадцать первом веке. Нет пока и главной достопримечательности города — «Фонтана свиней». Небольшой такой фонтанчик из отлитых из бронзы свиноматки и карабкающихся на нее поросят. Один паршивец ссыт, причем в теплое время года струя бьет мощная. Зимой поросенок становится примерным вместе с выключенным фонтаном. В Орхусе есть еще и университет, но и в других городах имеются, а вот ссущий поросенок — это да, это даже круче, чем ссущий мальчик. Поэтому про фонтан знают многие, а про университет — только те, кто с ним как-то связан. Я продал весь груз и купил почти полный трюм селедки в бочках. Здесь она наверняка дороже, чем в Ольборге, но не хотел терять время на переход туда. Из Орхуса ближе до пролива Эресунн. В трюм сверху, вопреки хорошей морской практике, положил бронзовые двенадцатифунтовые карронады в количестве восьми штук, из расчета по четыре на каждый борт. Если получится, как я задумал, некогда будет перетаскивать карронады с левого на правый, придется стрелять одновременно с обоих бортов.

Напротив замка Кронборг встали на якорь. Для датских таможенников у меня были заготовлены английские судовые документы и накладные на груз, согласно которым везу из Лондона в Московию, в порт Санкт-Петербург, порох в бочках и пушки. Я заметил, что, если пороха везешь много, чиновники предпочитают не лазить в трюм. Попросят открыть лючины, посмотрят сверху на бочки и постараются убраться с судна как можно быстрее. Пушки я положил в трюм, во-первых, на всякий случай, вдруг захотят поковыряться в грузе, а во-вторых, чтобы поверили, что своих всего две и те ретирадные шестифунтовые, в военном плане мы слабы. Для этого и большей части матросов пришлось сидеть в кубрике. Впрочем, датским таможенникам некогда было считать матросов и заглядывать в трюм. Узнав, что он почти полностью заполнен бочками с порохом, чиновники взяли грузовые документы и сразу убыли на берег. Мол, им надо уточнить, какую пошлину содрать. Уточняли до вечера, вернув документы в сумерках, чтобы в этот день не снялись с якоря. Идти ночью по проливу при сильном, порывистом, северо-восточном ветре нормальный капитан не отважится. И я не отважился, хотя до нормального мне далеко.

Два фиш-гукера, как называют голландцы рыбацкие суда такого типа, водоизмещением тонн семьдесят каждый, голландской постройки и под голландскими флагами идут нам навстречу. Ветер за ночь подутих, поэтому сближаемся мы медленно. Один гукер должен пройти по правому борту шхуны, другой — по левому. На палубах у них по несколько матросов, которые занимаются обычными делами. Если бы я не знал, что это корсары, то обратил бы на них внимание, когда уже было бы поздно. Хорошо, что в предыдущий наш рейс из Англии не везли ничего, что можно было бы причислить к военным грузам. Иначе бы потерял не только шхуну, но и акции Ост-Индской компании, и накопления, нажитые непосильным корсарским трудом. Но я знаю, поэтому с гукеров могут видеть на палубе шхуны всего четырех матросов, которые чинят старый парус, растянув его от борта до борта. Тех, кто прячется под парусом, надеюсь, на вражеских судах увидят, когда уже будет поздно. Там возле заряженных карронад затаились комендоры, морские пехотинцы и часть матросов, вооруженных фузеями, пистолетами, палашами и топорами.

— Командир на правом гукере, — подсказывает мне Хендрик Пельт. — Француз, из военных капитанов.

Я навожу подзорную трубу, длинную, с черным корпусом, украшенным позолоченными кольцами, на правый гукер. Труба, как минимум, шестикратная, точно сказать не могу, но лишь малость уступает восьмикратным биноклям, которые были у меня в двадцать первом веке. Единственный недостаток, к которому никак не привыкну — подзорная труба предназначена для одного глаза, второй приходится зажмуривать, отчего он сильно устает. Капитан гукера стоит на шканцах один. На нем застегнутый, кожаный плащ длиной почти до палубы. На голове темно-синяя шапка-треуголка с черными тесемками, завязанными под подбородком. Лицо показалось мне знакомым.

— Сколько лет этому французу? — спросил я шкипера.

— За пятьдесят, — ответил Хендрик Пельт. — Я мало с ним общался. Меня сразу передали на другой гукер, которым командует мой земляк из Роттердама Ян Гигенгак, бывший рыбацкий капитан. Говорят, он в доле с судовладельцем.

— Он не из тех Гигенгаков, что были богатыми судовладельцами? — поинтересовался я.

— Они и сейчас не бедные. В прошлом году у них было четыре флейта и с десяток судов поменьше, но этот — дальний родственник, рыбачил на них, — рассказал шкипер.

— Значит, эти гукеры принадлежат Гигенгакам? — предположил я.

— Кто его знает?! — пожал плечами Хендрик Пельт. — Про такие дела вслух не говорят, но у Петера Гигенгака хорошие связи и с датчанами, и со шведами. У него везде связи. Он и сейчас умудряется возить французские товары в Англию и наоборот.

Беспринципность, для которой придумали более красивое слово конформизм, как основа растущего благосостояния. Как по мне, так лучше уж на большую дорогу с топором. Хотя преступники о методах не спорят.

Оба фиш-гукера идут такими курсами, чтобы оказываются совсем близко к шхуне. Когда становится понятно, что даже при желании я не смогу отвернуть и оторваться от них, на правом гукере матрос, быстро перебирая фал, спускает голландский флаг с грот-мачты, а затем поднимает шведский. Это действие повторяют на левом гукере. Любой капитан знает, что смена флага на встречном судне чревата изменением жизни не в лучшую сторону. Надеюсь, это знают и капитаны фиш-гукеров.

— Поменять флаг! — кричу я матросу, который стоит у грот-мачты.

Английский флаг быстро опускается вниз. Сейчас вместо него поднимут андреевский. Вообще-то, на русских военных кораблях сейчас поднимают бело-сине-красный флаг — позаимствованный у голландцев, но, чтобы не обвинили в плагиате, красная полоса из верхней стала нижней — или царский черный штандарт с золотым двуглавым орлом, но мне больше нравится синий косой крест на белом фоне.

В это время оба фиш-гукера резко меняют курс и идут на сближение вплотную со шхуной. На палубах корсарских судов вдруг появляются вооруженные люди, десятка по два на каждом, и быстро убирают паруса. Для рыболовецкого судна столько людей многовато, а вот для корсарского маловато. Впрочем, на тех торговых судах, что они атаковали раньше, было не больше матросов, причем не готовых к бою. На этот раз корсарам просто не повезло.

— Карронады к бою! — приказал я.

Из-под паруса вылезают командоры, морпехи и матросы, открывают порты и выкатывают орудия в боевое положение. Затем морпехи и матросы рассыпаются вдоль бортов, прицеливаются из фузей, положив их на планшири.

Капитан правого гукера первым сообразил, что ловушка оказалась в ловушке. Он, как догадываюсь, крикнул рулевому положить руль лево на борт, но было уже поздно. Впрочем, сам капитан успел спрятаться за бизань-мачту. Участие во множестве баталий научило его принимать быстрые и верные решения, иначе бы не прожил так долго.