— Приказывайте, эмир…

Сноу остановил машину на набережной, недалеко от Борж-эль-Бражнех. На несколько секунд закрыл глаза, репетируя предстоящий разговор. Разговор предстоял сложный — возможно, самый сложный за все то время, пока он работает с Мадлен. Ошибиться было нельзя.

— Посторожи машину… — бросил он сидящему на заднем сидении Мехмету. Тот никак не отреагировал.

Встречаться с Мадлен лицом к лицу он не хотел — женщины прекрасно чувствуют ложь. Он решил позвонить, хоть это было и опасно — телефон мог быть на контроле. Но с другой стороны — звонить он будет с общего аппарата на набережной, да и ничего особо криминального говорить он не собирается.

Телефонная кабинка, пока он успел добежать до нее, оказалась занята — какая-то толстая, безвкусно одетая женщина, явно туристка успела первой и сейчас, размахивая руками, что-то кому-то доказывала в трубку. Сноу постучал по пластиковому стеклу кабины, женщина обернулась и бросила несколько слов в адрес Сноу. Весьма нелицеприятных и оскорбительных. Другой кабины как на грех рядом не было.

К концу разговора — он продолжался минут восемь, а Сноу показалось что восемь часов — он уже был готов открыть дверь телефонной кабинки и размазать эту жирную тварь по стеклам — так чтобы кровавые ошметки медленно стекали по стеклу как в фильме ужасов. Пол заливал лицо, на улице было нестерпимо жарко. Наконец, женщина — чтоб ей лопнуть! — закончила разговор, забрала карточку и величественно проплыла мимо разъяренного Сноу, обдав его волной ледяного презрения. Судорожно роясь в карманах в поисках меди, Сноу заскочил в кабинку.

Мадлен ответила тогда, когда Сноу уже хотел бросить трубку на рычаг и ехать разбираться лично.

— Юлия… — Сноу впервые назвал ее по имени

— Что тебе? — прошипела она в трубку — ты с ума сошел звонить мне?

— Мне нужно. Короче, мне нужно, чтобы ты пригласила твоего друга к себе домой.

— Для чего? — подозрительно осведомилась она

— Черт возьми, делай что я говорю! Мне нужно кое-что проверить в его квартире, а для этого нужно, чтобы он был у тебя дома сегодня!

— Не лезь к нему.

— Это мое дело, к кому мне лезть — Сноу с трудом сдерживал гнев — делай, что я говорю. Все, сегодня он должен быть у тебя — или ты пожалеешь о том, что на свет родилась…

Не давая времени, чтобы ответить Сноу швырнул трубку на рычаг и от души заехал по стеклу кулаком. Потом, облизывая сочащуюся с костяшек пальцев кровь, вышел из кабины, направился к машине, где молчаливо сидел Мехмет. Пан — или пропал.

В квартире на Борж-эль-Бражнех трубку положила и Юлия. Звонок выбил ее из колеи, она уже чувствовала, что больше так не может. Не может предавать, не может и дальше терпеть эту мразь, что пользуется ей как тряпкой, когда ему вздумается. Да, она сделала немало ошибок в жизни — но никто не заслуживает такого.

Никто…

Единственный, кто может помочь — это Александр. Даже при одной мысли о нем она чувствовала, как слабеет и уже не может рассуждать здраво. Он был сильнее и опаснее всех, кого она знала, он был цельным, как будто сделанным из куска стали. Даже Иван не был таким. Иван тоже был сильным, надежным — но он был порывистым, порой неразумным, мечтателем, мечтающим о том, как всем сделать лучше. И в процессе этих мечтаний он дошел до того, что попал на виселицу за попытку убийства Государя. А Александр мечтателем не был, в этом он совершенно не был похож на Ивана. Он был спокойным, хладнокровным, до ужаса практичным — и при этом самоуверенным, совершенно непоколебимым, он жил, так как считал правильным и весь мир должен был смириться с этим. Юлия подозревала, что ее новый друг занимался чем-то опасным и не совсем законным — но террористом он не был. Она это просто чувствовала.

