Где-то неподалеку грохочет мортира. Все знают, что сигнал к атаке — пять выстрелов подряд из мортир, поэтому напрягаются и прислушиваются. Второй выстрел, третий… Я встаю, стряхиваю комочки земли с левого тупоносого черного башмака с позолоченной пряжкой в виде парусника на подъеме, как будто обидно будет умереть в грязных башмака. …четвертый выстрел, пятый.

Я поворачиваюсь к гренадерам и произношу как можно веселее:

— Ну что, братцы?! За царя, за родину, за веру?!

— Так точно, господин генерал! — бодро отвечает ближний гренадер и вместе с двумя сослуживцами поджигает от костерка длинный фитиль.

— Тогда вперед! — рявкаю я.

Концы лестниц и два драгуна исчезают, а вслед за ними бегут гренадеры с дымящимися фитилями в левой руке. Привстав на мысочки, я смотрю над верхним краем окопа, как проштрафившиеся драгуны перебегают с лестницами через ров, приставляют их к дальней его отвесной стенке, чтобы быстрее выбраться наверх. Гренадеры начинают карабкаться по ним. Какой-то нетерпеливый драгун тоже лезет по лестнице, но его хватают за сапог и стягивают. Вот тут и раздается первый мушкетный выстрел из бастиона «Глория». Сперва я подумал, что попали в бестолкового драгуна, но он поднимается, смотрит на лестницу, которую утягивают наверх, а потом поднимается по другой вслед за своими однополчанами. На дне рва накапливаются все больше драгунов. Шведы стреляют по ним чаще. Наверное, подтянулся весь гарнизон. Один драгун падает навзничь, другой оседает, схватившись обеими руками за простреленную голову.

Первый гренадер поднимается по длинной лестнице до амбразуры в нижнем уровне бастиона, откуда торчит кончик ствола трехфунтового фальконета. Поджигает фитиль гранаты и странным движением — толчком от груди — отправляет ее внутрь бастиона, а потом продолжает карабкаться вверх. Я жду взрыв, но его нет. У этой амбразуры останавливается второй гренадер, достает гранату из сумки — и в это время я слышу глухой грохот и вижу, как из амбразуры выплескивается черно-серое облачко дыма и пыли или каменной крошки. Следом взрывается вторая граната, закинутая в этот уровень бастиона, но через другую амбразуру. Затем раздаются почти одновременно четыре взрыва — по два на каждом уровне. Интенсивность стрельбы шведов резко падает. Под стенами бастиона накапливается все больше драгунов, некоторые уже карабкаются по лестницам вслед за гренадерами.

В районе бастиона «Гонор» раздается мощный взрыв. Я вижу, как летят камни, бревна и земля. Наверное, наши взорвали мину, подведенную под крепостную стену или бастион «Виктория», расположенный за «Гонором», или шведы взорвали запасы пороха вместе с врагами, которым он мог достаться. В любом случае от такого взрыва пострадали обе стороны.

— Пора и нам, — говорю я не столько своим подчиненным, сколько себе, и вклиниваюсь в цепочку из драгунов, спешащих по окопу ко рву.

— Генерал с нами! — слышу за спиной радостную фразу, которую передают по цепочке.

Наверное, рядом с генералом веселее умирать. Или есть шанс, что твой подвиг заметят и оценят по достоинству. Я постоянно забываю эту свою обязанность. Полковник Магнус фон Неттельгорст доработает за меня. Он ничего не пропускает, ни плохое, ни хорошее, за что подчиненные к нему неравнодушны, но по-разному.

Земля во рву была сырая, вминалась под ногами, хотя передо мной там уже прошла пара сотен человек. Осталась грязь и на некоторых перекладинах лестницы. Такое впечатление, что кто-то специально останавливался на каждой перекладине и счищал грязь с подошв своих сапог. Наверху лежало несколько трупов шведов, двух гренадеров и одного драгуна. Внутри бастиона еще стреляли и орали, но не яростно. Можно считать, что бастион «Глория» захвачен. Я замечаю русские знамена на развалинах бастиона «Гонор» и на бастионе «Виктория». Значит, и они уже захвачены.

— Прапорщика сюда! — кидаю я своему адъютанту. — Пусть установит здесь знамя полка, чтобы все знали, что бастион захвачен.

— Будет сделано! — радостно рявкает капитан Поленов и исчезает куда-то.

