Я тоже выставляю усиленные караулы, а остальным приказываю ложиться спать. У нас был тяжелый переход, устали, отдыхаем. Только четвертый батальон не спит. По сведениям местных жителей река Аа сейчас маловодна и возле города не глубока, можно перейти вброд. Что и делают драгуны четвертого батальона после восхода луны. Сначала переправляются на противоположный берег вдали от городка, а потом в обратном направлении, но уже в него. Укреплений со стороны реки нет, если не считать стены домов, высокие кирпичные заборы и небольшие завалы из бревен и пустых бочек на улицах. Караулы там стояли, как догадываюсь, из местных жителей, которые отнеслись к этой обязанности без должного старания.

Моих драгунов заметили, когда те уже выходили из реки, мокрые по грудь, держа над головой фузеи с примкнутыми штыками и подсумки. Услышав там крики, я приказываю горнисту трубить атаку. Вроде бы спящий лагерь мигом просыпается и начинает шумно двигаться к валам и стрелять в ту сторону. Грохочут наши пушки, нацеленные днем на ворота. Пусть полковник Брант угадает, где у нас главный удар, а где отвлекающий. Он ведь предполагал, что все будет по-честному, что мы действительно будем осаждать по всем правилам осадной науки, и полковник со своим гарнизоном покажет нам, как надо держать оборону, пока не подоспеет помощь. А тут такая подляна! Судя по шумам в городе, четвертый батальон уже дерется на его улицах. Стрельба с валов ослабевает. Видимо, солдат перебрасывают внутрь города.

— Второй сигнал атаки! — командую я горнисту.

Теперь уже первые три батальона идут в атаку всерьез. По заготовленным мосткам перебираются через ров и карабкаются на валы. Вспышки выстрелов из шведских пушек и мушкетов высвечивают моих драгунов, которые предпочитают орудовать штыками. На валах перестают стрелять, звуки боя удаляются вглубь города. Рижские ворота распахиваются, падает подъемный мост.

Я на коне въезжаю в Вольмар. Жаль, что конь не белый, но, уверен, если об этом эпизоде Северной войны когда-нибудь снимут фильм, главный герой въедет именно на таком. В городе еще стреляют, но все реже и реже. На брусчатой мостовой лежат трупы шведских солдат и мужчин не в форме, наверное, ополченцев. Кирпичные двух-трехэтажные дома по обе стороны улицы кажутся в темноте черными. Судя по крикам и плачу, в них уже орудуют драгуны. До утра город в их полном распоряжении. Я ничего не увижу в темноте. На центральной площади лютеранская кирха из темного, наверное, красного кирпича. Колокольня и пристройки к ней выкрашены в белый цвет. Крыша черепичная и более темная, скорее-всего, коричневая. Колокольня с башенкой наверху. Башенка была выше валов, поэтому днем разглядел, что зеленого цвета. Наверное, крыта позеленевшими от времени медными листами.

— Напомни утром, чтобы забрали с колокольни не только колокола, но и ободрали медные листы с башенки, — говорю я адъютанту.

— Так точно, господин полковник! — рявкает поручик Поленов, который никак не запомнит, что я не глухой.

Медь и бронза — стратегические металлы. Командирам полков приказано забирать их, включая колокола, в первую очередь и сразу отсылать в Псков, откуда повезут в Тулу на оружейные заводы, где перельют в пушки.

— Займись пленными и выставь караулы, чтобы никто не сбежал, — приказываю я подполковнику Магнусу фон Неттельгорсту.

Я поворачиваю на улицу, которая ведет к реке. Как сообщили местные, на ней дома богатых горожан, немцев и иудеев. Пока что эти два народа живут здесь в мире и согласии, вместе грабят латышей и чухонцев. Последние, как понимаю — это будущие эстонцы. Впрочем, у меня подозрение еще с советских времен, что эстонец — это не национальность, а самый малый передний ход. Заднего хода у них нет, как и у кочевников. Если надо сдать назад, эстонцы разворачиваются и включают самый малый вперед.

Из первого же дома, трехэтажного, с высокими стеклянными окнами, выбегает девушка с распущенными светло-русыми волосами, одетая в белую просторную рубаху, босая. За ней гонится безоружный драгун. Девушка молча бросается к моему коню и хватает двумя руками стремя. Мой конь останавливается. То же самое делает и драгун, узнав меня.

— Не догнал, не повезло тебе, теперь это моя добыча, — говорю я и спрашиваю: — Много вас в доме?

— Я и Семен, — отвечает драгун.

— Забирай Семена, и уматывайте в другой дом, — приказываю ему. — В этом я остановлюсь.

Драгун скрепит от злости зубами, но не осмеливается проигнорировать приказ. Через пару минут он вместе с напарником выметывается из дома, неся в руках фузеи, подсумки и по узлу награбленного барахла.

