Делать в этом году второй рейс в Архангельск я не рискнул. Был шанс застрять там на зиму. В Архангельске и в двадцать первом веке зимой было так скучно, что даже мерзнуть перестаешь, а в семнадцатом точно волком завоешь. Вместо этого отправился на обоих судах в Бордо. Туда отвез овес и рожь на новом судне и шерстяные ткани на шхуне. Франция еще не восстановилась после войны и двух неурожайных лет, цены на продукты питания были высокие. В Лондон привез вино. На чем во все времена и у всех народов, даже у мусульман, обязательно заработаешь — это алкоголь. Английские судовладельцы пока опасаются посещать французские порты. Мир миром, но Людовика Четырнадцатого считают правителем непредсказуемым. Объявит завтра войну — и все английские суда во французских портах станут призами, как и французские в английских, но обмена-то не будет, в обоих случаях наварятся только правители. Мои суда под флагом Московии, с которой ни Франция, ни Англия пока воевать не собираются хотя бы потому, что не знают толком, где находится и как до нее добраться. Смотался в Бордо для того, чтобы узнать цены, иначе большая часть прибыли будет оставаться в карманах капитанов. На берег не сходил. Вряд ли меня узнали бы с усами и бородой, но не стал рисковать, несмотря на настойчивые уговоры Алисы Грей. Наверное, надеялась получить в подарок какое-нибудь шмотье. Франция уже законодатель мод. Даже война не мешала англичанам подражать французам.

Вернувшись в Лондон, снял дом на правом берегу Темзы и подальше от нее. Этот берег пока не сильно заселен и потому там не так грязно, как на левом. Темза превратилась в помойку. По открытым канавам в нее стекает всё, что может стечь. Летом во время отлива она воняет, как общественный сортир, который не чистили несколько лет. Дом я выбрал трехэтажный, но не большой, по два помещения на каждом этаже. Перед домом конюшня с сеновалом и каретный сарай, а за ним — сад, в котором растут яблони, груши, сливы и трава пырей. Траву уже начали косить, делая газоны.

Мое присутствие на судах теперь не требовалось. Капитаны, конечно, будут отщипывать по мелочи, но это как бы часть их заработка. Пусть возят мне деньги, а я буду вести жизнь богатого повесы вопреки паскудной английской погоде. Для этого купил карету, на дверцах которой приказал намалевать свой герб — сине-белую розу ветров, и нанял кучера и по совместительству сторожа-садовника, а также повара, горничную и прачку. Энрике превратился в мажордома, а Алиса — в экономку, хотя смутно знакома со словом «экономить». Точнее, живя с матерью, очень хороша знала, что это такое, но за последние месяцы основательно подзабыла. Кстати, вдова Грей навестила нас в день прибытия в порт Лондон и забрала меха песца, привезенные дочерью. Алиса собиралась сшить из них еще один гаун, но мать ей доходчиво объяснила, что девушка одевает себя сама, когда раздевается сама, а если раздевает мужчина, пусть и одевает тоже. Пришлось мне раскошелиться на гаун из песца, чтобы дочь не усомнилась в мудрости матери. Все равно содержанка обходится дешевле. Самая дорогая проститутка — это жена.

В следующем году успел сделать два рейса в Архангельск. Во-первых, отравился туда раньше; во-вторых, грузился намного быстрее, потому что купцы не жульничали. Разве что самую малость, и то не корысти ради, а по велению широкой русской души. В первый раз привез одни пушки разных калибров. Я пытался объяснить царю, что большое количество калибров снизит качество его артиллерии, но он потребовал везти все, что достану.

— Пусть лучше будут лишние, чем не хватит! — провозгласил он.

Мне так было легче, поэтому спорить не стал. Покупал, в том числе, и бывшие в употреблении французские, в основном снятые с кораблей. Людовик Четырнадцатый решил, наверное, что флот ему больше не пригодится, а надо было срочно гасить долги, в которые страна влезла во время бездарной войны.

