Въезд в Москву Петр Первый устроил такой торжественный, будто захватил Стокгольм. Мой тесть в то время был в столице, видел всё и потом недели две терроризировал родню и знакомых рассказами об этом мероприятии. Из рассказов получалось, что захватили все-таки столицу Швеции, не меньше. Видимо, царь Петр был прав, устроив зрелище. Выражаясь языком двадцать первого века, грамотная пиар-акция значительно повысила его рейтинг в рядах рабов всех сословий. Они ведь все искренне считали себя его рабами. Даже генерал-фельдмаршал заканчивал письма царю строкой «Наипоследнийший раб твой Бориско Шереметев челом бью».
Мой полк в это время был в своем лагере в Воздвиженском. Здесь я с царского позволения произвел повышение в чине некоторых своих подчиненных. Четверо капитанов, командиров эскадронов стали майорами, командирами батальонов, причем командир первого — премьер-майором, а остальные — секунд-майорами. Соответственно, четыре поручика стали капитанами, четыре прапорщика — поручиками и так далее. Кроме того, сорок восемь отличившихся солдат стали капралами. По странному стечению обстоятельств капралы гибнут чаще сержантов и офицеров, так что это задел на будущее. Для того из них, кто доживет до сержанта, этот чин может стать началом большой карьеры.
Нам прислали пополнение, с которым старослужащие обращались не хуже советских «дедов». Так что «дедовщина» — это порождение не социализма, а русского менталитета, подверженного глубинной тяге к справедливости: нам плохо, если кому-то не было так же плохо, как когда-то нам, и наоборот.
Сразу после нашего возвращения тесть настоял, чтобы я сходил с семьей в церковь по случаю праздника «Введения во храм Пресвятой Богородицы».
— Надо молебен заказать по убиенным, помолиться за их души. Так у нас принято, — сказал он мне.
На самом деле, как я позже узнал, мне надо было появиться на людях вместе с женой. Кто-то распустил слух, что я в большом фаворе у Петра Первого, поместье огромное получил (аж сто дворов!) и деньжищ тыщу целковых за ратные подвиги, а потому Настю собираюсь постричь в монашки и жениться на более знатной, которую сосватает мне сам царь. Наверняка придумали эту байку враги тестя. Он долго был в опале, отгреб от многих по полной программе, а в последнее время начал возвращать долги той же монетой. Я посоветовал ему поумерить пыл.
— Нельзя без наказания оставлять, иначе опять нагадят, — возразил он. — Народ у нас такой — под кнутом в праведники попадает.
Я переключил его внимание на свои новые поместья под Тулой. Там не принадлежали три деревни и часть большого села Новотроицкое. В этом селе, кроме меня, были еще два хозяина — подполковник Семеновского полка Карпов, отличившийся во время штурма и получивший очередной чин (был майором) и полторы сотни дворов, часть из которых находилась в Новотроицком, и сам царь, которому принадлежала примерно четверть дворов, но, как догадываюсь, только до следующей победы, когда ими наградят какого-нибудь отважного командира.
Жена спокойно отнеслась к моей любовнице. Может быть, благодаря слухам о царской милости. По мнению Анастасии, на служанке я уж точно не женюсь. Она не догадывается, какой в этом плане сюрприз преподнесет своим подданным царь Петр, женившись и сделав императрицей служанку, побывавшую замужем за шведским солдатом и походившую потом по русским рукам, начиная от солдатских. Кстати, таким макаром царь стал ближе к своему народу. По крайней мере, многие его поданные могут с полным основанием называться его молочными братьями. Моя жена сделала Марту своей служанкой. В том числе и потому, что больше ведь не у кого учиться, как здесь говорят, политесу. Марта Зуяне тоже не суперучитель по западноевропейским правилам хорошего тона, но хотя бы знает, как надевать на хозяйку платье «немецкого» фасона, правильно затягивает корсет и подсказывает, где и какие прибамбасы прицепить, чтобы выглядеть еще наряднее и богаче, причем последнее важнее. Летом вторым рейсом Хендрик Пельт привез два больших тюка самых модных в Англии (по его представлению) женских шмоток. Большая их часть была не по размеру барыне, так что дворовым девкам и сельским портнихам было, чем заниматься всю осень и зиму.
