Это не считая колонну генерал-майора Гулица, который недавно спустился на карбасах в Чудское озеро, где вступил в бой с четырьмя шведскими яхтами и взял на абордаж двенадцатипушечную под названием «Виват», о чем нам вчера привез известие гонец. Карбас — это парусно-гребное беспалубное судно длиной от трех до двенадцати метров с острыми прямыми штевнями. На малых одна мачта с, как правило, шпринтовым парусом, на больших — две, причем фок-мачта ставится почти у форштевня, а грот-мачта примерно посередине. Весел разное количество, обязательно нечетное, потому что одно — рулевое. На таких судах русские купцы перевозят грузы и людей из Пскова в Нарву и обратно. Карбасы были у них конфискованы для проведения десантной операции. Как оказалось, еще и для озерного сражения.

Я слышу впереди топот копыт и останавливаю своего коня. Это несется высланный вперед дозор. Судя по спешке, заметили неприятеля.

Старший дозора — рослый капрал с густыми пшеничными усами — козыряет немного согнутой ладонью и докладывает торопливо, будто за ним гонятся:

— Свеи конные, десять человек, едут нам навстречу!

Недаром солдат зимой учили считать. Теперь проверим, как научили воевать.

— Они видели вас? — спрашиваю я.

— Никак нет, господин полковник! — рявкает он.

— Это хорошо, — решаю я и отдаю приказания.

Лошадей отводят в лес. Солдаты располагаются цепочкой в кустах и за деревьями вдоль левой стороны дороги. Располагать на обеих сторонах не рискую, чтобы в горячке боя не перестреляли друг друга.

— В первого не стрелять! — строго напоминаю я.

Нам нужен «язык». Живой и более-менее здоровый.

Это были рейтары. Они все еще воронят кирасы и шлемы-капелины и предпочитают черный цвет в одежде. Основное вооружение осталось прежним — три-четыре мощных длинностволых пистолета, причем некоторые двустволые или одностволые многозарядные: в ствол забивали через толстые пыжи от двух до пяти-шести зарядов, на каждый из которых был отдельный замок, чаше колесцовый. Последний вариант, как говорят, очень ненадежен, особенно в руках не очень внимательного стрелка. В отличие от кирасир, рейтары обычно после выстрела из пистолетов не вклиниваются в ряды пехоты и не рубят ее холодным оружием, а караколируют, перезаряжая огнестрельное.

Я занял крайнюю позицию, приготовил винтовку. Рядом со мной сопит адъютант Поленов. Это не первый его бой, а суетится, как новичок.

— Огонь! — нажимая курок, командую я, когда передний всадник оказывается в просвете между деревьями напротив меня.

Выстреливаю первым в серую «в яблоках» лошадь. Попадаю в голову, ниже глаза. Рядом гремит фузея поручика, который всаживает вторую пулю в бедное животное, у которого и так уже подогнулись передние ноги, а потом раздаются выстрелы солдат. В каждого рейтара стреляет пара солдат. Дальняя от меня пара в резерве, если кто-то из шведов уцелеет и попробует ускакать. Она осталась без дела.

Рейтар, скакавший впереди, не успел спрыгнуть с завалившейся набок лошади. Ему придавило правую ногу. Рейтар пытается вытащить ее из стремени, а потом из-под лошади, которая дергается всем телом, не желая умирать.

— Сдавайся или убью! — орет ему по-русски подбежавший поручик Поленов, размахивая палашом.

Рейтар вряд ли понял слова, но смысл угадал, поэтому замирает.

В это время на дорогу выскакивают остальные солдаты и, как я учил, колют палашами подстреленных рейтаров, если вдруг еще живы. А то ведь гад стрельнет в отместку, утянет за собой в могилу. После чего начинают вытряхивать тела из трофейной одежды, собирать оружие и ловить лошадей.

— Помогите ему выбраться, — приказываю я солдатам, показав на уцелевшего рейтара.

Ему под сорок. Лицо покрыто многодневной рыжей щетиной. Взгляд отсутствующий, как у наркомана, только что уколовшегося.

— Звание и имя? — задаю я вопрос на шведском языке.

Как по мне, шведский легче датского и труднее норвежского, при этом тормознее их обоих, но сильно обгоняет финский язык.

— Капрал Якоб Свенссон, — отвечает рейтар.

