– Это ягоды пробуждения? – спросил он вслух.

– Вне всяких сомнений, – подтвердил Юн Гуань. – Хватило бы и одной. Фэйцинь, зачем ты взял две? Хотел заполучить в Небесную сокровищницу адскую диковинку?

Ху Фэйцинь поглядел на него, чуть наклонил голову набок и спросил:

– Ты полагаешь, я позволил бы Сюань-цзе съесть невесть что, не проверив это?

Юн Гуань выгнул бровь, мысленно повторил сказанное Ху Фэйцинем и тут же вскинулся:

– Ты ведь не собираешься съесть одну сам?!

Ху Фэйцинь утвердительно кивнул:

– Одна – для меня и Бай Э. Я обещал вернуть ему память.

– Что?! – разом воскликнули наставник Угвэй и Вечный судия.

– Фэйцинь, это плохая идея, – беспокойно сказал Юн Гуань. – Ты говоришь, Великий ничего не помнит? Пусть так и остаётся! Зачем дёргать за усы спящего тигра? Нельзя позволить ему вспомнить всё и обрести силу. Он уничтожит твою душу и воцарится в твоём теле.

– Не сделает он этого, – возразил Ху Фэйцинь, – Бай Э мне обещал.

– Бай Э, а не Великий! – возразил Юн Гуань. – Фэйцинь, ты не знаешь, что он такое на самом деле! Он…

– Поэтому я и хочу узнать, – прервал его Ху Фэйцинь. – Я всё продумал. Мы разделим эту ягоду напополам, половину съем я, половину – Бай Э. Так я смогу увидеть то же, что и Бай Э.

– Откуда такая уверенность? – поразился Вечный судия. – Ягоды пробуждения не возвращают чужую память! Если ты что и вспомнишь, то это будет твоя прошлая жизнь, а не его.

– Мою прошлую жизнь я и без того помню, – возразил Ху Фэйцинь. – Бай Э теперь часть меня, я увижу то же, что и он.

– Нет-нет-нет, – запротестовал Юн Гуань. – Великое равновесие будет в опасности, если что-то пойдёт не так.

– Мне не нужно спрашивать чьего-то разрешения, – напомнил Ху Фэйцинь. – Как я уже заметил, моя Воля одинаково хорошо действует и на небожителей, и на… хм… сущностей.

– Твоя Воля? Это не твоя Воля! – взбеленился наставник Угвэй. – Ты, черепаший сын, даже не понимаешь, что говоришь словами Великого!

– Я не настолько глуп, – суховато возразил Ху Фэйцинь и ногтями взял одну ягоду из коробочки.

– Ху Фэйцинь! – зло сказал Вечный судия. – Если Великий захватит тебя, я лично впишу твоё имя в списки смерти!

– Я не позволю тебе причинить вред Тяньжэню, – сурово сказал Ли Цзэ, кладя руку на меч.

– Заткнитесь оба, – велел Ху Фэйцинь спокойно и ногтями разломил ягоду надвое.

По его пальцам потёк полупрозрачный сок, похожий на живицу. Внутри не оказалось ни косточки, ни семян, мякоть была волокнистая, будто он разодрал надвое кусок сырого мяса, а не разломил ягоду. Ху Фэйцинь потянул носом, теперь ягода ничем не пахла.

«Интересно, на вкус она тоже… никакая?» – машинально подумал Ху Фэйцинь.

– Ещё не поздно остановиться! – воскликнул наставник Угвэй. – Черепаший ты сын, нам действительно придётся убить тебя, если Великий пробудится!

– Бай Э, – позвал Ху Фэйцинь, кладя половинку ягоды на левую ладонь, а другую поднося к губам, – мы должны съесть их одновременно.

– Как он вообще может что-то съесть? – пробормотал Юн Гуань, невольно проникаясь любопытством.

На ладони Ху Фэйциня вспыхнуло темноватое пламя, подобралось к половинке ягоды и застыло в ожидании, готовое в любой момент поглотить «угощение».

Ху Фэйцинь, помедлив, сел на стул, пробормотав: «На всякий случай. Не хотелось бы разбить голову об пол».

Он ведь не знал, что случится, когда ягода пробуждения будет съедена. Лучше перестраховаться.

«Не волнуйся, я не позволил бы тебе упасть».

«Мы ведь не знаем, что с нами станет после этого», – возразил Ху Фэйцинь.

«У меня нет коварных планов на твоё тело», – после паузы заверил его Бай Э.

«Я знаю».

– Ну, разом, – велел Ху Фэйцинь вслух и вложил половинку ягоды в губы.