— Отпустишь стремя или так и будем стоять здесь всю ночь? — спрашиваю я на немецком языке у девушки.

— Простите, господин офицер! — произносит она, отступает от лошади и предлагает: — Открыть вам ворота?

— Открой, — соглашаюсь я.

Девушка, звонко шлепая босыми ступнями по булыжникам мостовой, забегает в дом и почти сразу открывает изнутри двустворчатые ворота. Въезд во двор тоннельного типа, занимает часть первого этажа. Двор небольшой, карета с трудом развернется. Наверное, поэтому она, повернутая оглоблей на выезд, стоит на открытом воздухе. Из дома выбегает слуга — пожилой мужчина с длинными сосульками седых волос вокруг лысого темени. В руке у него стеклянный масляный фонарь.

— Доброй ночи, господа офицеры! — приветствует он, постоянно кланяясь. — Разрешите отвести ваших коней в конюшню.

Я разрешаю и вместе с адъютантом и слугой Энрике захожу вслед за девушкой в дом.

На первом этаже нас встречает хозяин с горящей свечой в руке. Близорукие глаза округлились от страха, из-за чего похож на филина, вдруг вытащенного на солнечный свет. На нем белый колпак с заломленным к правому плечу верхом, расстегнутый, темно-коричневый камзол поверх белой рубахи, а на ногах чуни — лапти из льняных веревок.

— Прикажи постелить мне в отдельной комнате и устрой моего адъютанта и слугу, — говорю я хозяину. — Если кто-то будет ломиться в дом, скажешь, что здесь отдыхает полковник.

— Как прикажите, господин полковник! — немного подбодрившись, произносит он и обращается к девушке, отдавая ей горящую свечу: — Марта, проводи полковника в гостевую комнату.

При свете свечи я разглядел, что спас довольно таки смазливую девицу лет пятнадцати. У нее голубые глаза и ямочки на румяных щеках. С такими данными в будущем она бы рекламировала молочные продукты или кремы для лица. Теперь понятно, почему драгун скрипел зубами.

Гостевая комната на третьем этаже. Туда ведет крутая лестница. Марта поднимается первой, шлепая босыми ступнями. Видимо, у нее плоскостопие. Просторная рубаха время от времени то обтягивает выпирающий зад, то западает между ягодицами. Если бы надо было подниматься еще один пролет, я бы завалил девушку прямо на ступеньки.

В комнате только широкая кровать, вешалка, прибитая к стене слева от двери, и жестяная ночная посудина, накрытая крышкой, в углу справа. В ногах кровати прибита к стене полочка, на которую Марта накапывает воск, а потом прилепляет свечу. На кровати под белым кружевным покрывальцем горкой сложены три подушки: большая, средняя и маленькая. Темно-красное одеяло ватное, толстое.

Когда служанка, наклонившись, заканчивает раскладывать подушки, я кладу руку на теплый тугой зад и подталкиваю вперед:

— Ложись.

Не произнеся ни слова, Марта забирается на кровать и ложится у стенки, головой на среднюю подушку. Что не положено солдату, то разрешается полковнику

Я неторопливо раздеваюсь, чувствуя ее внимательный взгляд. В нем только любопытство, ни страха, ни агрессии. Когда поворачиваюсь к кровати, замечаю, что льняные волосы девушки теперь разложены по подушке в творческом беспорядке и кажутся более густыми, пышными. Я задуваю свечу, ложусь на льняные простыни. И рубаха на Марте льняная. В этих краях лен — одна из основных культур. На Ближнем Востоке одежда из льна — привилегия богачей, а здесь ее слуги носят.

Тело у девушки горячее. Упругая сиська не вмещаются в мою ладонь, и сосок большой и твердый, как после оргазма. Я сдавливаю его — и Марта тихо пищит, но не от боли, а со смешком, будто моя глуповатая шутка позабавила. Волосы на выпуклом лобке густые и как бы колтунами, я не сразу нахожу губки, начинаю теребить их. Девушка опять пищит, но уже без смеха, а почему-то жалостливо. Надеюсь, сожалеет, что раньше такое не испытывала. Завожу ее не долго, только чтобы внутри помокрело. Не люблю на сухую. Когда вхожу, лишая девственности, пищит в третий раз и вроде бы удивленно. Наверное, представляла, что будет по-другому. Я несколько раз интересовался, что девушка ожидала и что чувствовала на самом деле? Ответы были разные, но ни у одной ожидания не совпали с реальностью, причем у одной половины в лучшую сторону, а у другой — в худшую. Тело у Марты было удивительно удобное. Меня, в общем-то, устраивает любое женское тело подо мной, но на некоторых чувствуешь себя комфортнее, даже слезать не хочется. Я напоследок еще раз сдавил ее твердый сосок, заставив пискнуть в четвертый раз, теперь уже облегченно.