В двадцать первом веке Свенссоны составляли примерно половину населения Швеции, а если брать и варианты этой фамилии, то все девяносто процентов.

— Где сейчас генерал-майор Шлиппенбах? — спрашиваю я.

— А? — произносит в ответ пленный, часто моргая и глядя на меня недоуменно.

Вопросительно акать, моргать и смотреть тупо в ответ шведы будут и через триста лет. Не потому, что не расслышали, а чтобы иметь время понять смысл фразы, проверить ее, так сказать, на вшивость типа скрытого смысла, издевки или шутки. Финн бы тупо и надолго завис, медленно и дотошно анализируя заданный ему вопрос, норвежец относительно быстро кивнул бы три-четыре раза, как бы разделяя ваши слова на отрезки и отмечая проверку каждого, после чего коротко ответил бы, а датчанин ляпнул бы что-нибудь веселое и невпопад и, пока бы зависали вы, пытаясь сообразить, какое отношение имеют его слова к вашему вопросу, понял бы услышанное и произнес правильный вариант.

Я медленно повторяю вопрос.

— В мызе Санге, — отвечает черный рейтар.

Я даже не сомневаюсь, что ответ честен. Пленник — не предатель, а швед. Настоящие шведы всегда честно отвечают на любые вопросы. Как следствие, шведские мужья никогда не спрашивают жен, где они провели ночь. Если не знаешь правду, значит, ничего и не было. Шведским женам спрашивать незачем, потому что хранителями семейного очага являются мужья. Я никогда не слышал о шпионах-шведах или дипломатах-шведах. То есть, их иногда заносит в эти профессии, но только смеха ради. Кстати, и врут шведы тоже только в шутку. Соврет и засмеется первым, чтобы ты догадался, что это именно шутка. Это единственный изъян в их эмоциональной инвалидности. На все остальное шведы не расходуют чувства, поэтому искренне уверены, что являются самой лучшей нацией на нашей планете и не только. Не выпячивая это, не доказывая никому ничего, а просто уверены — и всё. Наверное, благодаря этим чертам характера, из них получались хорошие моряки, пока в конце двадцатого века социализм не отучил шведов работать.

В свое время я сделал вывод, что каждый народ считает самым лучшим себя, и только скромные русские уверены, что всего лишь самые умные и талантливые, а материальную неблагоустроенность списывают на горе от ума и таланта.

— Заканчивай здесь и догоняй меня, — приказываю я поручику Поленову, а сам с пятью драгунами и пленным скачу к генерал-фельдмаршалу Шереметеву.

В его свите есть несколько скобарей, которые наверняка знают, где находится мыза Санге.

Шведы удирают от нас. Два дня мы шли за ними, пока враг не спрятался за рекой Амовжей, разрушив на ней мосты. Теперь отдыхаем второй день, ждем чего-то. Может быть, приказа Петра Первого: продолжать преследовать генерал-майора Шлиппенбаха, все дальше удаляясь от своего обоза, или вернуться к Новому Городку? Шереметев прекрасный исполнитель, но, видимо, это качество так хорошо развилось за счет решительности. Утром он выслал на разведку легкую иррегулярную конницу из казаков, татар и калмыков и драгунские полки Полуэктова и князя Вадбольского. Полки сейчас называются по командиру. Поменялся командир — поменялось название полка. Мой полк в разведку не посылают, а проявлять инициативу я больше не хочу, потому что за пленного рейтара и добытую от него информацию меня даже не поблагодарили. Хорошо, что хоть трофеи не отобрали. Я взял себе трех коней, крупных и медлительных, но выносливых. Все остальное солдаты просадили вместе со своим эскадроном за два вечера, обменивая на водку у маркитантов-скобарей, которые на свой страхи и риск следуют за нашей армией и неплохо наживаются. За остальных трофейных лошадей можно было бы поить два дня весь полк, а не один эскадрон.

Я лежу на склоне невысокого холма на попоне, постеленной на траве. Под головой седло. День сегодня солнечный, а на небе густо раскиданы, как комочки манной каши, небольшие облака. Солнце прячется за них часто, но не надолго. Я не вижу в небе птиц, но слышу их звонкое пение. От травы идет пряный дух лета. Если бы не всякая летучая сволочь, мелкая и назойливая, можно было бы считать, что случайно оказался в раю.