И если ей кто-то может помочь в этой ситуации — так это князь Александр Воронцов. Даже не отец, с которым она поссорилась давно и бесповоротно. Только он.

То, что Сноу заинтересовался Александром Юлию пугало. Но она знала своего куратора и могла предположить, какую подлянку он затевает. Скорее всего, хочет подставить подслушивающее устройство в квартире, чтобы узнать флотские секреты. Сволочь.

Нет, все. Сегодня она скажет все Александру. Так дальше нельзя. Расскажет про себя и… еще кое-что, о чем он должен знать. И будь что будет. В такой ситуации он, русский офицер и аристократ, потомственный дворянин по крови ее не бросит — не позволят гордость и честь. Аристократы могли кичиться своим происхождением, смотреть на всех свысока — но гордости, даже гордыни в любом русском аристократе было предостаточно и она просто не позволила бы бросить женщину в такой ситуации.

И о том, о другом он тоже должен знать…

С этими мыслями Юлия потянулась к трубке. Его телефон она помнила наизусть.

Шаги раздались тогда, когда я уже всерьез начал опасаться того, что меня здесь тупо бросили и будут держать непонятно сколько. Такое тоже могло быть — в случае, если что-то произошло и наши каким-то образом потеряли мой след. От той дряни, что попала в меня с дротиком, меня все еще мутило. Кружилась голова.

Все то, что происходило после того, как я разрядил в британцев автомат, помнится мне лишь урывками, словно вырезанные в монтажной кадры из кинопленки склеили Бог знает, как и теперь крутят — а они постоянно застревают в аппарате и пленка обрывается. Весьма неприятно, скажу я вам, весьма.

Холодный пол, зажатый в руке пистолет. Спецгруппа быстрого реагирования жандармерии, меньше всего настроенная на то, чтобы на месте разбираться — кто хороший парень, а кто плохой. Это помещение — отделанное белым, слегка пружинящим пластиком, с легкой кроватью, двумя стульями и забранными частой решеткой лампочками на потолке. Скорее всего — здание полиции.

За дверью зазвенели ключи — я опустил ноги на пол. Чувствовал я себя все еще не очень хорошо.

С лязганьем открылся один замок, зачем еще один. Отворив дверь в помещение, где я находился последнее время зашли двое — оба как на подбор здоровяки под потолок, темно-серая форма, дубинки в руках… Еще один — остался у открытой двери не заходя в камеру. Опасаются…

— Встать. Лицом к стене… - вымолвил один из здоровяков. Имя не называет, голос равнодушный, чувствуется, что за свою жизнь он говорил это уже не одну тысячу раз.

Смысла спорить с надзирателем не было — я покорно встал, повернулся лицом к стене. Все еще подташнивало.

— Руки за спину.

На запястьях холодными змеями сомкнулись металлические кольца наручников.

— На выход. Ни с кем не разговаривать, выполнять все требования конвоя!

Черт, неужели меня так и не нашли после той перестрелки…

За дверью был коридор. Чистенький, совсем не похожий на тюремный — хотя откуда мне знать, как выглядит тюремный коридор? По обе стороны коридора, метров через пять — одинаковые двери с номерами и глазками — но без «кормушек», чтобы выдавать заключенным пищу. Мягкий свет из забранных решеткой как и у меня ламп освещает коридор, стены сделаны из того же мягкого, похожего то ли на пластик, то ли на резину материала. Впереди решетка, пахнет каким-то чистящим средством…

— Стоять, лицом к стене.

Один из конвоиров убрал решетку — она не открывалась как дверь, а поднималась вверх. За решеткой была кабинка лифта, довольно просторного.

— Вперед.

В кабинке лифта мы разместились все втроем, на панели управления было шестнадцать кнопок, от минус восьми до плюс восьми. Один из конвоиров ткнул в кнопку под надписью "+3" и лифт медленно, но совершенно бесшумно пополз наверх.

— Что происходит? — я решил попытаться установить контакт с конвойными.

— Не разговаривать… — равнодушно отозвался один из них. Видимо старший — хотя ни на одном не было знаков различия.