Тёмное пламя тут же накрыло другую половинку и буквально втянулось вместе с ней в ладонь. Ху Фэйцинь сглотнул, кадык его дёрнулся.

«Да, на вкус никакая», – подумал он, погладив горло.

Все с напряжением уставились на него.

– Пока ничего особенного не ощущаю, – сказал Ху Фэйцинь.

– Может, на богов они не действуют? – предположил наставник Угвэй, и в его голосе слышалось облегчение.

– Тогда вспомнит лишь Великий, – пробормотал Юн Гуань. – Что ж, с ним легче будет справиться, если Фэйцинь остаётся в сознании…

Не успел он договорить, Ху Фэйцинь кашлянул и прижал руку к солнечному сплетению, по лицу его разлилась смертельная бледность.

– Фэйцинь? – всполошился Вечный судия.

Глаза Ху Фэйциня широко раскрылись, тело объял ослепительный свет вырвавшихся духовных сил. Он запрокинул голову и откинулся на спинку стула, руки его провисли вдоль тела.

– Духовный всплеск? – воскликнул Юн Гуань поражённо. – Никогда не слышал, чтобы при этом случался духовный всплеск.

Ослепительный свет вдруг померк, сменяясь тёмным сиянием. Нечто похожее Ли Цзэ уже видел во время небесной войны, но сейчас тьма, окружавшая Ху Фэйциня, была плотнее.

Как круг по воде, раскатилась по малому тронному залу невидимая волна Ци, опрокидывая ширмы и светильники.

Тело Ху Фэйциня напряглось, он сел прямо. Голова его вжалась сначала в левое плечо, потом в правое, раздался характерный звук потрескивания воздуха в позвонках шеи – так сделал бы человек, у которого шея затекла от долгого сна или неудобной позы.

– Фэйцинь? – позвал Юн Гуань, чувствуя, как неприятный холодок прокатился по телу.

Ху Фэйцинь медленно открыл глаза. Из-под ресниц расплескалась кромешная тьма, в которой не было даже зрачков.

Открыл глаза не Ху Фэйцинь, а Великий.

Люди Саньцзина, Третьей столицы, называли У Цяньхэна учёным и относились к нему с должным уважением. В изящных искусствах ему не было равных: он владел каллиграфией, блистательно писал картины и в совершенстве знал тысячелетнюю поэзию. Поговаривали, что он расписывал ширмы для дворца восьмой наложницы правителя Саньцзина.

Откровенно говоря, учёным У Цяньхэн не был, поскольку не сдал государственный экзамен: он был слишком беден для этого. Прадед его был министром императора прошлой династии, но былая слава и богатство развеялись, как дым над погребальным костром, семья обеднела и прозябала в безвестности на окраинах Саньцзина.

Отец У Цяньхэна давно умер, оставив вдову с шестью детьми, из которых выжили лишь двое, и теперь У Цяньхэну приходилось заботиться о престарелой матери и младшей сестре, держа в памяти, что для девушки нужно собрать приданое. Ей встретился хороший человек, но родители его потребовали щедрое и непомерное приданое, и теперь двое влюблённых страдали в разлуке.

У Цяньхэну к тому времени исполнилось двадцать восемь. Его светлая кожа и правильные черты лица выдавали благородное происхождение, природное изящество отражало красоту его тела, не затмевая красоту души. Но, каким бы красивым ни был юноша, если он беден и честен, то судьба его незавидна.

Работая счетоводом в суконной лавке, получал он сущие гроши, потому давно оставил мысли о женитьбе: кто пойдёт в дом бедняка, кроме беднячки, а они были не ровня ему. То, что удавалось получить приработкой – за написанные письма или уроки, – он откладывал для младшей сестры.

Мать его рассказывала, будто родился он в ночь красной луны, которая не сходила с небосвода до полудня, потому его и назвали Цяньхэном[9].

В день рождения ребёнка приглашали монахов, чтобы предсказать судьбу. Отец У Цяньхэна послал за монахом, но тот пришёл сам, ведомый красной луной. Он предрёк ребёнку великую судьбу, если только он преодолеет год становления, и величайшую, если умрёт раньше. Родители не поняли, как такое возможно, но монах лишь записал предсказание и ушёл, даже не взяв денег за проведённый ритуал.

Год становления, тридцатый год жизни, самый важный в жизни мужчины, У Цяньхэн ждал без особого трепета. О предсказании монаха он знал, но суеверен не был: двадцать восьмой год уже был прожит, близился двадцать девятый, а в жизни его до сих пор не произошло ничего великого, если не считать хорошую репутацию и вполне заслуженное уважение.