Вторым рейсом привез еще и фузеи и порох. Их тут же, не дожидаясь санного пути, отправили в Москву. Шла война с турками и, как я знал из учебников истории, уже готовились пободаться со шведами.

Россия вступила в войну, которую историки назовут Северной, в конце следующего лета. Я как раз грузился в Архангельске, когда курьерская почта привезла в город сразу два известия: восемнадцатого августа обнародован окончательный мир с Турцией, а девятнадцатого августа объявлена война Швеции. Поводом для войны стало плохое обращение с русской делегацией в Риге. Я даже не засмеялся, услышав это. Воеводе Алферьеву было приказано конфисковать в пользу казны все шведские суда и товары, ежели такие имеются в порту. Увы, не имелись. Шведы предпочитали торговать с Россией через Нарву, где были монополистами. К тому времени Саксония, которая вместе с Данией и Россией входила в Северный союз, давший название войне, уже осаждала Ригу. Безуспешно. Саксонцы надеялись, что местная знать перебежит на их сторону, но ошиблись. Ливонцы предпочли шведов. Они были истинными потомками немецких рыцарей — предпочли шведские льготы воссоединению со своими дальними родственниками.

По прибытию в Лондон я узнал, что в августе ввязалась в войну и Дания, чтобы через несколько дней, до вступления в войну России, сдаться. Датчане, наверное, быстрее всех в мире сдаются. Во Вторую мировую войну они продержались против немцев аж несколько часов. И только потому так долго, что ждали, когда проснется король и подпишет указ о капитуляции. Петр Первый узнает о предательстве датчан слишком поздно. Будь в то время телеграф, Северная война могла бы не начаться. Однако началась, и первый блин был комом.

Известие о разгроме русской армии под Нарвой добралось до Лондона примерно через месяц. Местныее памфлетисты, несмотря на то, что Россия была естественным союзником Англии, изрядно вылежались на ней. Российских солдат обозвали крестьянами с мушкетами, которые способны убивать только своих офицеров-иностранцев. Поэтому все офицеры-иностранцы во главе с генерал-фельдмаршалом Карлом Евгением де Круа дружно сдались в плен, бросив солдат на произвол судьбы. Этот де Круа был голландским герцогом. Мне кажется, что и голландский герцог, и голландский генерал-фельдмаршал — это оксюморон. Русская армия потеряла по утверждению газетчиков до десяти тысячи человек и все пушки, почти две сотни. Примерно столько навозил я за лето. Шведы очистили для меня рынок сбыта. Можно возить пушки еще несколько лет. Надо будет поднять цену на них в следующий приход в Архангельск.

В первом году нового столетия я прибыл в этот порт в середине июня. Ко мне сразу же наведался воевода Алферьев. Он был без бороды, только с длинными усами, и в новых черной с желтым кантом поярковой шапке-треуголке, однобортном темно-зеленом венгерском кафтане с накладными карманами и красными обшлагами, под которым был красный камзол — безрукавка из более тонкой ткани и почти такой же длины, красные штаны до колена и чулки, а на ногах тупоносые башмаки. На шее по новой европейской моде черный галстук, повязанный, как пионерский. Во Франции офицеры повязывали галстуки так же, но один конец продевали в петлю жюстокора, шестую сверху. На левом боку висела на ремне шпага. Скорее всего, это мундир Преображенского полка. Говорят, этот полк и Семеновский проявили себя под Нарвой, не дали разгромить русскую армию полностью.

— Царь прислал приказ, чтобы ты прибыл к нему с Москву сразу, как приплывешь сюда, — сообщил воевода.

— Закончу выгрузку-погрузку и съезжу. Суда без меня сходят в Лондон и обратно, — решил я.

— Царь написал, чтобы ты прибыл немедля, — настойчиво повторил он.

— Царь мне не указ, я сейчас подданный короля Англии. Так и напиши, что требовал, грозил, но я сказал, что, пока суда свои не погружу и не отправлю, в Москву не поеду, — так же настойчиво повторил я.