Я же завел свору борзых и свору гончих собак. Уже есть порода русские псовые борзые. Как по мне, не отличаются от тех, что будут в двадцать первом веке, такие же высокие, сухие, элегантные и с узкими длинными мордами, хотя я в них не большой специалист. Гончие пока самые разные. Их подбирают по рабочим качествам, а не экстерьеру. По большей части они ниже французских гончих, но выносливее, неприхотливее, грубее и злее, причем до отчаянности. Для собак построили на подворье тестя две псарни, чтобы своры не перемешивались, и завели псаря — сутулого и угрюмого бобыля, у которого сгорело подворье подчистую и остался неподъемный долг перед тестем, пришлось идти в кабалу. С собаками бобыль обращался грубо, однако они его любили. Собаки, как женщины, ценят в мужчине не поступки, а намерения.
Первая половина зимы выдалась в этом году кислая. Холода со снегопадами сменялись оттепелями, и до середины января, когда щедро насыпало снега и долбанули морозы, земля оставалась практически голой. Мне сразу вспомнились экологи из двадцать первого века. Интересно, как бы они присобачили парниковый эффект к такой погоде в начале восемнадцатого века? Мы такой погоде радовались. Солдаты не так мерзли на полевых занятиях, а старшие офицеры вместе со мной и моим тестем, который сперва бурчал, что на эти деньги можно было купить две деревни, а потом и сам пристрастился, по три-четыре дня в неделю проводили на охоте.
Верстах в пяти от села начинался большой лес. Выезжали к нему после завтрака. Солдаты, умеющие работать с собаками, вели свору борзых. Гончие к тому времени уже были там. Кавалькада останавливалась у леса на голых крестьянских полях, разделенных камнями или столбиками на жеребья. Трубил рог, подавая команду гончим начинать охоту. Слуги устанавливали разборной стол, доставали водку и закуски. Кстати, я научил очищать напиток от сивушных масел, пропуская через перемолотый древесный уголь. Похмелье сразу стало легче. Настаивать на травах умели и до меня. Утренний морозец придавал водке неповторимый вкус — будто глотаешь ледяной комочек, который почему-то обжигает язык, нёбо и горло. Закусывали в пост квашеной капустой, солеными огурчиками и грибочками и соленой и вяленой белорыбицей, а в скоромные дни добавлялись копченые окорока, колбасы, пироги с самыми разными начинками. Мне нравилась вяленая стерлядь. Вяжущий жир из ее мяса накладывался на обожженные язык и нёбо, смягчал их, добавляя водке приятное послевкусие.
Сначала лай гончих слышен был еле-еле, постепенно усиливаясь. Я уже научился понимать по эмоциональности лая, кого именно гонят. Если заяц, то радостно, как бы забавляясь, если лису, то агрессивнее и по-рабочему, что ли, а волка с утробной яростью, без примеси каких-либо других чувств. По громкости лая и по поведению борзых, которые лучше нас знали, когда придет их час, мы определяли, когда добычу выгонят из леса, и к тому времени возвращались в седла. Обычно борзые и первыми замечали выскочившего из леса зверя, начинали рваться, поскуливая. Их отпускали со сворки — и, вытягиваясь на лету и как бы паря над подмерзшей за ночь, черной землей, борзые разных мастей длинными прыжками догоняли дичь. Мы скакали за ними, весело крича, свистя, подбадривая. Как ни странно, обычно труднее всего борзым было взять зайца, который порой выделывал такие фортели, что я диву давался. Зато с ним меньше всего было возни, когда его догонят. Придушенный, он почти не дергался в собачьих зубах. Дольше всего отбивался волк, но и его борзые успокаивали общими усилиями, причем аккуратно. Борзых, рвущих зверя, выбраковывают. Добивать зверя было правом хозяина своры, но я передавал эту честь своим гостям. Зайца били по носу чем-нибудь тяжелым, лису удушали руками, чтобы не испортить мех, а волку перерезали глотку. Придавив волка коленом, хватали одной рукой за загривок, а второй загоняли нож спереди под основание черепа, а потом движениями влево-вправо расширяли рану. Зайца везли в село, а потом обычно пускали на начинку для пирогов. С лисы и волка снимали шкуру, а тушу оставляли стервятникам. Потом был второй загон, иногда третий. С подходами к столу и обсуждением под рюмку предыдущего. Не порно, но задорно.