У него поразительная способность оказываться во время боя в самом безопасном месте.

Я достаю из ножен саблю и спускаюсь по каменной лестнице. На ней еще два трупа, шведа и драгуна, причем первый лежит выше. Я поворачиваю за угол — и оказываюсь перед наведенным на меня стволом мушкета. Целится в меня белобрысый сопляк лет семнадцати с узким бледным лицом, без головного убора, в запачканном серой пылью сером кафтане. Левый глаз зажмурен, а правый, ярко-голубой, не мигая, уставился на меня. С такого расстояния можно попасть, не целясь, но солдат, видимо, только начал служить, это первый его бой. Я поднимаю саблю и бросаюсь вперед, надеясь на его растерянность — и тут щелкает курок. У меня есть доли секунда, чтобы упасть, но понимаю, что не успею, и перемещаюсь по инерции к наведенному на меня стволу мушкета. Тело напрягается, наполняется жаром от предчувствия удара в грудь. Тяжелая пуля, сплющиваясь, продырявит ткань моего кафтана, камзола и рубашки, разорвет мягкие ткани, жилы и кровеносные сосуды, переломает кости и, может быть, прошьет насквозь, а может, останется в теле, откуда ее при нынешнем уровне медицины не смогут извлечь. В любом случае при такой ране почти нет шансов выжить. Впрочем, эти мысли придут позже, когда, так и не дождавшись удара, я подлечу к шведу, который после осечки начнет судорожно отжимать курок для второй попытки, и с короткого замаха разломлю ему череп и рассеку шею до туловища. Солдат рухнет на меня, пачкая кровью и мозгами, которые как бы выплеснутся из обеих половинок черепа мне на грудь. Я брезгливо оттолкну безжизненное тело и отшагну назад и вбок, глядя, как оно и мушкет, вроде бы замедленно, падают на серые каменные плиты. Вот тут я с запозданием и представлю, что было бы, если бы не случилась осечка. Мое тело во второй раз и с той же интенсивностью наполнится жаром, и я почувствую, как струйка горячего пота потечет по ложбинке между лопатками, вызывая неприятный зуд. Вряд ли у меня хватило бы сил и времени приказать, чтобы отнесли к морю и бросили в воду. Даже если бы и хватило, подчиненные не выполнили бы такой дурацкий приказ, сочли бы за бред раненого.

— Шведские кремниевые замки хуже французских и голландских, чаще осекаются, — на немецком языке рассудительно произносит за моей спиной полковник Магнус фон Неттельгорст.

Во время боя он говорит только на немецком.

Когда мы добрались до Старого города, где находился Замок, там уже все закончилось. Преображенцы под командованием генерал-майора Чамберса ворвались туда на плечах противника. Шведы били в барабан капитуляцию, но их не услышали, потому что не хотели услышать. Среди наступающих было много тех, кто пережил здесь позор пять лет назад. Чужим позором такое не смоешь, нужна еще и чужая кровь. Мои солдаты хоть и не позорились здесь раньше, но тоже не церемонились со шведскими солдатами, даже с ранеными. Я делал вид, что не замечаю. На войне соплям не место. Надо было сдаваться, когда предложили хорошие условия. Теперь остались только плохие.

— Разбиться на взводы и начать прочесывать город! — приказываю я, что значит, приступайте к грабежу. — Пленных приводить к ратуше, — добавляю я, хотя сомневаюсь, что хотя бы одного доведут, разве что офицер проследит.

Сам с обоими полковниками и нашими адъютантами отправился на центральную площадь города. Улицы, по которым я ходил неоднократно, кажутся незнакомыми. Они вымощены каменными плитами и булыжниками. По обе стороны двух-трехэтажные дома из красноватого кирпича на высоком фундаменте из камня. Заборов практически нет, только кое-где небольшие, сложенные из кирпича, по обе стороны деревянных ворот во двор. Окна узкие и высокие, с почти прозрачными стеклами. Открывается у окон только нижняя часть, по принципу гильотины, как в Голландии. На улицах только трупы, в основном шведских солдат, но есть и наших, и мирных жителей. Живых — ни души, и дома кажутся вымершими, хотя я замечаю шевеление занавесок на окнах. За нами следят и молятся, чтобы не завернули в их дом. Зря. При мне солдаты не станут убивать и насиловать.